— В чём?

— Понимаете, люди жили, как… Как хищники. Боровшиеся и сами с собой, и с природой. Мы были «золотым миллиардом», но разве нашей заслугой было, что мы родились в Европе или Америке? Каждый из нас потреблял, потреблял и потреблял, причём потреблял больше, чем жители других стран. Разве это было справедливо? Мои родители были состоятельными людьми, и я имела больше, чем другие, — и разве это было правильно? Мои подруги, — или те, которые были ими до какого-то момента, — могли купить платье, надеть его пару раз и больше не использовать. И им было плевать на то, сколько ресурсов потрачено на его производство, сколько труда потратили люди за ткацким станком и швейной машинкой, а главное — как всё это повлияет на планету…

— Но тогда … каждый мог работать больше и лучше, и в результате лучше жить… — заметил журналист.

— А что значит лучше? — развела руками Гертруда. — Иметь больше комнат в квартире? Зачем, если одновременно ты можешь находиться только в одной? Иметь больше тряпок в шкафу, и не носить их? Это не нужно. Это делалось не потому, что эти вещи реально нужны. А только чтобы возвыситься над теми, у кого их нет. А они, на самом деле, ничем не хуже тебя…

— Но они почему-то не могли … заработать на то же. Чем же они отличались?

— Ничем. — В этом она была убеждена. — И какое право они имели больше разогревать планету?

— А почему для вашей борьбы был выбран именно климат? — решил сменить тему интервьюер. — Не что-то другое, не пластик в морях, не канцерогены, которые реально вредили людям… А абстрактный климат.

— Потому что это было глобально. Ты можешь успокаивать себя, что не выбрасываешь пластик. А на климат влияли все, кто что-либо потреблял. И это нужно было прекратить. Прекратить потребление, и прекратить неравенство. Кроме того, подъём уровня моря виделся реальной опасностью. Это привело бы к многочисленным жертвам. И многое другое. И в этом легко было убедить людей. Напугать проще чем-то глобальным, что пока не касается каждого, но ты убеждаешь их, что это ударит по ним…

— Знаете, кое-кто из моих предков был из Нидерландов. А там, вам, вероятно, это известно, часть территории была ниже уровня моря. С этим жили веками, отвоёвывали землю у моря.

— Конечно, я бывала там. — Гертруда кивнула. — Но отвоёвывать, — разве это хорошо?

— Господи, какая белиберда! — сказала Лаура. Бога она на памяти Яна упомянула впервые. Он согласился:

— Да, у человека в голове каша. Такое впечатление, что она начиталась Маркса, и зачем-то перенесла его идеи, сформулированные для человеческого общества, на отношения человека с природой. Впрочем, чего можно хотеть от человека, бросившего школу… Наверное, про теорию Дарвина ей там не успели рассказать.

— Кошмар… Что же она ещё нам скажет…

— Боюсь даже представить.

— Но вы же боролись за свои идеи, — возразил журналист.

— Мы боролись не для себя. Мы боролись за справедливость для всех, — для людей, для животных, для климата… Разве животные чем-то хуже нас?

— Что же вы сделали?

— Сначала мы убеждали людей. Бороться нужно было прежде всего против алчных. Против тех, кто хочет потреблять больше, чем им нужно, чтобы выжить.

— Вот смотрите, вы сказали, что бывали в Нидерландах. И в других местах тоже. Человек столько мог увидеть за свою жизнь, а мы все теперь никуда не выезжаем из города… — Было видно, как сидящий спиной к камере человек качает головой. Ян подумал, что едва ли он сохранит свою анонимность.

— Да. Это было, может быть, интересно. Но не было необходимо. И чтобы человек только ради того, чтобы взглянуть на статую Свободы, или на что-нибудь ещё, оставлял углеродный след, влияющий на планету… Это было неправильно, без этого можно обойтись. А от того, без чего можно обойтись, необходимо было отказаться. Ради будущего. И ради того, чтобы те, кто не может себе позволить просто так улететь за полмира, не чувствовали, что чем-то обделены.

— И ради того, чтобы они не чувствовали себя обделёнными, нужно было отобрать такую возможность у тех, кто может? — удивился журналист.

— Конечно! — Уверенность в своей правоте сочеталась в этой старой женщине с детской непосредственностью. Хотя уважение она вызывала хотя бы тем, что убеждениям своей юности не изменила и по сей день. — А вы разве знаете другой способ? Просто раздать всем, — во-первых, не хватит денег, а во-вторых, это ещё сильнее повлияло бы на климат, и на всё остальное. На леса, на океаны…

— Но климат всё равно изменился, стало теплее. — Впрочем, сбить её с толку не удалось, а аргумент можно было предвидеть. Даже два.

— Конечно, было слишком поздно. И без нашей борьбы стало бы ещё хуже.

— Так что же именно вы сделали?

— Сначала убеждали людей. А потом… Когда у нас появились деньги… Мы решили: если невозможно изменить страны и города, где жил этот «золотой миллиард», нужно перевезти его на новое место. И не дать жить так, чтобы потреблять и потреблять. Мы стали покупать землю, и строить города… Покупать в таких местах, чтобы можно было обойтись без отопления, чтобы не было зимы. И строить здания таким образом, чтобы не нужен был кондиционер летом. Всё было продумано так, чтобы отходы использовались повторно, чтобы у человека не было в шкафу сотни вещей, которыми он не пользуется, — каждой вещью, которую произвели, взяв что-то у природы, должны пользоваться многие. По крайней мере, к этому надо стремиться. И человек должен занимать как можно меньше места, а значит — никаких больших домов для одного, никаких автомобилей… Всё было продумано, чтобы такого избежать. Чтобы это было просто ненужно. И, разумеется, никаких самолётов…

— Но как же удалось убедить людей бросить всё и переехать?

Гертруда улыбнулась, её лицо, даже положение рук, выдавали теперь безмятежность.

— Это самое интересное, правда? Нам помог, разумеется, компьютер. Искусственный интеллект, построенный, — кстати, он находится в этом городе, — нашими единомышленниками. Чем их можно было заманить? Кого-то — тёплым климатом. Все наши города размещались в тропиках или недалеко от них, как раз для того, чтобы обойтись без отопления. Но большинство — возможностью всю жизнь не работать. Люди ведь хотят просто получать деньги ни за что… Вот мы и предоставили им такую возможность. А потом… Те, кто оставались, где-нибудь в Берлине, Лондоне или Стокгольме, понимали, что … их, оставшихся, слишком мало, чтобы обеспечить нормальную жизнь. Даже если тяжело работать. Просто некому делать всё то, что для этого необходимо. И уж точно там не оставалось того комфорта, к которому они привыкли. И тогда … большинство из них следовало за нами, потому что у них просто не оставалось выбора. А те немногие, кто остались жить на руинах, потому что думали, что это свобода… Они уже не потребляли столько, не делали загрязнений в таких масштабах. Они были не опасны. Как и те, кто не относился к «золотому миллиарду», и у кого просто не было своей промышленности, не было такой техники, чтобы они стать проблемой. Мы, так называемые цивилизованные люди, были злом. Пришлось обезвредить это зло. И теперь мы здесь… Впрочем, разве нам здесь плохо? Никто не голодает, у всех есть крыша над головой. Кто желает, тот может работать, кто не хочет, может просто жить, и ни у кого нет причины завидовать или ненавидеть друг друга…

Наверное, Гертруда хотела бы закончить на этом разговор. Но у собеседника остался вопрос. Или, вернее, возник, вот прямо сейчас. И он его задал, а хозяйка комнаты разговорилась, и, возможно, потеряла бдительность. А может быть — полагала, что здесь нет ничего особенного, или что это секрет полишинеля. Не думая, что даже для тех двоих, что смогли пока что стать единственными зрителями, сказанное будет откровением.

— Вы сказали — компьютер, искусственный интеллект, который находится в этом городе. А что ещё он делает? Это же должен быть мощный компьютер…