Вскоре после того как мы вернулись в Касембе, появился и Пэт. Теперь летим на юг, на Мансу. Уже поздно, моросит дождь, и сквозь низкие облака почти ничего не видно. Да и когда видно, смотреть не на что. Пэт ведет вертолет прямо вдоль реки Луапулы. Кругом вода, вода, вода. Невозможно даже определить, где граница между руслом, болотами (называемыми здесь «дэмбо»), старицами и озерами. Если бы не было карты, я был бы уверен, что под нами огромное озеро вроде Виктории, с берегами, потерявшимися где-то за горизонтом. Море воды…

Залитые водой равнины исчезают из виду лишь тогда, когда вертолет поворачивает на Мансу. Город небольшой, имеющий административные функции. Все каменные здания здесь заняты провинциальными учреждениями.

Пока Пэт обсуждал у местного начальства саранчовые проблемы, я вновь занялся поисками хоть каких-то следов изделий кустарей-металлургов. На рынке я не обнаружил ничего, у крестьян тоже. В полиции, где, как я надеялся, могли знать о местных промыслах, меня сначала не поняли и на вопрос, где можно достать местные мотыги, задали встречный: есть ли у меня, приезжего иностранца, разрешение от властей на обработку земли?

Но в штаб-квартире комиссара Луапулы отнеслись ко мне с пониманием, даже с интересом.

— Мы считаем, что с приходом современной цивилизации совсем не обязательно должно исчезать то самобытное, оригинальное, что испокон веков отличало бемба от баротсе, лунда от тонга, — заметил принимавший меня чиновник. — Транзисторы везде одинаковые, а вот такие копья делают только у нас, в Луапуле. — И он положил на стол черный, слегка потрескавшийся наконечник, точно такой, какой я видел в Кавамбве.

Я пересказал чиновнику свой разговор с тамошними стариками на базаре.

— Калиманкунде и Бвалья-Мпондо? — сморщив лоб, вспоминает он. — Да, есть такие деревни. Это в самом центре топей гигантского дэмбо Тупембе, с юга вплотную примыкающих к Бангвеулу. Есть там и другие деревни — Касама, Мутвамина, где еще можно найти кузнецов. Это самый отдаленный, труднодоступный уголок Луапулы, да и всей Замбии.

Когда я поинтересовался, как туда добраться, чиновник полуиронически, полупонимающе посмотрел на меня.

— Бангвеулу открыл Ливингстон, который дошел до него пешком. Ехать туда автомобилем даже в голову еще никому не приходило. Думаю, что имя того, кто проникнет в эти деревни на машине, будет стоять рядом с именем Ливингстона. Но сейчас есть и другая трудность. В обычную пору до Бангвеулу можно доехать по дороге, вплотную подходящей к болотам Тупембе. Ныне и эта дорога безнадежно размыта. Были даже несчастные случаи. Поскольку на въезд в этот район нужно разрешение от штаб-квартиры комиссара, то у вас даже не будет возможности рисковать: я разрешения не дам.

— А если я попробую добраться туда на вертолете?

— Ну если у вас есть вертолет, то другое дело. Я напишу вам рекомендательное письмо к знакомому пастору. На берегу Бангвеулу, в поселке Санта-Мария, есть миссия. Она ближе всего расположена к интересующим вас деревням, а ее служители наверняка знают кое-что о местных кузнецах. Желаю удачи…

Но вертолета у меня не было. Теперь «успех экспедиции» зависел от того, собирается ли Пэт лететь на Бангвеулу, и если да, то согласится ли он высадить меня в Санта-Марии. Судя по карте, служители миссии жили отшельниками. Даже пунктиры тропок проходили на расстоянии двадцати — тридцати километров от их обители.

— Как дела, Пэт? — как ни в чем не бывало спросил я у возвратившегося от начальства борца с саранчой.

— Все о’кей. После обеда полетим.

— А куда?

— Назад, на Мверу.

— А как насчет Бангвеулу?

— Покончу с Мверу, полечу туда. Работы на Бангвеулу много, там придется проторчать дней десять.

Значит, мои дела были не так уж плохи. В принципе Пэту надо было лететь на Бангвеулу. Теперь главное заключалось в том, чтобы уговорить его, прежде чем кончать работу на Мверу, совершить хотя бы рекогносцировочный полет над болотами Бангвеулу. Выслушав меня, Пэт иронически изрек:

— Уж не думаешь ли ты отнять у меня лавры первенства и открыть чимпекве? За все четыре года ни разу не видел человека, который бы по собственной инициативе хотел ехать в эти адские места.

— Чимпекве я оставлю тебе. А мне надо добраться до деревни, где африканцы плавят железо и где стоят домны, которые были построены гораздо раньше, чем возник твой Бирмингем.

Пэт был из тех парней, кто мог понять меня, любил Африку, видел в ней не просто место, где можно делать деньги. Его мечтой был чимпекве, моей — железо. Когда я сказал, что хотел бы попасть в Санта-Марию, Пэт окончательно оживился.

— Тамошние святые отцы делают отличное жаркое из водяного козла, — объяснил он. — Но за бензин будешь платить ты.

Вертолет — неоценимая штука в условиях африканского бездорожья, несудоходных рек и редких аэродромов. В будущем, наверное, вертолет станет таким же обычным предметом нашего быта, как и автомобиль. Вот тогда и начнется новая эпоха великих открытий в Африке.

Дороги на Бангвеулу вряд ли скоро появятся, потому что понять, где здесь кончается вода и начинается суша, невозможно. Мы летим очень низко — от поднимаемого винтом ветра колышутся тростники и папирусы, скрывающие воду. Заслышав нас, рыбаки в утлых лодках-долбленках начинают судорожно работать шестами и прячутся в их заросли.

— Они бегут от тени, — прямо в ухо кричит мне Пэт. — У местных жителей есть поверье: если тень плохого человека или животного упадет на них, случится несчастье. А поскольку наша грохочущая, непонятная им машина вполне может сойти за «плохую птицу» или «вредного духа», то его боятся пуще всего.

Рыбаки действительно направлялись всегда в ту сторону, где не могла промелькнуть «плохая тень».

Чем ближе к восточному берегу, тем больше лодок. Много людей бродят по пояс в воде, копаются в тине. Это батва, аборигены Бангвеулу. Они лишь случайные этнографические «тезки» низкорослых обитателей лесов Рувензори, хотя по укладу жизни батва Бангвеулу можно назвать «бортниками болот». Они не знают ни земледелия, ни скотоводства, живут рыбной ловлей, охотой, сбором кореньев, водяных лилий и слизняков, которые употребляют в пищу.

На берегу залива показываются каменные здания и множество разбросанных вокруг камышовых хижин.

— Вот и Санта-Мария, — говорит Пэт, уверенно снижая вертолет прямо над миссионерским двором.

Вкусы Пэта здесь, очевидно, хорошо известны, потому что, еще не успев с ним поздороваться, один из пасторов подозвал к себе повара и отдал распоряжение готовить жаркое. Меня Пэт представил как «русского коммуниста, интересующегося производством оружия», что вызвало некоторое замешательство. Но когда Пэт объяснил, что речь идет о старых копьях, все успокоились. Настоятель миссии, патер Филипс, пригласил меня к себе в кабинет.

Речь, конечно, сначала заходит о миссионерских делах. Патер Филипс говорит, что при миссии открыты школа, госпиталь, работают кружки, где взрослое население округи может знакомиться с современными методами обработки земли, элементами санитарии, ведением домашнего хозяйства. И в школе, и в кружках обязательно религиозное воспитание. Однако, как честно признает мой собеседник, успехи здесь не велики.

— Африканцы все еще далеки от сути христианского учения, — говорит он. — Они регулярно ходят в церковь, но мы этим не обольщаемся, так как видим, что зачастую их там привлекают чисто внешние атрибуты: торжественность службы, хоровое пение и т. д. Взрослые идут на воскресную службу, поскольку ходят другие, потому что в церкви можно встретиться со знакомыми и показать им свой новый наряд или узнать новости. Многие посылают детей в нашу школу потому, что только там могут дать им образование. Но по своему образу мыслей африканцы вне нашей церкви. Иногда сразу после обедни они поклоняются фетишам, а к заутрене на одну нитку с крестом надевают амулеты. Но это все больше старики. Молодежь вообще не интересуется религией и появляется у нас лишь для того, чтобы узнать что-то новое.