Мальчики выдалбливали горшочки для цветов. Они работали в самой настоящей мастерской и были все как на подбор в рабочих передниках, нарукавниках, с молотками в руках.

Девочки выкраивали платья. Они занимались в классной комнате. На учительском столе красовалась швейная машина. Матильда Васильевна рисовала на доске. А девочки лазали по полу и делали выкройки из бумаги.

В самом начале урока в слесарную заглянула Нина Григорьевна.

— Пенкин пришел?

— Нет, — просипел Зайцев и хотел, кажется, что-то разъяснить, но, видно, раздумал и громко застучал молотком.

— А что у тебя с голосом?

— Сам не знаю. Простудился.

Нина Григорьевна помчалась вниз, должно быть к директору.

В отряде с утра обнаружились отдельные люди, ничего не знавшие про статью.

Фигурный пряник был нарасхват.

Он ходил от мальчишек к девчонкам и обратно, цитировал статью и уже к концу первого часа незнавших не оказалось.

Мальчишки и девчонки бушевали.

Напрасно Андрей Тихонович призывал разместить заготовку согласно рисунку, стамеской удалить лишнюю древесину и выровнять поверхность.

Скрипели ножовки, стучали молотки, завывая на остановках, вгрызался в дерево новенький сверлильный станочек, вовсю летала стружка, но мальчишки то и дело переговаривались друг с другом, и в такт молоткам стучала одна и та же фамилия — Пенкин.

— Девочки, — молила Матильда Васильевна, — будем проводить линию бока. Из точечки «А» проведем линию. Вверху поставим цифирку десять. Влево отложим три сантиметрика. Теперь от этой точечки вон к тому крестику. Полсантиметрика.

Но девочки не хотели откладывать полсантиметрика. Они ползали по полу и шипели как змеи. Больше всех шипела Замошина.

А в это время на первом этаже в кабинете директора сидели друг против друга Иван Петрович и Нина Григорьевна. Они советовались.

Иван Петрович имел обыкновение по воскресеньям ездить в Дубки. Он отправился туда вместе с женой, дочерью и внуком. Перед прогулкой Иван Петрович обычно подходил к киоску и покупал воскресные газеты. И пока внук, охраняемый бабушкой и мамой, копался в песке, собирал листья или катался на санках, Иван Петрович проглядывал газеты. Самое важное он помечал карандашом, дабы потом прочесть еще раз, или переписать себе в тетрадь, или обратить внимание учителей.

И на этот раз внук собирал листья, мама и бабушка ходили за ним, а Иван Петрович сидел на скамейке и читал.

Сначала он прочел «Правду», потом «Известия», потом «Комсомольскую правду», потом принялся за «Неделю».

Потом к Ивану Петровичу подошел внук и принес ему большой букет желтых листьев. Иван Петрович поговорил с внуком, усадил его рядом с собой и стал показывать ему картинки. Тут он развернул «Пионерский галстук».

— Вот посмотри, Юрочка, — сказал он внуку, — какие рисуночки в этой газете…

— А что тут пишут? — спросил напрямик Юрочка.

— Здесь пишут про хороших мальчиков, — начал было педагогическую беседу Иван Петрович, — как эти мальчики хорошо учатся, примерно себя ведут, — продолжал он, оглядывая газетные странички.

Оглядев их, Иван Петрович прервал беседу с внуком и стал читать статью под названием «Всем ребятам пример». Сперва он потянулся за карандашом, дабы отметить эту статью как исключительно важную, потом отложил карандаш и стал читать подряд строчку за строчкой.

— Что ты, деда? — теребил его Юрочка. — Что там пишут?

— Там пишут… там пишут… Какую-то ерунду пишут! — позабыв про педагогику, встал со скамейки Иван Петрович. — Машенька! — позвал он жену. — Машенька! Смотри, что пишут в газете!

Ивану Петровичу теперь было не до прогулки. Главное, чего он не мог понять, — действительно ли исправился Пенкин и стал замечательно учиться, действительно ли Нине Григорьевне удалось так резко изменить положение в шестом «В»? Сомнений как будто не могло быть — обо всем об этом было написано не где-нибудь, а в газете. С другой стороны, Иван Петрович хорошо помнил, что еще две недели назад вопрос о Пенкине стоял весьма остро. К директору приходила из класса девочка (Иван Петрович забыл ее фамилию) и требовала исключения Пенкина из школы. Не далее, как десять дней назад Иван Петрович говорил о Пенкине с Ниной Григорьевной. Правда, Нина Григорьевна обещала принять самые решительные меры, клялась, что Пенкин исправится, уверяла, что он — хороший мальчик и вся беда в том, что еще не удалось подобрать к нему ключа…

Ну, конечно, за десять дней могло все измениться. Ну, а стены, стены класса. Когда успели их перекрасить? Да еще без ведома директора!

Странно было и то, что директор решительно ничего не знал о готовящейся статье! О шестидесятой школе писали в газетах не часто. На памяти Ивана Петровича было две статьи. Одна отмечала успехи школьных юннатов, другая резко критиковала уроки физкультуры. И оба раза факты корреспонденций тщательно проверялись, Иван Петрович знал об этом, а теперь… Нет, что-то тут было не так!

— Ну, зачем волноваться, — убеждала его по дороге домой жена. — Я понимаю — ругали бы школу. Но ведь вас хвалят!..

— Странная история, — не успокаивался Иван Петрович, — очень странная…

Приехав домой, он позвонил Нине Григорьевне. Нина Григорьевна еще ничего не знала о статье. Потом она выпросила газету у соседей, позвонила Ивану Петровичу, и они договорились встретиться рано утром в школе…

— Положение дикое, — говорил Иван Петрович, расхаживая из угла в угол по кабинету, — я понимаю, опровергать плохое… Но тут придется отрицать хорошее!

— Не могу понять, как это могло произойти! — разводила руками Нина Григорьевна.

— Но и газета хороша! Значит, к вам не обращались?

— Тут произошло какое-то недоразумение. Корреспондент заглянул на заседание совета дружины. И спросил, можно ли публиковать материал о Пенкине. Ему ответили, что это возможно. Но какой именно материал, мы не знали. И откуда он его взял?

— История… Я уж подумал: может быть, действительно все изменилось…

— Если бы! — вздохнула Нина Григорьевна.

— Значит, так, — Иван Петрович остановился у стола, на котором в банке из-под компота стоял букет желтых листьев, — придется писать опровержение. Набросайте, пожалуйста, черновичок, Нина Григорьевна. Завтра посмотрим, отредактируем, подпишем и отошлем в газету.

— Хорошо, Иван Петрович. А что сказать классу?

— Проведите обсуждение, что ли… Пусть Пенкин выступит, объяснит…

— Пенкина нет. Не пришел.

— Да-а…

Прозвенел звонок. Начиналась перемена.

— Вы сейчас у своих? — спросил Иван Петрович.

— Нет, у них — физика.

— Как только явится Пенкин — проведите собрание. И — не забудьте — письмо в газету!

На переменке перед физикой шестой «В», наконец, объединился. Кто-то достал клочок газеты, и он заменил Петю-Пряника. Клочок ходил из рук в руки, возбуждая новые толки. Только звено Кудрявцевой не принимало участия в разговорах. Звено загадочно молчало. И, кажется, к чему-то готовилось. Молчал Корягин. Не хихикал Ильин. Не вздыхала Шамрочка. Не хрипел Зайцев.

Зазвенел звонок.

Начиналась физика.

— Сегодня девятое декабря, тема нашего урока, закройте книги, откройте тетради, кто там еще не сел на последней парте, — «Единица веса».

Сказав это все, как всегда, без единой передышки, Юлия Львовна швырнула на стол свой портфель, вытащила из него какие-то листочки, какую-то тетрадку, целлулоидовый футляр с очками и две авторучки. Из портфеля выполз еще спичечный коробок, но Юлия Львовна запрятала его обратно.

Разбросав свои вещи по столу, Юлия Львовна начала урок.

— Кто еще не записал — повторяю, кто шумит — прекратите, грамм это вес одного кубического сантиметра чистой, в скобках, дистиллированной, кто сегодня дежурный, воды.

— Я — дежурный.

— Кто это ты?

— Прудков.

— Пойди, Прудков, сотри с доски как следует, мы будем сегодня писать, воды, взятой при температуре четыре градуса Цельсия. Еще раз повторяю, грамм, закройте форточку — очень дует, кто это хочет простудиться, это вес одного кубического, что тут смешного, интересно, сантиметра, прекратите смех, чистой, в скобках дистиллированной воды, взятой при температуре, садись на место, Прудков, четыре градуса Цельсия. Однако грамм, это можете не писать, небольшая единица. Правильно?