— Вы много думаете о других, — сказал он Дюррансу.

— Я бы не сказал, что это достоинство. Я думаю о других из инстинкта самосохранения, вот и все, — ответил Дюрранс. — Эгоизм — естественный, постепенно проявляющийся недостаток слепцов. Я это знаю и стараюсь не допустить.

Тем утром он проехал по железнодорожной ветке из Хэмпшира в Суррей и прибыл в Брод-плейс еще при свете дня. Пару месяцев назад генералу Фивершему исполнилось восемьдесят, и хотя его спина была такой же твердой, а фигура прямой, как и в ту ночь, много лет назад, когда он впервые представил Гарри своим крымским друзьям, и он стал ниже ростом, но его лицо как будто высохло. Только два года назад Дюрранс ходил с генералом по террасе, и хотя ослеп, он заметил изменения, произошедшие за это время. Походка старика Фивершема стала тяжелее, и в его голосе появились черты инфантильности.

— Вы стали ветераном раньше времени, Дюрранс, — сказал он. — Я прочел о вас в газете. Я бы написал, если бы знал, куда.

Если он и подозревал о визите Дюрранса, то не подал виду. Он позвонил в колокольчик, и в огромный холл, увешанный портретами, принесли чай. Он поспрашивал об офицерах в Судане, с которыми был знаком, обсудил беззакония Военного министерства и выразил опасение, что страна катится к дьяволу.

— Из-за неудач или плохого управления всё катится к дьяволу, сэр, — раздраженно воскликнул он. — Даже вы, Дюрранс, не тот человек, который два года назад прогуливался со мной на террасе.

Генерал никогда особо не отличался тактом, а его одинокая жизнь, естественно не принесла улучшений. Дюрранс мог бы возразить, но он воздержался.

— Но я пришел по тому же делу, — сказал он.

Фивершем неподвижно сидел в кресле.

— И я дам вам тот же ответ. Мне нечего сказать о Гарри Фивершеме. Я не стану его обсуждать.

Он говорил своим обычным твердым и бесстрастным голосом. Как будто речь шла о незнакомце. Даже имя было произнесено без малейшего намека на печаль. Дюрранс задавался вопросом, остались ли в сердце генерала Фивершема хоть какие-то привязанности.

— Вам не интересно узнать, где был Гарри Фивершем и как прожил эти долгие пять лет?

Возникла недолгая пауза, прежде чем генерал Фивершем ответил:

— Ни в коем случае, полковник Дюрранс.

Ответ был бескомпромиссным, но Дюрранс полагался на паузу, которая ему предшествовала.

— И даже чем он занимался? — продолжил он.

— Мне не интересно ни в малейшей степени. Я не хочу, чтобы он голодал, но мой адвокат говорит, что он получает пособие. Меня это вполне устраивает, полковник Дюрранс.

— Я рискну вызвать ваш гнев, генерал, — сказал Дюрранс. — Бывают времена, когда разумно не подчиниться своему командиру. Это одно из таких. Конечно, вы можете выставить меня из дома, или же я расскажу историю вашего сына и моего друга с той поры, как он исчез из Англии.

Генерал Фивершем засмеялся.

— Конечно, я не могу выгнать вас из дома, — сказал он и добавил серьезно: — Но предупреждаю, что негоже пользоваться преимуществом своего положения в качестве гостя.

— Несомненно, — спокойно ответил Дюрранс, и рассказал свою историю — возвращение писем Гордона из Бербера, встреча с Гарри в Вади-Хальфе, заключение Фивершема в Умдурмане. Он закончил сегодняшним днем, сообщением об отбытии лейтенанта Сатча в Суакин. Генерал выслушал его не перебивая и даже не шевелясь. Дюрранс не мог понять его настроение, но утешался тем, что он слушает и даже не возражает.

Некоторое время генерал сидел молча, прикрыв глаза ладонью, будто его собеседник мог видеть. И даже заговорив, он не убрал руку. Гордость не позволяла ему показать перед портретами на стене слабость, пусть даже такую естественную, как радость от возвращения сыном чести.

— Чего я не понимаю, — медленно произнес он, — так это почему Гарри вообще подавал в отставку. Я не понимал этого раньше, и тем более теперь, когда вы рассказали мне о его храбрости. Это совершенно необъяснимых вещей. Они просто происходят, и всё. Но я очень рад, что вы заставили меня выслушать вас, Дюрранс.

— Я сделал это намеренно. Конечно, это вам решать, но я не вижу причин, чтобы Гарри не мог вернуться домой и обрести вновь все, что потерял.

— Он не может вернуть все, — сказал Фивершем. — Это было бы неправильно. Он совершил грех и должен заплатить. Например, он не сможет вернуть карьеру.

— Это правда, но он может начать другую. Он еще довольно молод. И это все, что он потеряет.

Генерал Фивершем опустил руку и пошевелился. Бросив быстрый взгляд на Дюрранса, он открыл рот для вопроса, но передумал.

— Что ж, — сказал он так, будто это было не слишком важно, — если Сатч сумеет организовать побег Гарри из Умдурмана, я тоже не вижу причин, почему ему не вернуться домой.

Дюрранс встал.

— Благодарю вас, генерал. Если отправите меня на станцию, я успею на шестичасовой поезд.

— Но вы непременно останетесь на ночь, — воскликнул генерал Фивершем.

— Это невозможно. Я уезжаю в Висбаден завтра рано утром.

Фивершем позвонил в колокольчик и отдал приказ подать экипаж.

— Я буду очень рад, если вы останетесь, — сказал он, поворачиваясь к Дюррансу. — Нынче я редко вижу людей. Сказать по правде, у меня нет особого желания их видеть. Становишься старше, и складываются привычки.

— Но у вас есть крымские ночи, — жизнерадостно возразил Дюрранс.

Фивершем покачал головой.

— Не было ни одной с тех пор, как уехал Гарри. Я их разлюбил, — медленно сказал он.

На мгновение маска спала, и его суровые черты смягчились. Он много страдал в это одинокие стариковские пять лет, но до сих пор ни один из его знакомых не видел и не слышал ничего, что могло бы заставить их догадаться об этом. Для него было вопросом гордости, что никто не указал бы на него пальцем со словами: «Этот человек сломлен».

Но в этот единственный раз он приоткрыл Дюррансу глубину своего горя. Дюрранс понял, как невыносима была бы для него болтовня друзей о старых добрых днях в заснеженных окопах. Воспоминания о проявлениях храбрости ранили бы его не меньше истории о трусости. Вся его одинокая жизнь в Брод-плейс открылась в простом утверждении, что он разлюбил крымские ночи.

Колеса экипажа прогрохотали по гравию.

— Прощайте, — сказал Дюрранс и протянул руку.

— Между прочим, — сказал Фивершем, — организовать побег из Умдурмана стоит огромных денег. Сатч — бедный человек. Кто заплатит?

— Я.

Фивершем твердо пожал Дюррансу руку.

— Это ведь мое право, — сказал он.

— Конечно. Я дам вам знать, сколько это стоит.

— Благодарю.

Генерал Фивершем проводил своего гостя до двери. У него в голове созрел вопрос, но вопрос был деликатный. Он с беспокойством стоял на ступеньках дома.

— Я не ослышался, Дюрранс, — сказал он с небрежностью, — что вы помолвлены с мисс Юстас?

— Мне кажется, я сказал, что Гарри восстановит все, что потерял, кроме своей карьеры, — ответил Дюрранс.

Он сел в экипаж и поехал на станцию. Его работа окончена. Осталось только ждать в Висбадене и молиться, чтобы Сатч добился успеха. Он разработал план для тех, у кого были глаза, чтобы видеть и исполнить его.

Генерал Фивершем стоял на крыльце, провожая взглядом экипаж, пока он не скрылся среди сосен. Затем он медленно вернулся в холл. «У него нет причин не возвращаться», — сказал он и посмотрел на портреты. Мертвые Фивершемы в мундирах не будут опозорены. «Совершенно никаких причин, — продолжил он, — И, бог даст, он скоро вернется». Опасности побега из города дервишей, затерянного в песках, заполнили его ум. Он признался себе, что чувствует себя старым и усталым, и много раз в этот вечер, сидя на любимой скамье своей жены и глядя на залитый лунным светом Сассекс-даунс, повторял молитву: «Даст бог, Гарри скоро вернется».