Была почти полночь, когда я заявил медсестре, что мне необходимо позвонить Тюльпен. Телефон звонил и звонил. Когда Ральф Пакер ответил на звонок, я повесил трубку.

(169: Синхронный звук. Крупный план после исчезновения. Тюльпен чистит зубы перед зеркалом в своей ванной, ее плечи обнажены — предполагается, что и все остальное.)

Пакер (за сценой). Ты думаешь, операция изменит его? Я не имею в виду, только физически…

Т ю л ь п е н (она сплевывает, смотрит в зеркало, затем бросает через плечо). Тогда в каком смысле изменит?

Р а л ь ф (за сценой). Я имею в виду, психологически…

Т ю л ь п е н (прополаскивает рот, булькает, сплевывает). Он не верит в психологию.

Р а л ь ф (за сценой). А ты?

Т ю л ь п е н. Только не в его случае…

(170: Синхронный звук. Средний план Тюльпен в ванне, намыливающей грудь и подмышки.)

Тюльпен (случайно глянув в камеру). Видишь ли, это очень упрощенный подход — пытаться объяснить сложных и глубоких людей или, скажем, сложные вещи при помощи общих схем и поверхностного анализа. Но я также полагаю, что не следует считать, будто все люди глубоки и сложны. Я хочу сказать, что мотивы Трампера, на деле, лежат на поверхности… Может, он и есть сама поверхность, всего лишь поверхность…

(Она умолкает, устало смотрит в камеру, затем на свою намыленную грудь и, застеснявшись, сползает в воду.)

Тюльпен (глядя в камеру, как если бы Ральф находился в ней). Хватит, пусть теперь будет ночь…

(За кадром звонит телефон, и Тюльпен начинает вылезать из ванны.)

Р а л ь ф (за кадром). О черт! Телефон… Я возьму!

Тюльпен (смотрит ему вслед за кадр). Нет, дай мне — это может быть Трампер.

Ральф (за кадром, отвечает на звонок; Тюльпен слушает, замирая). Да, алло? Алло? Черт подери…

(Камера прыгает: она пытается неуклюже отступить, когда Тюльпен выбирается из ванны. Сконфуженная, она неловко заворачивается в полотенце, когда Ральф входит к ней в кадр. У него на шее висит экспонометр, которым он указывает на нее, затем вниз на ванну.)

Ральф (раздраженно берет ее за руку и пытается направить обратно в воду). Нет, не уйдешь. Мы должны снять все это еще раз… черт бы побрал этот телефон!

Тюльпен (вырываясь из его рук). Это был Трампер? Кто звонил?

Р а л ь ф. Я не знаю. Он повесил трубку. Ну, давай, это займет не больше минуты…

(Но она плотнее заворачивается в полотенце и выходит из ванной.)

Тюльпен (сердито). Уже поздно. Я хочу встать пораньше. Я хочу быть с ним, когда он отойдет от анестезии. Мы можем сделать это завтра.

(Она раздраженно смотрит вверх, в камеру. Неожиданно Ральф сам сердито взглянул в объектив, как если бы до него только сейчас дошло, что аппарат все еще продолжает работать.)

Ральф (орет в камеру). Стоп! Стоп! Черт бы тебя побрал, Кент! Прекрати мочить пленку, ты, чертов недоносок!

ЗАТЕМНЕНИЕ.

Рано утром они пришли и опорожнили горшки, шланги и прочие резервуары, принадлежащие мужчине, который лежал рядом со мной. Но они ничего не сделали для меня, даже не накормили.

В восемь часов сестра измерила мне температуру и сделала два обезболивающих укола: в обе ноги, высоко в бедра. Когда за мной пришли, чтобы отвезти в операционную, я не мог толком идти. Две сестры поддерживали меня с обеих сторон, уговаривая помочиться, а я по-прежнему все чувствовал там внизу и беспокоился, что укол не подействовал как надо.

Я сказал об этом сестре, но она, кажется, меня не поняла; на самом деле мой голос прозвучал странно даже для меня самого: я сам не разобрал, что произнес. Как жаль, что я не смог вовремя выразиться вразумительно, чтобы не дать им применить скальпель.

В операционной меня ждала сногсшибательная, полногрудая сестра в зеленой униформе, какую носят все операционные сестры; улыбаясь, она пощипала меня за бедра. Это она воткнула иглу, по которой в мою вену из капельницы побежала декстроза; затем она особым способом перебинтовала мне руку, прикрепив к ней иглу, и привязала руку к столу. Декстроза, булькая, бежала по желтому шлангу в меня; я мог проследить за ее током до самой вены.

Внезапно мне в голову пришла мысль о Меррилле Овертарфе: если бы его нужно было прооперировать, то использовать декстрозу было бы нельзя, так как она состоит в основном из сахара, да? Что бы использовали в этом случае, а?

Свободной рукой я дотянулся до паха и пощупал свой пенис. Я по-прежнему все чувствовал, и это меня страшно пугало. Какой смысл замораживать мои бедра?

Затем я услышал голос Виньерона, но не увидел его; взамен я увидел невысокого, добродушного чудака в очках, который, как я догадался, был анестезиологом. Он наклонился надо мной и поправил иглу с декстрозой, потом ловко пристроил капельницу с пентоталом рядом с баллоном с декстрозой и провел от нее шланг вдоль шланга с декстрозой. Вместо того чтобы втыкать в меня еще и иглу с пентоталом, он воткнул ее в шланг с декстрозой, что, как мне подумалось, было весьма разумно.

Шланг с пентоталом имел зажим, и я мог видеть, что лекарство еще не поступало в меня. Я наблюдал его близко, могу поклясться задницей, а когда анестезиолог спросил меня, как я себя чувствую, то я громогласно заявил, что по-прежнему отлично чувствую свой член и надеюсь, что все они об этом осведомлены.

Но они лишь улыбнулись, как если бы меня не слышали. Анестезиолог отпустил зажим и дал ток пентоталу, а я наблюдал, как он струился вниз, пока не смешивался с декстрозой в главной резиновой вене.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, — быстро проговорил я. Только на это ушла вечность. Пен-тотал изменил цвет декстрозы, бежавшей в мою руку. Я видел, как он достиг иглы, и, когда он вошел в мою вену, крикнул: «Восемь!»

Затем прошла секунда, длившаяся два часа, и я проснулся в послеоперационной палате — комнате для выздоравливающих, потолок которой был так похож на потолок операционной, что я подумал, будто все еще нахожусь на прежнем месте. Надо мной склонилась все та же сногсшибательная сестра-красавица в зеленом, она улыбалась мне.

— Девять, — сказал я ей, — десять, одиннадцать, Двенадцать…

— Мы хотели бы, чтобы вы сейчас сделали пи-пи, — сообщила она мне.

— Я уже сходил, — попробовал увильнуть я. Но она перевернула меня на бок и подсунула под меня зеленую утку.

— Пожалуйста, только попробуйте, — умоляла она. Она была страшно мила.

И я попытался сделать пи-пи, хотя и был уверен, что отлить мне нечем. Когда появилась боль мне показалось, будто я ощущаю чью-то чужую боль, откуда-то из другой комнаты, а может, еще дальше — из другой больницы. Боль оказалась довольно чувствительной, и мне стало жаль терпевшего ее человека; я закончил писать, когда до меня дошло, что боль была моей собственной и что операция уже закончена.

— Ну вот и хорошо. Очень хорошо, — похвалила меня сестра, гладя по волосам и вытирая с моего лица неожиданные слезы.

Ну конечно, они специально от меня утаили эту неизбежную сильную боль при первом мочеиспускании. Но я смотрел на это по-другому. Я счел это настоящим предательством — они меня обвели вокруг пальца.

Затем я снова погрузился в головокружительный сон, а когда очнулся, то лежал уже в своей больничной палате. Рядом с моей кроватью сидела Тюльпен и держала меня за руку. Когда я открыл глаза, она улыбнулась мне.

Но я притворился, будто все еще нахожусь под действием наркоза. Я уставился прямо сквозь нее. Могу поклясться задницей, что не один доктор Виньерон провел меня и преподнес мне сюрприз…

Водитель обслуживал этот лимузин около трех лет. До этого он водил такси. Но работать на лимузине ему нравилось больше — никто не пытался его ограбить или избить; работа оказалась не такой утомительной, а сама машина выглядела элегантнее Мерседеса у него с прошлого года, и ему нравится ездить на нем. Время от времени он выезжает из города — один раз аж до самого Нью-Хейвена, — ему нравилось управлять машиной на открытой скоростной трассе. Он считал, что именно для этого и существуют «открытые трассы»: ездить до Нью-Хейвена Это было самое большое расстояние, на которое он удалялся от Нью-Йорка. У него имелись жена и трое детишек, и каждое лето он говорил жене, что проведет свой отпуск, убравшись с востока и прихватив с собой всю семью. Но собственной машины у него пока не было; он ждал, когда сможет позволить себе «мерседес» или когда его фирма даст ему возможность приобрести подержанную машину подешевле.