— Да, вроде.

— Вроде…

— Угу.

— А мне на него можно будет посмотреть?

— Можно, можно, — криво усмехнулся Ушанас, и точное подобие его усмешки отразилось на лице второго наставника. — Сейчас и посмотрим, парень! Сдается мне, это наш Рама балует. Больше некому.

— Мама, мама! — радостно запрыгал Гангея вокруг настороженно молчаливой богини. — Ты слышала? Мамочка, мы идем к великому Парашураме, чтобы он показал мне «Грохочущие стрелы»!

Нельзя сказать, чтобы Ганга пришла в восторг от подобного заявления. Лишь плотнее сжала губы и двинулась дальше по тропинке.

Туда, где в страхе примолкли птицы и зверье, оцепенело застыли деревья, внимая громовым раскатам: гневный Рама-с-Топором, любимец Шивы-Разрушителя, рвал в клочья небо, обрушивая его на головы ненавистной кшатры.

Когда им навстречу из чащи выскочил человек, Ганга споткнулась и вскрикнула. Так и не привыкла, бедолага, что из этих дебрей люди объявляются чаще, чем следовало бы…

Встречный был весь в крови: обильно сочась из рассеченного плеча, сок жизни заворачивал несчастного в драгоценную кошениль. Искаженное смертным ужасом лицо выглядело неестественно белым в сравнении с запекшимся пурпуром. От страха? От потери крови? От того и другого одновременно? Очень походило все это на закат в Гималаях: багрец солнца и белизна снегов. Только страшнее. Рвань одеяний, некогда богатых, болталась рыжими лохмотьями, единственный наруч на правой руке был помят и ближе к локтю прорублен, а в кулаке беглец мертвой хваткой сжимал обломок лука.

Человек бросил безумный взгляд на четверых путников, как рыба, открыл-закрыл рот — и сломя голову кинулся в кусты. Вскоре треск веток и топот затихли в отдалении.

На сей раз промолчал даже Гангея. Лишь сморщил нос и тихонько прицокнул языком, но совсем не так, как минуту назад, прыгая вокруг наставников, и все четверо в напряженной тишине, оглушающей после былого грохота, двинулись дальше. Казалось, затих даже ветер.

Потом впереди из тишины возникли разом, будто родившись и мигом заявив о себе: звон оружия, хриплые выкрики, глухие удары ног оземь — и перед путниками открылась широкая поляна.

Еще совсем недавно она не могла похвастаться шириной и простором. Так, не поляна — прогалина, каких двенадцать на дюжину. Но сейчас зелень кустарника по краям пожухла и обуглилась, а о траве вообще можно было забыть. Ближайшие деревья (не какие-нибудь там хилые плакши[38], которые и деревьями-то назвать стыдно, а матерые цари джунглей!) были выворочены из земли и отброшены прочь, словно невиданной силы ураган позабавился здесь всласть.

В результате чего поляна и приобрела свои теперешние размеры.

Чуть поодаль громоздились сами вывороченные стволы, топыря щупальца корней, чернели обгорелые проплешины… И трупы. Вразброс, раскинув руки, превращенные в уголь, изуродованные, бывшие люди жались к лесным великанам, но те уже ничем и никому не могли помочь.

Даже себе.

Олень-барасинга — бурый красавец с ветвистым украшением на лбу — валялся меж покойников с распоротым брюхом, и на морде зверя стыло изумление.

«Я-то здесь при чем? — беззвучно спрашивал, уставясь в небо мутью глаз, могучий самец, от которого несло жареной требухой. — Скажите, что я вам всем сделал?!»

Небо хмурилось и не отвечало.

Ганга закашлялась от чада, украдкой бросив взгляд на сына: что должен был чувствовать пятилетний ребенок при виде побоища, где стошнило бы даже чандалу-трупожога?! Но маленький Гангея не смотрел на убитых. Раскрыв рот, он округлившимися глазами следил за тем, что творилось на самой поляне.

А там было на что посмотреть!

По поляне, вздымая тучи пепла, метался демон.

Был он почти голым, всю его одежду составлял кусок грубой дерюги, обернутый вокруг бедер и схваченный узким ремешком. Жилистое тело лоснилось от пота — струйки, чуть ли не дымясь, пропахивали светлые дорожки в копоти, которая облепила демона с головы до ног. Подробнее было трудно рассмотреть: демон стремительно перемещался в направлении всех восьми сторон света одновременно, и ты видел его там, где уже давно никого не было — глаза верили, а правда посмеивалась над легковерами в кулак.

Послушная хозяину, звенела колокольцами боевая секира на длинном древке. И полулунное лезвие, светясь глубинной синевой, размывалось в сплошной полукруг, когда демон в очередной раз обрушивал свое оружие на врагов.

Врагов было семеро.

Шестеро.

Нет! Их было пятеро… уже пятеро.

Потому что юноша в кольчатом панцире качнулся, шлем слетел с его головы, громыхнув о поваленный ствол, — и все, больше никто не сумел бы зачислить юношу во враги любого живого существа.

Мертвые не враги живым.

Алый фонтан взорвался около ключицы, ясно говоря: жить несчастному оставалось мгновение, не больше.

Обреченная пятерка безуспешно пыталась окружить демона. Но жилистая фигура с топором, казалось, смеялась над умением бойцов: застывая лишь для того, чтобы язвительно подчеркнуть очередной промах, беспощадный палач вновь закручивал секиру в страшном танце. Воины прикрывались щитами, норовили достать проклятого — кто копьем, кто мечом, но все усилия пропадали втуне. Двое из пяти уже были ранены, и любой понимающий толк в сражениях уверенно заявил бы: готовьте хворост для погребальных костров!

— Найрит, — уверенно заявил Ушанас, почесав лысину. — Дух хаоса и разрушения. Интересно, что он тут забыл?

— Вот именно, — сомневаясь, качнул головой Словоблуд. — Найрит на Поле Куру? Очнись, дорогой! Скорее уж Джамбхак, дух небесного оружия. Вырвался на волю и шалит… Или Нишачар, Бродящий-в-Ночи!

Ушанас хмыкнул с презрением:

— Какой Нишачар, братец?! День на дворе! А вот Джамбхак — это да, или…

— Или-лили! — вмешался в мудрую беседу Гангея, завороженно следя за схваткой. — Это добрый дядя Рама-с-Топором, вот кто!

Жаль, что Владыка Тридцати Трех и Бали-Праведник, князь асуров, не видели сейчас выражения лиц своих родовых жрецов.

Идущих, так сказать. Впереди.

Презабавное зрелище…

В очередной раз изогнувшись вьюном, демон обернулся и сразу заметил новых гостей. Остановился как вкопанный, не глядя отбил секирой удар копья, направленный ему в живот, и лениво отошел к кромке деревьев.

Тех, что уцелели от «Грохочущих стрел» Прадараны.

Лицо у демона оказалось вполне человеческое: скуластое, с жесткими складками возле рта. На вид можно дать лет сорок — сорок пять, густые черные волосы, едва тронутые изморозью седины, заплетены в длинную косу, в глазах-бойницах медленно гаснут яростные угли — медленно, но все-таки гаснут, оставляя за собой пепел боли и усталости.

Похожий на человека демон гулко вздохнул и опустил к ногам окровавленную секиру. Белый бык на лезвии, шедевр неведомого гравера, отряхнул кровь с косматой холки и беззвучно замычал.

А пятеро воинов увидели свой единственный шанс.

— Уходим! — резко скомандовал самый старший (и явно наиболее опытный) из кандидатов в покойники.

Повинуясь приказу, вся пятерка прикрылась щитами — и десятиногий рак в панцире из дерева и металла, пятясь, отступил к противоположному краю поляны. Вскоре они скрылись в чаще.

Надо отдать кшатриям должное: отступали они в полном порядке, слаженно, и удалились почти что с достоинством — насколько это было возможно в подобной ситуации.

— Надеюсь, зрелище не слишком оскорбило взор моих достойных братьев по варне? — с кривой усмешкой, но вежливо осведомился демон, поведя топором в сторону трупа юноши в кольчатом доспехе.

— Не слишком, достойный собрат, — проворчал Ушанас.

«А если бы я сказал — слишком? — ясно читалось на морщинистой физиономии Acypa-rypy. — Что бы это изменило?!»

— Не слишком! — опомнившийся Гангея уже несся вприпрыжку через всю поляну к демону, с головы до ног покрытому сажей и кровью, и Ганга только тихо ахнула, не успев удержать сына.