До Великой Битвы оставалось тринадцать лет.

Бхутова дюжина.

— Да, папа, ты прав: я лысею. Вон какая плешь… точно сковородка. Потому и тюрбан ношу, чтобы не отсвечивать. А к цирюльнику не пойду и к себе звать его не стану. Эко диво — лысина! Их всех раздражает, что я не хочу брить голову, красуясь меж ними кшатрийским чубом. Что раджа ангийский по сей день проводит домашние обряды с сутами и по закону сут. Что отказался сыновьям сразу давать сотню, демонстративно вышвырнув из-под отцова крыла рядовыми, — они сейчас под Ориссой, и Бык-Воитель, и младший… сотники.

Не с плеча батюшки дадено: хотел Грозный, не хотел, а пожаловал, за честную службу.

И маму я не позволил хоронить, как мать раджи. Я знаю, ты тоже не хотел всего этого: толпа притворщиков, пламя до неба, стая храмовых брахманов кружит над костром, глашатаи в городе вопят о трауре… Шиш им всем! Тихо жила, тихо и ушла. Хвала богам, внуков дождалась, ты же помнишь, как она хотела внуков? Успела, постояла над колыбелями… и оставила нас одних. Только царица Кунти, мамина покровительница, пришла на похороны по обряду сут. Не побрезговала. Плакала над мамой. Честно плакала, куда там наемным плакальщицам! — я сам видел. Знаешь, папа, я никогда не мог понять, отчего царицу судьба наградила такими сыночками! Сама ведь тише воды, лишь о покое и грезит, старая уже, седьмой десяток вовсю стучит, а по сей день боится, из Хастинапура ни ногой. Видать, крепко жизнь в лесах да в сыновнем уделе запомнилась.

До конца дней.

Наверное, потому, что сама из приемышей…

Мы редко видимся, папа, мы редко молчим, сидя напротив друг друга и прихлебывая крепкую гауду. Я — цепной пес, о Первый Колесничий, я — ловчий леопард Хастинапура, я кружу по Великой Бхарате, я по уши в дерьме, двенадцать лет я делаю грязную работу за них всех… может быть, именно поэтому я не хочу брить голову, становясь похожим на Грозного?! В Магадхе вырезали наш гарнизон? по пути разворовали дань андх-раков? семена мятежа вновь проросли в пределах княжества Каши?! — вскоре там появляюсь я. Тот Карна, которым матери пугают детей. Дуры! — их сопляки все равно мечтают вырасти такими, как неистовый Сутин Сын, и сколько бы я ни разочаровывал их… Иногда мне кажется, что проклятие Рамы-с-Топором сбылось: его наука не впрок мне. Я не обрушивал на твердыни небо: мне доставало послать на приступ воинов и самому встать в первых рядах. Я не жег разбойников или мятежников «Южными Агнцами» — хватало стрел. Сила солому ломит, но не все в нашей жизни — солома, да и сила далеко не все.

Папа, если бы изгнанники-Пандавы волей случая оказались у власти, если бы Царь Справедливости сидел на хастинапурском престоле, Серебряный Арджуна занял бы при нем то место, которое при Бойце занимаю я. Место ручной грозы, место божьего гнева — лобное место. Не смешно ли?! — мы оба, ненавидящие друг друга до колик, до ломоты в костях, словно два двойника!.. Да, папа, ты опять прав: это не смешно.

Поверь своему Ушастику: я знаю толк в ушах. А из-за орисской ночи длинных ножей, из-за кашийской гордыни, из-за смуты у панчалов и странных банд близ Виратапура, умеющих сражаться строем, — из-за всего этого торчали знакомые уши. Я из кожи вон лез, чтобы ухватиться за них, я знал: когда мы столкнемся, этот день станет для Пандавов днем встречи с их небесными родителями, но столкновение все откладывалось. Надо было убить их еще тогда, пока они не стали мучениками. Символом. Идеей. Знаменем смутьянов, каких навалом на просторах Великой Бхараты! Только поздно.

Поздно.

Срок истек.

Стяг с обезьяной, тотемом Арджуны, открыто развевается в землях матсьев— изменников, и семь акшаухини войска стоят вокруг.

Мы ведем с ними переговоры, папа. Ты представляешь?! — мы обмениваемся послами, плетем паутину из слов Закона и Пользы, а когда я говорю, что с мятежниками переговоров не ведут, и требую двинуть в земли матсьев наши армады… Ясное дело! Что может посоветовать эта сволочь, этот мерзкий Карна, кроме как очередную подлость?! Знамя Грозного, голубой штандарт с пятью звездами, должно быть чистым, аки речная гладь! Стяг Дроны с изображением алтаря — чист!.. Я не говорю уже о белом знамени Слепца. Увы! — один слон с полотнища, которое развевается над Бойцом, рвется в бой, но остальные за уши оттаскивают его назад.

Они все смеялись, когда я избрал своим гербом слоновью подпругу.

Они ищут корысть.

Искал ли корысть Боец, когда восьмилетним мальчишкой вступился за безвестного холопа, когда дерзил наставникам, не давая прогнать меня, когда дарил царство вопреки мнению родичей и на вопрос: «Чем я смогу отплатить тебе за щедрость?» — ответил коротко и однозначно: «Дружбой, Ушастик, дружбой».

Вот и вся корысть.

…Мне скоро пятьдесят, папа. Внуки зовут меня дедом. Остальные — по— разному.

— Ознакомься, раджа! — Грозный через все покои швырнул тебе сверток: несколько пальмовых листьев, скрученных в трубочку и перевязанных шелковой нитью.

Тебе требовалось лишь сделать шаг вперед и протянуть руку.

Сверток упал на пол. Покатился по плитам, по мозаике, по коралловым инкрустациям и пластинам нефрита. Замер у ножки стола.

Ты остался стоять на месте. Впрочем, Грозный не обратил на это внимания. Чубатый гигант расхаживал по апартаментам, думая о своем, и дела ему не было следить: поймает раджа то, с чем радже было ведено ознакомиться, или подберет упавшее с пола?

Он уже много лет звал тебя так: раджа. Очень много лет. Достаточно, чтобы привыкнуть. Просто раджа. Никогда — «сиятельный раджа», или «могучий раджа», или хотя бы просто — «раджа ангов». Ни разу ты не слышал от престарелого регента обращений церемонных и ни к чему не обязывающих типа «надежда державы», «обильный заслугами» или «бык среди кшатриев», хотя многие смутьяны, ощутив на себе тяжесть твоей карающей длани, давно прозвали тебя Вришей, то есть Быком. В последнее время близкие люди стали звать тебя Радхеей, Сыном Радхи[147], отдавая дань уважения прекрасной женщине, что родила такого сына. Гангея Грозный никогда не произносил такого слова: Радхея. Воеводы и рядовые дружинники, которых ты не раз водил в походы, прозвали тебя Васушеной — Благим Воителем. Регент не знал никаких Благих Воителей и знать не хотел.

Слушай, раджа.

Сделай, раджа.

Ознакомься, раджа.

Пожалуй, если бы могучий старец однажды назвал тебя сутиным сыном, пускай даже прилюдно, — ты бы обрадовался.

…Ты наклонился и поднял сверток.

Распустил узел.

Вгляделся.

— Читай, читай, — рокотнуло из угла. — Читай внимательно, раджа. Вот что передали мне накануне приезда Черного Баламута в качестве посла. Это запись беседы Пандавов с Кришной перед его отправлением.

Ты машинально кивнул, и муравьи букв заплясали перед глазами.

Царь Справедливости сказал:

— В этом мире живут лишь богатые, а люди, лишенные богатства, скорее мертвы. Ибо от бедного отворачиваются родные, друзья и жрецы, подобно тому, как птицы избегают дерева, не приносящего плодов. Богатство есть высшее из установлений, все зиждется на нем. Мы не в силах каким-либо законным путем расстаться с благосостоянием, какое было у нас! Только оставлением мысли о войне может быть достигнут мир между нами либо же путем истребления врагов под самый корень!