Оля Замошина завела общую тетрадь, в которую заносила всех, с кем переписывался класс.

Первые два дня приходили местные письма, потом стали поступать из других городов. К концу недели установилась устойчивая связь с отдаленными областями и труднодоступными районами.

Вот-вот могла наступить катастрофа!

Каждый день после уроков оставались отвечать на письма. Корягин составил расписание — звенья сменяли одно другое. Потом одного звена оказалось мало — класс разбили на две половинки, по полтора звена в каждой.

Нина Григорьевна сначала проверяла то, что писали ребята, а потом решила не проверять.

— В конце концов — это ваша переписка, а вы уже достаточно взрослые.

Нина Григорьевна отвечала только на самые сложные и серьезные вопросы. Например, о том, можно ли перевестись в шестой «В» класс шестидесятой школы (об этом многие спрашивали), или о том, можно ли дружить мальчику с девочкой.

На эти вопросы сами ребята не знали точного ответа. Правда, Щукин попытался чего-то сострить на последнюю тему и отослать свою остроту на Алтай. Но Корягин вовремя пресек эту попытку, отобрал у Щукина письмо и отстранил Щукина от писаний писем вообще. Щукин протестовал, жаловался Замошиной, но Корягин настоял на своем. И теперь Щукина отпускали домой. Он не уходил, а торчал в классе, дожидался ребят. Дожидаться ему не запретили.

Однажды, когда очередные полкласса отвечали на письма, слонявшийся без дела Щукин спросил:

— Интересно, где сейчас обретается лично Пенкин, а?

Хотя никто не ответил, хотя все были заняты письмами, похоже было, все думают об этом.

— Четыре часа тридцать шесть минут, — объявил Миронов, который никак не мог оторваться от своих новеньких часов «Юность». И в этот момент дверь класса тихонько стала приотворяться.

Все, как по команде, обернулись в сторону двери, словно были уверены, что это — Пенкин или в крайнем случае дух Пенкина. Но это был не Пенкин и не его дух, а незнакомый молодой человек с оттопыренными ушами, в очках, остроносый, с двумя пачками, завернутыми в газетную бумагу, под мышкой.

Незнакомого человека узнали Замошина и Корягин. Они переглянулись.

— Здравствуйте, — сказал молодой человек. — Я — Светлицын.

Теперь почти все поняли, в чем дело.

Светлицын ожидал, наверно, оваций. А не дождавшись, снял очки, протер их и взгромоздил на учительский стол свои пакеты.

Ничуть не удивившись, что стены и парты покрашены в разные цвета, ничуть не обрадовавшись, что на одной из стен висит свеженький номер настенной газеты, он повторил:

— Ну, здравствуйте, шестой «В»!

— Ну, здравствуйте, — не очень дружно ответили ребята.

— Что же это — никто из вас в редакцию не зашел? И не позвонил…

Тут ребята заволновались — не узнал ли Светлицын о своей ошибке. Но тут же все успокоились, поскольку Светлицын сказал:

— Со всех сторон в редакцию идут письма, а от самого Пенкина — ни слуху ни духу.

— Пенкин болен! — радостно заявил Ягодкин. — Тяжелая форма гриппа.

— Вот оно что… — огорчился Светлицын. — А вот ему письма, — кивнул он на две огромные пачки.

— На письма мы отвечаем сами. А то Пенкин не успевает.

— Понятно, — сказал Светлицын и вдруг улыбнулся и пошевелил ушами от удовольствия. — Знаете, ребята, ни на одну мою статью не было еще столько откликов. Честно вам скажу! — говорил он, разворачивая пакеты. Из скромности не помянул о том, как хвалили его на газетной летучке, как сам Пахом Пахомыч сказал: «Плохое всякий заметит, а увидеть хорошее — гораздо труднее», и как Костя Костин заиграл своими желваками — обо всем об этом Светлицын и не помянул, а просто сказал:

— Одним словом, статья получилась.

Ребята не стали с ним спорить, а стали разбирать письма.

Одно было с Камчатки, два — из Алма-Аты, четыре — с Урала и много-много из Москвы.

— Ого! — обрадовался Фигурный Пряник. Он не очень любил отвечать на письма, но ему страшно нравилось их читать. Он прочитывал их целиком вместе с обратным адресом и почтовым штемпелем.

А Миронов, который никак не мог успокоиться после своей четверки по географии предложил вывесить в классе большую географическую карту Советского Союза, на которой звездочкой обозначать города, с которыми шестой «В» состоит в переписке.

Толя Зайцев тут же взялся электрифицировать такую карту, чтобы звездочки когда нужно загорались.

Но тут выяснилось, что если вывешивать карту, то это должна быть карта всего полушария, потому что Светлицын вынул из кармана письмо из города Пловдива, от пионеров Болгарии.

Пионеры Болгарии просили выслать фотокарточку Пенкина для их пионерской комнаты и предлагали дружить и переписываться с шестым классом «Б».

Светлицын предложил ответить через газету.

Но тут все до того дружно запротестовали, что Светлицын взял назад свое предложение и даже, кажется, чуть-чуть обиделся.

Он думал, наверно, что его не так встретят.

Он ожидал, наверно, что ему будут аплодировать за его статью и за эти письма.

А встретили его довольно-таки хмуро.

А вообще-то ему даже повезло, что его так встретили. Могли бы встретить и похуже.

Он ведь не знал, чего стоила шестому «В» его статья в газете!

Светлицын расстроился, оставил на столе письма, попрощался и ушел.

Конечно, шестой «В» оказался таким точно, как он и написал о нем — очень хорошим, передовым классом, с партами, выкрашенными в разные цвета, со свежей стенгазетой, с отличной успеваемостью, все было так, как он написал, и все-таки ребята шестого «В» его разочаровали.

«Жаль, Пенкина не было. Пенкин — это, конечно, душа класса».

Так думал Светлицын, шагая домой в то время, когда над шестым «В» блистали молнии и грохотал гром.

Гроза, наконец, разразилась.

— Ну, так вот что, — сказала Оля Замошина, едва Светлицын скрылся за дверью. — Я заявляю категорически — надо кончать с этим делом! Я молчала и честно исполняла все, что мне поручали. Для меня воля отрядного большинства — закон. Пионер не имеет права нарушить волю своего отряда. Пусть он сам будет даже против. Я пересмотрела все уставы, все правила юных пионеров и подчинилась воле отряда. Но поймите, так больше продолжаться не может! Дело принимает международный оборот! Как мы посмотрим в лицо пионерам Европы? На нас равняются другие страны! На наш класс! А мы…

— А что плохого? — вяло огрызнулся Корягин. — Класс вышел на первое место…

— По вранью, — добавил Щукин.

— Перестань острить! — одернула его Кудрявцева. Она сидела и писала, но было видно, что и она держится из последних сил.

— Словом, предупреждаю — в понедельник я заявляю обо всем Нине Григорьевне. И на совете дружины, — продолжала Оля. — И пусть делают, что полагается в таких случаях!

— В армии такое дело, знаете, как называется? — спросил Андреев. — Мне брат рассказывал — в армии такое дело называется ЧП. Подразделение расформировать могут за такое дело в армии!

— Ну и правильно. И пусть нас расформируют, если мы дошли до такого!

— И тебе не жалко! — тихо и грустно заговорил Корягин. — Ведь никогда еще у нас так не было — вот сидим мы все вместе, и цель у нас общая, и один у всех интерес…

— Как бы половчее соврать, — вставил Щукин.

— Дурак! — окрысилась Кудрявцева.

— Главное, что Пенкину мы этим только вред приносим, — запричитала Шамрочка. — Кто знает, где он? Мы же его никак разыскать не можем. Это же факт! Может быть, он давно под трамвай попал? Или под автобус!

— Не попал ни под трамвай, ни под автобус, ни под машину, — вдруг спокойно сказала Кудрявцева.

— А ты почему знаешь? — заинтересовался Прудков.

— Я была в милиции. Наводила справки. Ни в какую катастрофу Пенкин не попадал.

Прудков ехидно улыбнулся.

— Значит, в другой город уехал, — вздохнула Шамрочка.

— Пять часов сорок пять минут, — сообщил Андрюша Миронов.

Все так закричали на него, как будто он один, Миронов, со своими новенькими часами «Юность» и был виноват во всех несчастьях шестого «В» класса.