Так горы сторожили, оберегали Эфиопию, помогали ей выжить. Враг всякий раз оставался, по образному выражению цыхафе тыызаза, «собачьим хвостом, который поднялся против головы льва».

Однако время работало не на Эфиопию, отрезанную исламом от внешнего мира, от передовых идей, техники и прогресса. Каждый год независимости в подобных условиях окупался дорогой ценой: усиливалась отсталость. Не все в Дэбрэ-Бырхане, где преобладали сторонники изоляционизма, понимали это. Однако старая императрица Ылени начала подумывать о том, не попытаться ли ее стране поискать союзника в Индии. Для консультации она вызвала к себе купца и дипломата, который в эфиопских летописях фигурирует как «армянин Матвей».

Нет ничего удивительного в появлении выходца из Закавказья в средневековой Эфиопии. Если не считать египетских коптов, сирийских якобитов и христиан Нубии, то эфиопские монофизиты всегда считали армян своими наиболее близкими единоверцами. Эфиопское и армянское духовенство имело постоянные контакты в Каире и Иерусалиме; купцы с Кавказа, торговавшие с Египтом и Сирией, нередко устанавливали деловые связи с Красноморским побережьем, откуда они проникали и в близлежащую Эфиопию.

Вряд ли нам когда-нибудь удастся восстановить детали полной приключений жизни армянина Матвея. Бесспорно, однако, что личность эта была выдающаяся. Он возглавлял эфиопские посольства в Иерусалим, Каир и другие столицы Востока. И каждый раз его дипломатическое искусство получало высокую оценку при дворе.

— В Индию? — удивленно переспросил Матвей, склонив голову перед Ылени. — Джан хой[29], смею заверить, что там сейчас не до судеб эфиопов. В гаванях индусов появились корабли короля Португалии. Его христианская держава сейчас самая сильная на море. И поэтому только она заинтересована в том, чтобы сломить могущество мусульман, препятствующих ей вести дела в Южных морях.

Императрица, и раньше слышавшая о христианах-католиках, ведущих борьбу с исламом, не стала спорить. Она снабдила Матвея письмом, в котором предлагала Португалии создать антимусульманскую коалицию, а также установить династические связи с Эфиопией. Устно послу был дан наказ: добиться получения от Лиссабона огнестрельного оружия, оговорить условия, на которых заморские специалисты могут приехать обучать эфиопов современным ремеслам.

Понадобилось десять лет для того, чтобы в Эфиопию прибыло первое португальское посольство. Его главный результат — появление принадлежащего перу Ф. Алвариша уже упоминавшегося мною первого достоверного описания Эфиопии.

В Лиссабоне не собирались способствовать развитию Эфиопии, укреплению ее армии, или тем более, установлению кровных семейных связей с черными «соломонидами». Если бы придворные советники потрудились ознакомиться с описаниями Эфиопии, сделанными в ближайшие годы их соотечественниками, то мнение двора о ней как о «стране дикарей», возможно бы, и изменилось. Так, например, из записок Педру ди Ковильяна, долгое время находившегося при дворе Ылени, Эфиопия вырисовывается государством с хорошо организованной властью, богатым и культурным, хотя и не лишенным африканского колорита.

А между тем мусульманские соседи, не без зависти алчно взиравшие на это богатое и культурное государство, как бы оказавшееся в их капкане, становились все более и более агрессивными. Положение усугублялось тем, что если раньше под знаменем Мухаммеда против Эфиопии выступали преимущественно кочевые племена равнин, не знавшие и боявшиеся гор, то в 20-х годах XVI века у юго-восточных границ империи возник имамат, объединивший многие исламизированные народы горных районов. Как бы желая продемонстрировать, что горы отныне перестают быть союзником эфиопов, имам в 1520 году перенес свою столицу в Харэр — труднодоступный по тем временам возвышенный городок на склонах хребта Ахмар, в самое «подбрюшье» империи. Лишь легко преодолимая рифтовая долина шириной в сотню километров отделяла теперь мусульманское воинство от Шоа.

Агрессивность Харэра особенно усилилась после того, как власть там перешла в руки Ахмед ибн Ибрахима аль-Гази, прозванного эфиопскими хронистами Грань — Левша. Сначала его отряды занимались мелким разбоем вдоль эфиопских границ и грабили караваны, направлявшиеся к Красному морю. Однако со временем, разбогатев на этом деле и получив деньги на покупку огнестрельного оружия у турок и арабов, Грань, подкупая старейшин мусульманских племен, сумел объединить вокруг себя на «священную войну» против Эфиопии население огромных районов. Под его знаменами в большую войну и большую политику впервые были вовлечены многие народы Сомали, побережья Индийского океана и бассейна Великих озер.

Так в 1529 году началась Тридцатилетняя война. Уже в одном из первых сражений, при Шунбыра-Куре, на поле боя остался лежать цвет эфиопского командования и верных императору феодалов. В 1531 году Грань впервые в истории военных действий между африканцами в тропической части континента применил артиллерию. Она уничтожила наиболее докучавших солдатам Левши отборных лучников из племени майя, которые стреляли отравленными стрелами, вызывавшими мучительную смерть.

Император Либнэ-Дынгыль все еще уповал на горы. Заманивая захватчиков в глубь страны, он надеялся, что они остановят нашествие. Однако, всего лишь за полгода пройдя Шоа, Грань не побоялся вступить в горную, наиболее труднодоступную часть Эфиопии. Холод и сырость несколько поубавили темпы его наступления. Иначе, пройдя всю Эфиопию с юга на север, в Аксуме он был бы раньше чем к середине 1534 года.

В старой книжке, доставшейся мне в «наследство» от Сенигова, об этом периоде эфиопской истории сказано: «Амхара и Тигре были покорены совершенно. Аксум разорен дотла, причем погибло большинство памятников абиссинской древности. Войска ныгусэ были истреблены».

За этой лаконичной констатацией фактов скрывается трагедия эфиопского народа и его культуры. Страна была полностью разорена. В обозе армии Граня на многие километры тянулись тысячи ослов и мулов, груженных награбленными трофеями. В огне «священной войны» были преднамеренно сожжены, разрушены, уничтожены все находившиеся на пути Граня монастыри, храмы и церкви. Вместе с ними погибли собираемые на протяжении веков и бережно хранимые редчайшие рукописи и книги, драгоценные произведения древнего искусства.

Да и не только на пути! Используя проводников из числа эфиопов-предателей, харэрцы и сомали специально отряжали экспедиции в глубинные районы для разграбления святынь. Так погиб построенный Зэра-Яыкобом монастырь Дэбрэ Ныгодгуад. В ущельях Мэнзи и Уосиль по камням были разобраны первые христианские церкви, возникшие на земле амхара. На озере Хайк, выиграв свой первый бой с эфиопскими войсками на воде, Грань лично участвовал в разграблении знаменитого островного монастыря Дэбрэ Ыгзиабхер, а также пустыни Дэбрэ Ыстифанос. Их монахам по традиции принадлежала привилегия выдвигать из своей среды «хранителя времени» — акабе сэата — самого влиятельного представителя религиозных кругов при императорском дворе, главного авторитета в вопросах монофизитской теологии. Именно акабе сэат подвергал своеобразному экзамену абунэ — митрополита эфиопской церкви, назначавшегося вплоть до 1959 года александрийским патриархом. Он же поддерживал контакты с зарубежными церквами. Понятно поэтому, что за долгие годы существования в этих островных сокровищницах были накоплены огромные ценности. После того как перегруженные награбленным добром тростниковые лодки Левши трижды совершили челночные переезды по озеру, вывозя награбленное, на месте Дэбрэ Ыгзиабхер и Дэбрэ Ыстифанос остались лишь пепелища. Обитатели современной пустыни на озере Хайк рассказали мне, что среди украденного были перевезенные из Аксума уникальные папирусные свитки времен Эзаны, переписка Калеба с аравийскими правителями, драгоценные книги с золотыми страницами.

Лишь Лалибэле каким-то чудом удалось уцелеть как целостному ансамблю. Кое-что, конечно, было вывезено Гранем и отсюда. Но разрушить подземные каменные монолиты он даже и не помышлял. Да и спускаться в подземелье «идолопоклонников» его солдатам показалось страшно.