Гримстад плывет в море навстречу флотилии Аксельта, радостно возвращающегося со славной победой, добытой им у Шлинта. Аксельт направляется к отцовскому кораблю.

— Привет, Гримстад! — кричит он рулевому. Но Гримстад не может решиться сказать ему правду о Старом Таке. Корабль Аксельта подплывает ближе, и он замечает привязанную к планширу веревку, его взгляд скользит по странному якорю, тянущемуся позади корабля: перья от стрел все еще торчат из воды. Так мертв.

— Посмотри, Гримстад! — кричит Аксельт, указывая на свисающую с планшира веревку. — Что там у тебя сзади?

— Это твой отец, — отвечает Гримстад. — Мерзавец Хротрунд и его собаки-лучники предали нас, мой господин!

Все время, пока великий Аксельт бил себя в грудь на палубе, он сквозь пелену горя размышлял, какую подлость задумал Хротрунд: убить Така и захватить его корабль, потом выплыть в море под флагом Старого Така и внезапно напасть на Аксельта, когда его корабли подойдут поближе. После чего, командуя флотилией, Хротрунд возвратился бы в родные края и заявил бы свои права на владения Така, захватил бы замок Аксельта и взял бы силой нежную Туннель.

Все эти мысли роились в голове Аксельта, пока он с огромным усилием тащил веревку, подымая тело Така на борт. Он подумал о том длинном, остром инструменте, который мерзкий Хротрунд приготовил для него, и о том толстом, тупом инструменте, который он приготовил для Гуннель.

Аксельт покрывает свое тело кровью отца, велит своим воинам привязать себя к грот-мачте и сечь стрелами-убийцами, пока его собственная кровь не смешается с кровью отца.

— Как ты, мой господин? — спрашивает его Гримстад.

— Скоро мы будем в замке, — со значением отвечает Аксельт, ему не дает покоя одна любопытная мысль: понравилось бы Гуннель спать с Хротрундом?

Рано утром Кольм обнаружил Богуса спящим за кухонным столом.

— Если ты спустишься к пристани, — сказал ему Кольм, — то мне тоже можно пойти с тобой. — И они отправились к пристани, Трампер с трудом переставлял ноги.

Прилив был высоким; далеко в море, над большим скоплением водорослей и обломками потерпевших крушения лодок, кружили чайки. Трампер продолжал думать о Старом Таке, но когда он взглянул на своего сына, то сразу догадался, о чем думает тот.

— А Моби Дик еще жив? — спросил Кольм. Трампер задумался. «А почему бы и нет? Я не могу обеспечить ребенка Богом, так же как и надежным отцом, но если в этом мире и есть что-то такое, во что стоит верить, то оно должно быть не меньшего размера, чем кит».

— Я думаю, он очень старый, — сказал Кольм. —.

Он старый, да?

— Он еще жив, — ответил Трампер. И они устремили взгляды далеко в море.

Трамперу очень хотелось, чтобы он и вправду мог показать Кольму кита. Если бы он мог выбирать, какое из чудес ему сотворить, го он выбрал бы следующее: заставить залив бурлить и вздыматься, поднять тучу кружащихся над водой чаек, вызвать из морских глубин Великого Белого Кита и вынудить его подпрыгивать, подобно гигантской форели, обдавая берег фонтаном брызг, в то время как они стояли бы, завороженные, и смотрели, как Моби Дик тяжеловесно переворачивается в воде, демонстрируя им свои шрамы, старые гарпуны и другие предметы (но он избавил бы Кольма от зрелища гниющих ран, оставленных хлесткими ударами Эхаба на огромном китовом боку); затем они наблюдали бы, как кит разворачивается и исчезает в море, оставляя им лишь память о себе.

— Он взаправду живой? — спросил Кольм.

— Да, и его никто не трогает.

— Я знаю, — кивнул Кольм.

— Но его почти никто никогда не видит, — добавил Трампер.

— Я знаю.

Но необузданная часть воображения Трампера продолжала заклинать: «Покажись! Старина Дик! Выпрыгни из воды, Моби!» Он знал, что подобное чудо явилось бы огромным подарком не только для Кольма, но и для него самого.

Пора было уезжать. В машине он даже пытался шутить с Бигги и Коутом, сказав им, что он был рад повидаться с ними, но что он понимает, как стесняет их. Он шутил с Бигги на немецком и дурашливо боксировал с Коутом. Затем, как бы продолжая дурачиться, поцеловал на прощание Бигги и погладил ее по заду.

— А ты потихоньку набираешь вес, Бигги, — пошутил он.

Она замялась и посмотрела на Коута. Тот кивнул, и Бигги сказала:

— Это потому, что я беременна.

— Беременна! — радостно воскликнул Кольм. — Она родит ребенка, и у меня будет братик или сестричка!

— Или то и другое, — сказал Коут, и все засмеялись.

Богус не знал, что ему делать с руками, поэтому он протянул одну Коуту.

— Поздравляю, старик, — глухо, словно из-под воды, прозвучал его голос.

Коут уставился в землю и сказал, что он лучше пойдет и проверит, готова ли машина. Трампер еще раз обнял Кольма, а Бигги, отвернув лицо в сторону, но улыбаясь, сказала:

— Будь осторожен. — Коуту? Богусу? Им обоим?

— Я всегда рад видеть вас, — сказал им всем Трампер, после чего уехал.

В Айове его швы отпали сами собой. Теперь в его пенисе образовалась большая дыра. Он задавался вопросом: хотел ли Виньерон сделать ее такой большой? Если сравнивать с тем, к чему он привык, у него теперь был настоящий водосток.

Он решил сходить к доктору, к любому старому доктору; его студенческий страховой полис не мог обеспечить ему услуги специалистов. Он боялся диагноза; при виде его нового члена у какого-нибудь бывшего ветеринара выскочили бы из орбит глаза.

— Так вы говорите, что это сделали в Нью-Йорке?

Но доктором оказался молодой человек из Южной Америки; создавалось впечатление, что всем иностранцам в медицинском колледже доставалась самая приземленная практика. Доктор был просто поражен.

— Это превосходная работа! — сказал он Богусу. — Нет, правда, в первый раз вижу такую исключительно аккуратную миопластику.

— Но отверстие слишком большое, — пожаловался Богус.

— Вовсе нет. Оно совершенно нормальное. Слова доктора шокировали его; они заставили его осознать, каким анормальным он был до этого.

Этот визит к доктору узаконил его развлечения в одиночку в Айове. Он жил в библиотечном алькове с «Аксельтом и Туннель» и спал в свободной комнате подвального этажа доктора Хольстера. По собственному желанию он уходил и приходил через дверь подвала, хотя Хольстер с радостью разрешил ему пользоваться парадной дверью. В воскресенье он обедал с Хольстером и семьей его замужней дочери. В остальное время его рацион состоял из пиццы, пива, сосисок и кофе.

Девушка из соседнего алькова тоже корпела над переводом. Она переводила с фламандского религиозный роман, действие которого происходило в Бругесе. Время от времени они заглядывали друг к другу в словарь, и однажды она пригласила его поужинать у нее дома.

— Хотите верьте, хотите нет, но я хорошо готовлю, — сказала она.

— Верю, — улыбнулся он. — Но я перестал есть.

Он понятия не имел, как выглядела эта девушка, но в смысле библиотечного общения и пользования словарем они остались друзьями. У него не было другой возможности завести друзей. Он даже перестал пить пиво в «Бенни», потому что Бенни постоянно пытался пристать с разговором о какой-то полумистической «старой шайке». Вместо этого каждый вечер Богус выпивал пару кружек в ярко освещенном баре, завсегдатаями которого являлись остатки какого-то общества братьев и сестер.

Однажды вечером один из братьев спросил Богуса, когда он собирается принять ванну[35].

— Если тебе хочется побить меня, — сказал ему Трампер, — то давай.

Неделю спустя тот же самый парень подошел к нему.

— Я хочу побить тебя, — заявил он.

Трампер не вспомнил его и выполнил компетентную подсечку ногой, поднял парня за ноги и крутанул, словно рычаг в музыкальном автомате.

Друзья-соратники брата вышвырнули Трампера из бара.