24.

— Почему он пишет об этом мне? — спросил Ян. — И кто, вообще, такой этот Гидеон?

Он только что прочитал письмо, которое пришло по секретной электронной сети. Кто-то из организации Дока хорошо продумал способ коммуникации. Ему ещё нужно было выяснить, кто. Лаура, у которой стаж в организации был больше, и которая сидела рядом и чуть сзади, прижавшись и опершись подбородком на его плечо, так удобно было смотреть на проекцию экрана на стене (а на её плече, в свою очередь, сидел серый попугай), — ответила:

— Я с ним незнакома, но слышала. От Алана. Тот его когда-то и привёл, а Док одобрил. Сам понимаешь, если Алан поручился за него… Он — журналист, пишет и публикует что-то. Док говорил, что нам такой человек понадобится. Для влияния на умы. Только работать нужно очень осторожно, это не рисунки на улицах… Он считал, что перед … решительными действиями нужно, чтобы люди нас воспринимали, понимаешь?

— Что ж тут непонятного? Надеюсь, он хороший журналист. А знаешь, почему Гидеон? В честь Гидеона Спилета, персонажа Жюля Верна. «Таинственный остров» читала..? Док, действительно, был любителем литературы…

— Ну, да… А пишет он тебе … потому, что они все признали тебя главным, преемником Дока. Ты же видишь, он пишет, что … Док дал ему это задание, или, точнее, одобрил предложение. Ты же знаешь, как это бывало…

— Ну, да. Как в моей операции с растениями, — кивнул Ян.

— Так вот, результат есть, но Док считал, что должен сам просмотреть материал, прежде чем разрешить публиковать. А теперь, когда его нет… Он посчитал, что это должен сделать ты.

— Доверие, конечно, лестно. Но не сказал бы, что это бремя меня радует…

— Я тебя понимаю. Но ты же сам взял это на себя. Сам предложил встретиться, сам начал… И они пошли за тобой. Так же, как и Джабар. Ты же не можешь их бросить… — с беспокойством сказала Лаура.

— А я и не собираюсь. Именно потому, что они доверились мне, я чувствую, что отвечаю. За них, за дело… Но не сказал бы, что это меня радует. — Ян вздохнул. — Понимаешь, когда происходит что-то такое, и я вижу, что нужно что-то делать, а некому, потому что все растеряны… Я просто не могу остаться в стороне. То же самое было и там, на насосной станции. Но знаешь… Я впервые попал в бой — и почувствовал, что по-настоящему живу. Нет, мне не понравилось убивать. Нет, мне не доставляет удовольствия риск, хотя это и было необходимо. Но я впервые почувствовал, что что-то зависит от меня. Что от моих действий, действительно, изменится что-то. От того, что я сделаю, либо погибну я сам, — и вы с Джабаром, пошедшие за мной, тоже, — либо мы победим. Или поможем победить Ахмеду и его людям. Вот когда нужно действовать, принимать решения, и знать, что от них зависит, — это и есть жизнь. А здесь, в городе… Ты ничем не рискуешь, но и от того, что ты сделаешь, — или не сделаешь, — ничего не зависит. Ни для тебя самого, ни для других. Поэтому … тут тоска. А ещё — ты можешь быть гением или бездарностью, трудолюбивым или бездельником, и от этого тоже не зависит ничего. Ни для тебя, ни для других. Я попытался «протолкнуть» несколько изобретений у себя на работе, таких, которые действительно сделали бы жизнь лучше. Правда, тогда я ещё не знал … о растениях того, о чём рассказывал Док. Но убедился в том, что это никому не нужно. Не нужно ничего нового, не нужно что-то улучшать. Вот смотри. — Он указал на лежавший на столе смартфон. — Почти такими же пользовались восемьдесят лет назад. Да, у этих чуть больше памяти, они работают чуть быстрее. Но принципиально не изменилось ничего. Потому что … им не нужен прогресс. Им не нужно делать что-то, чтобы люди получили больше… Но главное для них — чтобы люди остались ничем. Теми, кто не смог жить лучше других. Теми, кто изменил что-то вокруг себя. Потому и изобретатели им не нужны. Мы здесь, в городе, — и в других таких же городах, — как консервы в банке. Стеклянной, потому что на нас можно смотреть из-за прозрачной стены, помнишь, Ахмед рассказывал, как они это делают? Но и всё… Я чувствовал это, чувствовал давно. А иначе — зачем бы согласился во всём этом участвовать? И вот куда это меня завело.

— Я тебя понимаю. — На самом деле, Лаура чувствовала примерно то же самое. И, когда на горизонте появилась харизматическая фигура Дока… Между ними ничего никогда не было, — Ян иногда задумывался об этом, но вопросов не задавал, — однако Теодор Конради нашёл слова, которые заставили эти чувства принять форму осознанных мыслей, а саму Лауру — присоединиться к ним. И вот теперь… — Так что, будем смотреть интервью Гертруды?

— Даже не думал, что она до сих пор жива, — проворчал Ян. — Будем, конечно.

А что же убийца? Он ведь никуда не делся…

Убийца не был глупым, но, как и любой человек, он мог ошибаться. Ещё лучше было то, что он отдавал себе в этом отчёт.

Теперь он анализировал то, что знал. И причины прошлых ошибок.

Хотя… Если бы он упустил кого-то из опасных врагов, — вот это была бы ошибка. А то, что среди жертв оказались невиновные…

С одной стороны, это было неизбежно. Именно потому, что в таком деле без ошибок невозможно обойтись. Ему ведь приходится самому искать врагов, прежде чем их уничтожить. А попробуй в одиночку противостоять целой тайной организации, особенно, если её создал такой умный и хитрый человек, как беглец с двадцатилетним стажем Конради! Конечно, будут ошибки, будут подозрения в адрес невиновных, которые можно проверить только одним путём… Будут просто те, кто полез не в своё дело, как полицейский и его дружок-художник, и их тоже придётся убирать, чтобы не путались под ногами. Но кто во всём этом виноват? Конечно же, Конради и остальные заговорщики, но никак не тот, кто с ними борется!

А кроме того… Почему, вообще, появилась эта организация? Потому что люди не понимают своей вины, и друг перед другом, и перед природой. Людей не устраивает то, что они имеют. Люди хотят быть хищниками, хотя можно жить и без этого. Очевидно, Конради не каждого встречного вербовал в свою организацию. Неизвестно, все ли соглашались, но за двадцать лет на него никто не донёс! И это, само по себе, говорило о людях всё, что должно было и могло сказать.

Так стоило ли их жалеть? Даже тех, кто стал случайной жертвой на его пути. Так ли уж отличались они от заговорщиков, его врагов? Пожалуй, нет. Пожалуй, чем меньше их населяет планету, тем лучше. А значит, он в любом случае делает всё правильно. Тогда … так ли уж плохо, если он получает от этого удовольствие? Себе-то можно в этом признаться!

Убийца устроился поудобнее, и начал обдумывать очередную операцию. Объект был трудным, по целому ряду причин. Но это никогда его не останавливало, а, скорее, придавало операции ещё и спортивный интерес.

Трудно было поверить, что эта старая женщина в инвалидной коляске когда-то была не просто юной девушкой, нет, — она стала лицом миллионного движения. Движения, которое под благородными лозунгами охраны окружающей среды привело людей … в Город луны и другие подобные города. Из Лондона, Парижа, Нью-Йорка, Токио, даже Москвы и Рио.

А теперь девяностосемилетняя Гертруда Тауненберг («называйте меня просто Гертруда») сидела лицом к камере, — а журналист затылком к объективу, и голос его был изменён компьютером. Во-первых, обитательнице дома престарелых (ну, как — дома? Нескольких отведённых под заведение этажей в ещё одной высотке Города Луны) не хватало общения. А во-вторых, ей хотелось рассказать о событиях восьмидесятилетней давности. О том, как она начала свою борьбу, сначала одна, потом увлекла за собою сверстников, а после — привлекла внимание взрослых. И стала лицом всего движения.

— Наверное, трудно было быть на виду. Когда тебя знают все, одни обожествляют, другие ненавидят… — сказал журналист. Старуха только пожала плечами.

— Это случилось само. Я не думала об этом, я не жаждала этой известности. Я просто думала, что так будет правильно. Мы тогда не думали о выгоде для себя. Хотя, конечно, потом появлялись какие-то гранты, какие-то спонсоры… Которых тоже мы убедили. Дело ведь было совсем в другом…