Чёрный волк и серебристо-серая волчица неслись по заснеженному полю к дикому, первозданному лесу, где зима, осень, весна и лето царили все вместе, не враждуя друг с другом, как в мире людей. Лес был населён странными животными и птицами, Тайнами и духами, и невидимыми существами, чьё дыхание можно было ощутить, но чьё присутствие оставалось незамеченным и неуловимым. Волки мчались по лесу, играясь, кусаясь и догоняя друг друга, принимая как должное то, что четырехликий лес в эту ночь обратил к ним своё весеннее лицо. Их кровь кипела, и мир пел вместе с ними. Они были неутомимы и в игре и в любви, но когда наконец они успокоились и, отдыхая, неторопливо бежали вдоль реки, что поднималась из низины и текла вверх по склону горы, из леса вышло огромное чёрно-серое существо, чьи размытые очертания то выдавали в нём волка, то медведя, то — сотни других зверей и птиц. Любовники не боялись никого в этом лесу; вернее, почти никого — потому что тварь, которая приближалась к ним, была намного сильнее каждого из них. Чёрный волк молча оскалился, серебристо-серая волчица припала к земле и зарычала. Огромный зверь остановился. Конечно, на самом деле он не был зверем, как никогда не был и человеком. В своём лесу он стерёг Тайны и выслеживал неосторожных пришельцев; если бы даже Климединг в обличье зверя вошёл в его лес, он бы напал на него и, скорее всего, победил бы. Он и сейчас не сомневался в победе, но волков было двое, и пока он будет расправляться с одним, второй сумеет ранить его. Волк и волчица — слишком опасная неблагодарная добыча, и огромный туманный зверь не стал тратить на них силы. Они отступили, и он позволил им уйти. А они, потеряв его из виду, тут же забыли о нем. Они ничего не боялись и ни о чём не тревожились. Они затеяли любовную игру на поляне, где припорошенные снегом, выраставшие из золотого ковра опавшей листвы, яркие цветы благоухали так, как может благоухать только сама весна.

…Эльга находилась на границе между бодрствованием и сном, когда почувствовала — что-то изменилось в доме. Откуда-то она уже знала, что Уилара и Марты здесь нет. Она не слышала их шагов, слышала только, как скрипнула дверь и дом опустел; и ей представилось на минуту, как чернокнижник и ведьма — уже не живые люди, а порождения её собственных снов — плывут по воздуху, не касаясь половиц, к двери, и как дальше их подхватывает ветер и уносит в какую-то далёкую страну, оставляя её здесь в одиночестве. Эльга долго лежала в темноте, прислушиваясь к шорохам и шептаниям, переполнявшим дом — так долго, пока темнота не стала так же ясна, как день, и не явилась уверенность, что она уже не сможет заснуть. Тогда она встала, кое-как оделась и, обойдя печку, заглянула во второю половину дома — туда, где стояла кровать Марты. Она ожидала увидеть любовников спящими, по чудеса продолжались, и она почти не удивилась, обнаружив, что кровать пуста. «Возможно, их нет потому, что сплю я сама», — подумала Эльга. Очевидно, она и в самом деле спала, потому что даже эта мысль не показалась ей странной. Повинуясь логике того странного состояния, которое владело ею, она вышла во двор. Она не рассчитывала, что Марта и Уилар возьмут её с собой, но надеялась — хотя бы издалека — увидеть ту далёкую страну, в которую они улетели.

Несмотря на то что небо было закрыто пеленой облаков, ночь была необычайно светлой. Ворота были распахнуты настежь. Эльга села на скамейку и стала ждать возвращения Марты и Уилара. Мир вокруг неё дышал волшебством. По небу летали сгущения света и затевали хороводы странные существа; Чернявка, ставшая сгустком тьмы, таилась под кровлей, прильнув к теням и лениво, как полноправная заместительница хозяйки дома, изучала округу; сторожевые демоны, сидящие на жердях вдоль частокола, бесстрастно пялились в пустоту; а за распахнутыми воротами был виден далёкий таинственный лес, притягивавший, как магнит, взгляд Эльги. Лес привлекал её, но она знала, что не может войти в него — пока ещё не может. Если она тронется с места, выйдет за ворота, то, скорее всего, попадёт в какое-нибудь другое место, может быть — вернётся в Кельрион, но не достигнет леса. У неё хватало сил, чтобы видеть дорогу, но хватало и ума, чтобы понимать: эта дорога — не для неё. Пока ещё — не для неё.

Девушка не заметила, как косматое существо, с которым она познакомилась несколько дней назад, снова оказалось рядом с ней — возникло из ниоткуда и тихо присело на краешек скамейки. Они встретились как старые друзья, которым не нужно говорить, чтобы понимать друг друга. Хотя Эльга была одета легко, возникшая симпатия согрела её не хуже мехового плаща. На этот раз взаимопонимание между ними было гораздо глубже, чем во время первой их встречи. Они были совершенно разными и именно этим — привлекательны друг для друга. Каждый дарил другому тот мир, которым жил. Бессловесный, внеразумный, бесформенный, как вода или пламя, мир косматого существа наполнял Эльгу, становился её кровью и воздухом; а её мир — хотя она и не осознавала этого — впервые открывался глазам создания, прежде и не подозревавшего о существовании Кельриона. Он жил в мире действий, а не предметов; она жила в мире представлений о предметах, и каждый из них, проникаясь жизнью другого, поражался её противоречивостью.

Безмолвие пульсировало в Эльге, как кровь, как сердце, как живое существо, как цветок, готовый раскрыться. Их тэнгам, соединившись, вознёс её разум на какую-то новую, более полную ступень восприятия. Появились ответы на те вопросы, которые она давно забыла, так и не сумев — или не пытаясь — решить. Она улыбнулась, вспомнив свою неудачную попытку позвать ворону. Она могла кричать хоть до посинения, но в результате — в лучшем случае — всего лишь напугала бы птицу, и та улетела бы. Сейчас она поняла, в чём была её ошибка — а точнее, ошибки не было, потому что все её действия в отношении вороны были неверны от начала и до конца.

Но мысль о вороне занимала лишь тысячную часть её сознания, она одновременно думала о многих странных вещах, у большей части которых не было даже названия. В какой-то момент она поняла, что должна чем-то отдарить неуклюжее и одновременно текучее, косматое и гладкое, как вода, создание, предложившее ей свою дружбу и сделавшее такой замечательный подарок. Она задумалась: что может дать ему, порождению волшебства и безмолвия, она, человек из мира слов? Задав себе этот вопрос, она поняла, что в нём же содержится и ответ.

— Я буду называть тебя Бьеот Медвежонок, — торжественно произнесла Эльга на своём родном языке — хескалите. Существо, не знавшее имён и названий, вытянулось и напряжённо застыло. К худу или к добру, но теперь и его собственный мир менялся так же, как только что он сам изменил мир Эльги. Люди, пользующиеся тысячами слов, давно забыли их силу, на существо же, пришедшее с изнанки реальности, имя обрушилось подобно грому с ясного неба. Слово, ставшее его именем, было насыщено тэнгамом до такой степени, что ему казалось — слово убивает его. Но оно не убивало, а рождало Медвежонка заново.

Каждый изумлялся чужому подарку и каждый не понимал, насколько странный, удивительный подарок сделал он сам.

Прошло ещё некоторое время, и Эльга наконец увидела, как возвращаются Марта и Уилар. Волшебный ветер принёс их к воротам и, закрутив, оставил там, а сам — умчался прочь. В голове вдруг вспыхнула боль, Эльга несколько раз моргнула и, протерев глаза, увидела, как Уилар и Марта, уже вполне весомые и осязаемые, входят во двор, увидела, как Уилар выдирает из ворот длинный нож. На них не было одежды, но она была им и не нужна — несмотря на царившую вокруг зиму, они, казалось, ещё пребывали в каком-то другом мире, где не было ни холода, ни стыда. Бьеот опасливо покосился на колдунов, но Уилар вовсе не обратил на него внимания, а Марта находилась слишком в хорошем расположении духа для того, чтобы разоряться по поводу бездомной нечисти, шляющейся возле её дома. На Эльгу, впрочем, они тоже не обратили внимания, и она услышала обрывок их разговора.

— …был? — спросил Уилар. Марта пожала плечами.