Мелкие банды распались буквально в несколько дней. Один из крупных атаманов Гавриш лично привел свою банду к дверям Чека, сдал все оружие, снял шапку, перекрестился и объявил:

— По домам, хлопцы!

Не дождавшись ни помощи, ни пополнения, Махно бежал от отряда Германовича в Купянский уезд, где ему с трудом удалось набрать десятка три самых отпетых головорезов. Вскоре его настиг автобронеотряд и прижал к Днепру. С несколькими приспешниками Махно удалось пробиться в район Балты и уйти в Румынию.

А Медведева в Чека встретил расстроенный Велько и, то и дело поправляя пенсне и разводя руками, сообщил:

— Только что звонили из Бахмута. Туда прибыл товарищ Дзержинский. Петерсон требует, чтобы ты немедленно явился с объяснением, почему не выполнил приказ губчека.

Медведеву грозила серьезная неприятность.

Утром следующего дня, когда под звуки траурного марша хоронили Нехорошева, Медведев выехал из Старобельска.

Что он скажет Дзержинскому? Почему не выполнил приказ Петерсона?.. Да, он получил три противоречивых указания. Но имел ли он право выбирать сам? Да, Петерсон задержал бы его в Бахмуте, возможно, запретил бы поездку к Махно. А чего он добился? Увидел Задова. Разбил банду Каменюки, но самого атамана упустил. Это небольшой успех... Как объяснить, что не мог он поступить иначе, что думал не только о сегодняшней задаче, но и о воспитании Мурзина, судьбе Миши и о многом другом? Разве сумеет он при Дзержинском даже заикнуться в свое оправдание? Он молча выслушает выговор председателя ВЧК, примет любое наказание, как должное...

Тревожно было на душе у Медведева, когда старый с заплатанным кожаным верхом экипаж вез его по пыльной дороге в Бахмут.

И, однако, Медведев решился ненадолго отклониться от прямой дороги, завернуть к Якиму.

Лесник готовился к осенней охоте: сидя на полу, чистил ружье. Заулыбался Медведеву.

— Заходи, заходи, Митрий Николаич! В лесу потише стало, можно и поохотиться. Я тут выследил волчью лежку. — Лицо Якима стало серьезным, и возле углов рта запрыгали чертики. — Вышли вчера затемно с Пелагеей, женой то есть, бежим голомя. Прямо на лежку выскочили. Волчиха встала, поглядела, повернулась, побёгла. А за ей пять сосунков, один за одним. Прочь от нас медленно бегут и еще оглядаются, подлые. Последнего я по уху шапкой смазал. Чего! Верно, Пелагея? — обратился он к вошедшей жене. — Она сама видела! Вот этой шапкой. Поохотимся, Митрий Николаич?

— Спасибо, Яким, не до охоты мне сейчас.

Яким отложил ружье, поднялся.

— Чем пособить, Митрий Николаич?

Медведев рассказал ему о Мише.

Яким подумал, подумал, потом повесил на гвоздь ружье, прибрал масло и щелочь.

— Езжай. Мишку твоего, если он разом с Каменюкой пропал, разыщу!

Миша действительно был вместе с Каменюкой. Выполняя поручение Медведева, он с самого начала боя у переправы ни на минуту не отходил от атамана. Когда же над лесом взвилась ракета — стало ясно, что банда окружена, — и Каменюка с небольшой группой ускакал в лес, Миша бросился за ними.

Стремительно уходили они на восток. Вскоре оставили лошадей — пошли, хоронясь, обходя села, перебираясь вплавь через речки, и к вечеру остановились в низкорослом кустарнике на берегу Калитвы. Часть ночи просидели молча, не двигаясь, у самой воды. Никто не спал. Каменюка, маленький, с лисьим лицом, в темноте так и сверлил всех горящими глазками. А едва темнота сделалась прозрачнее, вскочил и погнал их снова, как пастух, впереди себя. Он никому не верил.

Когда повернули на юг, Миша понял, что они идут к Дону, в казачий край.

Петерсону тесно было в кабинете, — широкий, угловатый, он, шагая из угла в угол, задевал стулья, ударялся о край стола и, потирая ушибленное место, продолжал ходить и ругать Медведева.

— Ну что, что мне с вами делать? Ведь я должен, обязан вас наказать. Ведь мне голову нужно снести, если я буду прощать такое непослушание, такое...

Когда Медведев открывал рот, чтобы произнести слово объяснения или оправдания, Петерсон застывал, как пораженный громом, и с удивлением обращал на него свои светлые наивные глаза.

— Вы хотите что-то сказать?! А что вы можете сказать мне? Вы, чекист, нарушили дисциплину! Чекист, которого я ставил в пример!

Наконец Петерсон устало опустился в кресло.

— Вы очень, очень меня огорчили, товарищ Медведев. Я вас любил.

Пока он большими глотками пил воду из глиняного кувшина, помощник тактично напомнил, что Феликс Эдмундович ждет их к шести.

Медведев сидел, как на иголках. В двенадцать часов ему позвонил из Старобельска Велько: лесник Яким сообщил, что Каменюка ушел на восток. А там у него одна дорога — на Дон, в степной казачий край. Медведев хотел просить разрешения выехать на несколько дней в Шахтинский уезд, чтобы довершить операцию против Каменюки. Но до разговора с Дзержинским Петерсон не стал бы и слушать об этом. А время летело — Медведев уже второй день торчал в Бахмуте.

Дзержинский, возвращаясь из поездки по Донбассу, решил дня на два остановиться в комсомольском общежитии, известном в городе под названием «Комсомольская коммуна».

Петерсон и Медведев отправились туда пешком. Коммуна размещалась в небольшом одноэтажном здании бывшей духовной семинарии — от губчека ходьбы минут пятнадцать. Всю дорогу Петерсон угрюмо молчал, а у входа остановился и торжественно произнес:

— Прошу только тебя помнить, товарищ Медведев, перед тобой Дзержинский! Его перебивать нельзя, как ты это делал в моем кабинете, буквально не давая мне рта раскрыть. Ты опять что-то хочешь сказать?!

Феликса Эдмундовича они нашли в столовой. Его плотно окружили комсомольцы. На другой конец стола были сдвинуты тщательно вылизанные и вытертые хлебом тарелки — очевидно, только что кончили обедать.

Поверх голов Дзержинский увидел вошедших, кивнул им и продолжал кому-то отвечать:

— Ростки коммунизма повсюду. И в том, что вы, комсомольцы, создали свою коммуну, живете сообща.

— Да, но ведь мы — это не масса, это всего только аппарат губкома! — воскликнул худощавый юноша с африканской шевелюрой. Медведев узнал в нем секретаря губкома комсомола Сережу Горского.

Дзержинский поднялся и, радостно смеясь, воскликнул:

— Вот что вас огорчает! Да это же чудесно, что вы, руководители, не зажирели, не думаете о пайках и прочих благах для себя лично! Что все у вас здесь, в коммуне, распределяется поровну. Живите так всегда! Никогда не стремитесь к тому, чтобы иметь больше, чем имеет народ. Я утверждаю: пойдет молодежь восстанавливать шахты. Без сапог пойдет, раз их нет, товарищ Горский. За вами следом пойдет. Потому что ростки коммунизма живут в вас, в каждом из них. И трудностей не бойтесь — без них жить не стоит. Каждый из нас должен жить так, чтобы остаться в памяти поколений рыцарем революции.

Он остановился возле тщедушного всклокоченного паренька, неожиданно мягко спросил:

— Вот вы, например, пойдете в шахту?

— Пойду! — ответил паренек.

Но тут девичий озорной голосок предательски выкрикнул:

— Борька знаете, почему пойдет? Он писателем хочет быть. Он для того только и пойдет, чтоб потом нас описать. Писатель!

Раздался смех. Паренек покраснел мучительно, до слез.

— Ну что ж, — серьезно сказал Дзержинский, — и это тоже чудесно! — И ободряюще кивнул будущему знаменитому писателю, которого тогда еще все в Бахмуте называли просто Борькой Горбатовым.

Все вокруг зашумели, разгорелся спор.

Дзержинский простился с комсомольцами и быстро зашагал по коридору в отведенную ему комнату. Петерсон и Медведев едва поспевали за ним.

Разговор был недолгим, Дзержинский куда-то торопился. Он присел на застеленную серым колючим одеялом кровать, оперся руками, остро приподняв плечи, — и стало заметно, как он устал.

— Жалуется на вас товарищ Петерсон, — тихо сказал Дзержинский, — не выполняете указаний. Действовали самовольно, поручили операцию человеку, которого вы же сами характеризовали отрицательно...