Наконец Уолтер услышал собственное имя.

— «Всем известно, что у меня имеется незаконнорожденный сын, которого зовут Уолтер из Герни. Я к нему хорошо отношусь, и меня волнует его положение. Указанному Уолтеру из Герни я завещаю мой лучший кубок под названием „Исцелитель Лука“…

Кубок стоял на столе перед Ботри. Это был высокий кубок из хрусталя и золота с прекрасным рисунком. Видимо, покойный очень ценил его. И он завещал его Уолтеру! «Я к нему хорошо отношусь». Эти слова все время звучали в голове Уолтера. В горле у него застрял комок: ему так давно хотелось услышать эти слова — чтобы отец признал его сыном и сказал о своей любви к нему!

— «… Мои черные сапоги из испанской кожи…» Сапоги лежали на столе рядом с кубком. Это была пара с желтыми леопардами, которые были на графе в день их первой встречи. Значит, он все помнил!

Но юноша не получил земли. Ботри продолжал:

— «Далее я отдаю своего незаконнорожденного сына на милость короля и надеюсь, что его королевское величество найдет ему достойную должность у себя при дворе. Я уверен, что Уолтер из Герни станет верно и преданно служить своему королю всю жизнь…»

Уолтер был в таком шоке, что сначала не все ясно понимал. Ему даже в голову не приходило, что отец последует старому правилу и отдаст его на службу королю.

«Отец небесный, — подумал юноша, — неужели я не ослышался?»

Гордость, которую он испытывал, когда слышал предварительные пункты завещания, сразу исчезла. Его передали, как какого-то раба, в руки короля, к которому он не испытывал ни любви, ни верности! Рука взметнулась — к горлу, как будто он уже почувствовал на нем железный ошейник рабства.

Уолтер повторял себе, что не станет служить при дворе молодого короля, убившего великого графа Симона и разгромившего его войска. Он принадлежал сам себе, и ни один человек, а тем более отец, который никогда раньше не признавал его собственным сыном и ничего для него не сделал, не сможет распоряжаться его судьбой. «Я отдаю моего незаконнорожденного сына!..» Черная волна унижения окатила юношу. Настал конец его надеждам. С ним желали поступить как с нечаянно зачатым сыном посудомойки!

Он очнулся возле стола, даже не заметив, как пересек комнату, и не обращая внимания на недружелюбные взгляды собравшихся. Он дотянулся до кубка и взял его в руки.

— Мой отец ценил этот кубок, — сказал юноша. — Завещав его мне, он оказал мне честь. Видно, что он запомнил, как я когда-то сказал, что хотел бы иметь такую же пару сапог. Я с радостью принимаю эту чашу и сапоги.

— В завещании вы больше не упоминаетесь, — заметил адвокат. — Вам лучше вернуться на место и не перебивать никого, пока не будет закончено чтение завещания.

Уолтер не собирался покоряться:

— Мне нужно сказать еще кое-что. Я не собираюсь мириться с тем, что мой отец желает отдать меня на службу королю. Я — свободный человек, и мое будущее касается только меня, и больше никого.

— Граф желал оказать тебе честь, — заявил адвокат, — и позаботился о твоем будущем.

— Честь! — воскликнул Уолтер. — Для меня в этом нет никакой чести. Разве англичанин станет служить королю, который ясно дал понять, что не собирается действовать в соответствии с Великой Хартией?!

— Это измена! — возмутился Саймон Ботри. Все его поддержали.

— Нет, это не измена. — Уолтер больше не желал сдерживаться. — Если измена и есть, так со стороны тех, кто нарушил положения Великой Хартии. Хартия превыше желания любого короля!

— Тебя за это повесят! — хором закричали собравшиеся.

— Если меня захотят повесить, то придется долго меня искать!

Уолтер повернулся и выбежал из комнаты, захватив кубок и сапоги.

На третью ночь после того, как они покинули окрестности Булейра, на них обрушился жуткий дождь и промочил их до нитки. Но все-таки после всех бед им улыбнулась судьба. Утром, когда мощные струи поливавшего их потока воды несколько ослабели, юношам удалось найти небольшое суденышко с рваными парусами и одним веслом, которое валялось на боку у реки. Было ясно, что его вынесли на берег, сорвав с ненадежной привязи, порывы ветра.

— Господь послал нам его на помощь, — торжественно заявил Трис. — Я сумею им управлять. Нам будет удобнее и безопаснее добираться до Лондона по воде, чем тащиться по краю дороги и каждый раз, завидев, что приближается всадник, прятаться в кустах.

У них не было с собой ни пенни, и они уже два дня тайком пробирались к Лондону. Юноши не сомневались, что в графстве разразился скандал. Резкие высказывания Уолтера на церемонии прочтения завещания могли навлечь на него страшную беду. К тому же Камус Хэрри рассказал им, что Тристрама считают зачинщиком нападения на замок. Они отправились в Лондон, считая, что там им будет легче скрыться. Друзья решили, что если возникнет необходимость, то они смогут найти в порту какой-либо корабль и покинуть страну.

Эти два дня дались им нелегко. Они ели яблоки и груши, украденные ночью из садов, тянувшихся вдоль дороги. Кроме того, они съели парочку полуприготовленных уток, подстреленных Тристрамом из лука. Одну ночь они проспали в стогу сена, но на вторую ночь ничего подходящего для ночлега не нашли и приютились под живой изгородью. Они были грязные и голодные. И настроение у них было хуже некуда.

Найденное суденышко привело их к другой находке. А это, в свою очередь, толкало друзей к великим приключениям. Три-страм неважно справился с управлением лодки, и волна окатила Уолтера с ног до головы. Он вычерпал все, что натекло, с днища и вылил воду из сапог. Ему не хотелось надевать мокрые сапоги, но ночной воздух был таким сырым и пронизывающим, что он мог простудиться, если бы остался босиком. Уолтер решил примерить завещанные ему отцом сапоги.

Они лежали в мешке вместе с кубком и были прикрыты старой одеждой. Уолтер их достал неохотно, потому что думал примерить сапоги в более подходящей обстановке.

Он надел один сапог и понял, что он ему точно по размеру. Но второй сапог никак не налезал на ногу. Уолтер почувствовал какой-то комок в мыске. Он вытащил этот комок, и оказалось, что это кусок пергамента, сложенный в несколько раз и тщательно обвязанный ниткой. Было слишком темно и поэтому невозможно разобрать, что там написано, но юноша был уверен, что на листке пергамента было для него послание. Что же там написано?

Уолтер позвал Тристрама и сказал ему о находке и своих соображениях по этому поводу.

— Может, это письмо твоего отца. — Тристрам был так занят борьбой с непослушной лодкой, что говорил отрывисто. — Уолтер, люди судачили… что он очень боялся жены… Может, он хочет извиниться за то, что так мало тебе оставил?

Как только небо немного посветлело, Уолтер вытащил пергамент из кармана. На записке значилось: «Моему сыну». Буквы были дрожащими, и их почти невозможно было разобрать. Внутри находилось краткое послание, написанное тем же нетвердым почерком. Граф не был большим грамотеем и очень редко писал письма, поэтому друзьям пришлось немало потрудиться, чтобы понять, что же он желал сказать сыну. Вот что им удалось прочесть:

«Эту записку, дорогой Уолтер, сразу отнеси Джозефу, который живет в Лондоне в доме с вывеской „Меритоттер“. Он мне прислуживал во время крестового похода, и служил хорошо и честно. После нашего возвращения я помог ему заняться… (чем занимался Джозеф, юноши не смогли разобрать), потому что он желал остепениться. Ему повезло в жизни. Мой честный и верный Джозеф единственный человек, которому я могу доверять. Он знает, что следует делать. Твой любящий отец Рауф из Булейра».

После оглашения завещания Уолтер находился в ужасном расположении духа. Тут была и уязвленная гордость, и уверенность, что весь мир враждебен к нему. Но сейчас, после того как он прочитал записку отца, настроение начало улучшаться.

— Трис, по-моему, ты прав, — сказал Уолтер дрожащим голосом. — Записка обещает нам лучшее будущее.