— Милости просим. Познакомься, Берта, это сын нашего посла в Боливии. Фамилия его, если не ошибаюсь, Арчибасов. Проходите, товарищ Арчибасов, проходите.

В квартире было тепло. На вешалке в прихожей висели старые-престарые шубы, под зеркалом стоял сундук, около двери висел телефон, а под ним лежала обтрепанная телефонная книга за тысяча девятьсот пятидесятый год.

— Раздевайтесь. Знакомьтесь. Это — моя жена.

— Очень приятно, — улыбнулась старушка.

Пенкин решил начать с самого главного.

— Понимаете, какая история, Мирон Сергеевич, отца неожиданно отозвали обратно. В Боливию! Срочно.

— Срочно? — забеспокоился Мирон Сергеевич.

— Незамедлительно. И он впопыхах увез с собой ключ от нашей квартиры. Я никак не могу попасть домой!

— Ах, какое несчастье! — воскликнул Мирон Сергеевич. — Как же быть? Ты слышишь, Берта, какой случай…

— Ничего, не волнуйтесь, — успокоил Пенкин. — Все обойдется. Я уже сообщил в министерство. Отцу позвонят в Боливию. И он отошлет ключ с каким-нибудь атташе.

— Зачем же такие сложности? — удивился Мирон Сергеевич. — Можно было вызвать слесаря из домоуправления.

— Что вы! — замахал руками Пенкин. — У нас такой… дипломатический дом! У каждого ключ… с секретом!

— А, понимаю, понимаю, — прошептал Мирон Сергеевич. — И что же вы будете делать?

— Да я бы хотел переночевать у вас.

— Конечно, конечно…

— Пока не пришлют из Боливии ключ.

— Понимаю… Берта, ты слышишь? Она плохо слышит.

И Мирон Сергеевич пересказал своей жене всю историю с папой-послом, срочно вызванным в Боливию, и ключом, который папа увез.

Берта Павловна сказала было, что надо обратиться к слесарю, но Мирон Сергеевич, отчаянно подмигивая Пенкину, объяснил ей, что есть… причины… по которым… к слесарю… обращаться не следует.

Берта Павловна очень обрадовалась, что Пенкин остается у них ночевать.

— У нас так одиноко, вы себе не представляете, — пожаловалась она. — А вы ужинали?

— Ну, конечно же, он не ужинал, — забеспокоился Мирон Сергеевич. — Где тут поужинаешь, когда такое несчастье!

Если Берта Павловна обрадовалась, что Пенкин останется ночевать, то узнав, что он не ужинал, она пришла в полнейший восторг и убежала на кухню.

Мирон Сергеевич провел Пенкина в столовую, усадил его на диван и стал расспрашивать о Боливии.

— Я понимаю, что вы не можете рассказать мне всего, — сказал он, — но расскажите то, что можете.

Пенкин стал рассказывать, что может. Мог он немного. Пять марок в альбоме — вот и вся информация, которой владел Пенкин. Но рассказывал он, как всегда, интересно и красочно.

Мирон Сергеевич охал, удивлялся, переживал, подпрыгивал на диване и получал, по всей вероятности, огромное удовольствие.

Прошел час — не меньше, и Пенкин решил, что Берта Павловна давно уже забыла об ужине. Но Пенкин ошибался.

— Мирон! — раздался голос из кухни.

Мирон Сергеевич извинился и направился куда-то в дебри квартиры.

Пенкин остался один и стал осматривать комнату. На стене висел ковер с оленями, у окна стоял рояль, а посредине, оттеснив прочие вещи к углам, расположился овальный обеденный стол. Пенкин отогрелся и, кажется, растворился в мягком диване. Старинные вещи вокруг него стали расти, расти и превращаться в добрых приветливых великанов… В комнате было тихо, так тихо, что только маятник часов гулко ходил туда-сюда в тишине.

Отворилась дверь, и на пороге появился торжественный Мирон Сергеевич. Он нес какое-то блюдо, а за ним вплыла в комнату Берта Павловна. Она несла шипящую и дымящуюся сковородку. Войдя, Берта Павловна пришла в ужас.

— Мирон, ты не накрыл на стол! — воскликнула она.

— Ох, Берта, я действительно забыл!

И они оба стали накрывать на стол. Потом еще долго из буфета вынимали, из кухни приносили тарелки, тарелочки, чашки, чашечки, блюдца, блюдечки…

Наконец, все уселись за стол и принялись ужинать.

Потом Пенкина поместили в маленькую комнатку рядом с кухней.

— Там жил наш племянник, — сказала Берта Павловна, — тот, который уехал в Тюмень. Мирон вам не рассказывал?

— Нет.

— Вам здесь будет удобно. Если станет жарко, приоткройте вот эту форточку. Вы любите теплое одеяло или легкое?

Засыпая, Пенкин думал о том, что он обязательно скопит деньги, обязательно поедет к дяде в Сызрань, что есть на свете добрые люди и все обязательно кончится хорошо.

Когда он проснулся, ему показалось, что все это ему приснилось — старички, ужин, вчерашние улицы и газетная статья! Но потом он понял, что все это — правда, что неизвестно, как быть, что уже понедельник и что он не пошел в школу.

Начиналась новая жизнь Пенкина. Новая жизнь, в которой было мало хорошего.

Географию вела практикантка. Она была маленькая, в больших роговых очках и вся зеленая. И кофточка на ней была зеленая, и блузочка и юбочка и даже чулочки на ногах — зелененькие. Она очень волновалась и потому говорила уверенно и громко. А на задней парте рядом с Пичиковой сидела тетечка в черном костюме и не отрываясь что-то писала в черную тетрадь.

— Познакомимся, — громко сказала практикантка, — меня зовут Любовь Ивановна, — и покосилась на черную тетеньку.

Но тетенька писала себе да писала. Тогда Любовь Ивановна стала рассказывать про зону степей. Она рассказывала так уверенно, как будто сама только что вернулась оттуда. Слушать ее было довольно-таки интересно.

Вообще шестой «В» любил своего географа. Хотя Борис Дмитриевич и часто кричал на шестой «В», хотя шестой «В» и часто шумел на уроках Бориса Дмитриевича и Борис Дмитриевич часто не мог справиться с шестым «В». Он потому, наверно, и кричал, что не мог справиться. У Бориса Дмитриевича была привычка — если он сердился на кого-нибудь, то обязательно уважительно называл его на «вы».

— Перечислите, Хорошилов, моря Северного Ледовитого океана…

— Назовите, Пичикова, реки и озера Восточной Европы…

Но стоило Пичиковой верно перечислить реки и озера, он говорил ей:

— Садись, Наташа.

Так что Борис Дмитриевич недолго сердился и чаще всего говорил «ты». И все-таки, честно сказать, шестой «В» плохо слушал Бориса Дмитриевича.

Но бывали уроки, когда все слушали географию затаив дыхание. Это было тогда, когда Борис Дмитриевич рассказывал о тех местах земного шара, где побывал сам.

До войны Борис Дмитриевич ездил в экспедицию в Среднюю Азию. Жил в палатке и его чуть-чуть не укусил скорпион. Во время войны Борис Дмитриевич был краснофлотцем, и ему довелось побывать и на Волге, и на Дунае, и в Чехословакии, и в Берлине. И когда по программе попадались эти края, то ребята просто заслушивались его рассказами. Это самое интересное в географии — слушать человека, который знает землю не по карте и не по книгам, а по собственной жизни.

Любовь Ивановна была совсем молодая и, конечно, не воевала, но зону степей рассказывала так, как будто тоже сама была там. И всему шестому «В» понравилась Любовь Ивановна. И каждый нет-нет да и поглядывал в сторону парты Пичиковой, за которой писала свои записки тетя в черном костюме.

Неужели же ей не нравилось, как ведет урок Любовь Ивановна?

Но по лицу тетеньки ничего невозможно было понять.

Рассказав про зону степей, Любовь Ивановна взяла журнал и приступила к опросу. Сначала она вызвала к доске Замошину, и Замошина довольно толково, но скучно рассказала про климат тайги. Потом Любовь Ивановна вызвала «вон того мальчика с третьей парты, который болтает со своим соседом». Болтающим мальчиком оказался Мирзоян. Он очень неважно ответил про животный мир тайги. Спутал куницу с горностаем и сказал почему-то, что в тайге обитают мелкие грызуны, хотя всем известно, что они водятся в тундре.

Любовь Ивановна подошла к столу и спросила:

— Как твоя фамилия?