Оскар Яковлевич Ремез

Четверка в четверти

Первая часть

Пенкин не торопился на совет дружины. А совет дружины, обсудив предыдущие вопросы, вплотную подступил к Пенкину.

Уже в пионерскую комнату был приглашен староста шестого «В» Корягин, уже Оля Замошина разогнула тетрадь, в которую вписаны были тезисы о Пенкине, как вдруг выяснилось, что самого Пенкина нет.

Вопрос о Пенкине был включен в повестку дня совета дружины впервые.

До этого вопрос обсуждался в звене, на совете отряда я отрядном сборе. Вопрос поднимался все выше и выше, пока не достиг четвертого этажа, комнаты номер семнадцать, которой по понедельникам заседал совет пионерской дружины.

Вопрос этот возник вместе с Пенкиным — в тот самый день начала учебного года, когда Пенкин переступил порог шестидесятой школы и был зачислен в шестой «В» класс.

— Школа у вас так себе, — сказал Пенкин после первого урока, которым оказалась история. — У нас было не так.

— Как не так? — спросила Оля Замошина. Она любила во всем точность.

— Все как-то у вас здесь пообивалось, — пожал плечами Пенкин. — Все какое-то… мышиное.

Шестидесятая школа действительно была старая, видавшая виды школа, и стены в шестом «В», выкрашенные в серый, мышиный цвет, действительно пообсыпались. Но на это до Пенкина никто внимания не обращал.

— А историю средних веков мы уже в пятом классе перешли, — продолжал Пенкин.

— Ну это ты, положим, врешь, — осадил его Боря Ильин.

— Проверь!

— В каком году правил кардинал Ришелье?

— С тысяча шестьсот двадцать четвертого по тысяча шестьсот сорок второй, — без запинки ответил Пенкин.

— Годы правления султана Сулеймана первого! — не сдавался Ильин.

— Тысяча пятьсот десять — тысяча пятьсот шестьдесят шесть, — крыл Пенкин.

— Все равно средние века не проходят в пятых классах, — сказал порядком струхнувший Ильин. — По программе средние века проходят в шестых.

— Смотря какая программа, — загадочно улыбнулся Гена.

— А где ты учился? — спросил Корягин. — Откуда ты прибыл?

— Я приехал с Кубани, — не моргнув глазом, ответил Пенкин.

И тут все поняли, что он врет.

С Кубани приехал Корягин в прошлом году. Он учился там в станичной школе. Корягин был в классе самым сильным. Это редкость — самый сильный — и староста. Обычно старостами выбирают самых дохленьких. Родители Корягина были казаки, самые настоящие. А Пенкин был никакой не казак, а просто соврал неудачно, и Корягин его живо разоблачил, не то, что со средними веками, которые Пенкин, действительно, знал назубок.

Дальше Пенкин врал уже без остановок. Каждый день открывалось что-нибудь удивительное. То оказывалось, он знаком с настоящим космонавтом, который еще не летал, но который полетит очень скоро. Фамилии его Пенкин назвать не мог, потому что дал слово самому начальнику звездного городка. А был он в звездном городке по вопросу о посылке его, Пенкина, на одну из ближайших планет. Дело в том, что после полетов мужчин и женщин запланировано будто полеты мальчишек и девчонок, и в списках мальчишек Пенкин числился первым кандидатом.

То выяснялось, что Пенкин лично беседовал с человеком, которому пересадили чужой мозг. Этот человек, которому пересадили мозг, был до пересадки дворником дома номер шесть по Козьему переулку, а после пересадки на следующий день стал читать лекции в Университете. Пенкин сам был на первой лекции и записал слово в слово, что тот говорил.

Пенкин рассказывал так убедительно и с такими подробностями, что некоторые даже пошли искать дом номер шесть по Козьему переулку. Но выяснилось, что дом этот на прошлой неделе снесли, а дворник перешел на другую работу. Читал ли он лекции в Университете — никто точно сказать не мог.

Пенкин распространялся и про свои шахматные успехи, что когда Кирилл Прудков, который был чемпионом школы, предложил ему сыграть, выяснилось, что Пенкин летом болел эпидемическим гриппом с осложнениями и после осложнений стал забывать, какая фигура куда ходит.

Уличить Пенкина было почти невозможно, хотя все и понимали, что он заливает. Учился Пенкин плохо. Он знал хорошо только свои средние века. Тут он мог отвечать, зажмурив глаза. Все остальное Пенкин не учил, отвечал кое-как, на уроках то и дело писал что-то в общую тетрадку в коричневом переплете.

И кривая успеваемости шестого «В» поползла вниз.

Между тем в начале второй четверти в школе было объявлено повсеместное соревнование. Совет дружины выдвинул три показателя, по которым следовало судить о состоянии класса, — учеба, дружба, активность. И если на дружбе, что признавала даже Оля Замошина, шестой «В» не дотягивал, то процент успеваемости класса был довольно высокий, и этот процент мог в крайнем случае перекрыть отставание по дружбе.

Что касается активности — мнения разделились. Кое-кто утверждал, что если активность одной Замошиной разделить на тридцать шесть (число учеников класса), то на каждого придется вполне достаточная доля.

Были в классе и еще активные девчонки, например подруга Оли — звеньевая Кудрявцева.

С мальчиками обстояло хуже. Но какие-то сдвиги и здесь намечались. В частности, Колю Сорокина, чтобы помочь ему преодолеть робость и природное заикание, выбрали командиром отряда.

Вообще в шестом «В» было много активных людей. Почти у каждого было свое увлечение. Лиля Валевская, например, ходила в хореографический кружок. Она любила танцевать. И увлекалась фигурным катанием.

Зайцев вечно чего-нибудь изобретал. Только с первого сентября он успел изобрести автолей для мытья труб, механический аквариум для рыб, автоградусник и универсальный предсказатель погоды.

Петя Ягодкин мог читать круглые сутки все, что попадалось ему на глаза.

Сеня Щукин играл на трубе в духовом оркестре районного Дома пионеров.

Кирилл Прудков имел второй разряд по шахматам.

У Бориса Ильина была одна радость — учить уроки. Он отучивал их до такой степени, что, когда отвечал, прямо пар шел у него изо рта.

Корягин занимался боксом.

Галя Кудрявцева ходила в Зоосад и там ухаживала за белыми медведями.

К концу учебного года ее обещали допустить к настоящему волку.

Но все эти полезные дела превращались в одни отговорки, как только речь заходила об общем деле.

— А у меня сегодня духовой, — отговаривался толстощекий Щукин.

— Иду к медведям, — сообщала Кудрявцева.

— Кружок юннатов, — объясняла Машечка Шамро своим высоким голосом. У Машечки было два голоса. Высоким она говорила с учителями и когда обманывала. В остальных случаях она разговаривала обыкновенно.

Ко всему этому прибавился Пенкин и принялся не только врать (это еще полбеды), но и резко снижать успеваемость. А тут еще на отрядном сборе, когда разбирали Пенкина, он вдруг ни с того ни с сего заявил, что в классе — скука зеленая. Оля немедленно возразила ему, что вопрос разбирается не о классе, а лично о Пенкине, и тут же процитировала несколько строчек из басни Крылова, в которой говорилось, что прежде чем кумушек считать трудиться, гораздо полезнее оборотиться на самого себя.