И придумал.

Сходил на базар, купил длинный нож, а вернувшись домой, начал тот нож точить на точильном камне. Бык смотрел-смотрел на работника, почуял недоброе и заговорил человеческим голосом:

— Работник, ты зачем точишь этот нож?

— Сам знаешь, зачем: тебя резать, — отвечает Ахвандюк. — Хватит меня мучить. Не на того напал.

— А не боишься, что батюшка узнает?

— Нет, не боюсь. У нас же с ним уговор: если он рассердится на меня, я сдеру с него кожу и до срока получу триста монет.

— Не губи мою душу, Ахвандюк, пожалей. А тебе никаких хлопот со мной больше не будет, разве что какой-нибудь воз навоза за целый год.

Ахвандюк оставляет быка в живых. А тот, в свою очередь, держит свое слово. И началась для Ахвандюка райская жизнь: работы мало, а еды вдоволь, ешь — не хочу.

Поп заметил перемену в работнике и как-то выходит во двор и говорит быку:

— Ты что же ленишься навоз подваливать? Разве не видишь — работник от безделья брюхо наедать начал?

— Это верно, навоза от меня стало немного, — отвечает бык. — Но если будет больше, работник меня зарежет.

Задумался поп над тем, что сказал бык, вернулся в дом и говорит попадье:

— Нам что-то надо делать с работником. Он заставил быка придерживать навоз и теперь живет у нас припеваючи. Давай отправим его за Волгу, на луга, пасти овец. Все лучше, чем бездельничать.

— Пожалуй, надо отправить, — соглашается попадья.

Поп зовет к себе Ахвандюка и говорит:

— Ты вот что, работничек. Люди за Волгой овец пасут, отправляйся-ка и ты туда.

— Ладно, — отвечает Ахвандюк. — И могу взять не только овец, но и всех ягнят.

Переправили через Волгу овец и ягнят. Пасет их Ахвандюк рядом с другими работниками. И как-то вечером пригласил их к своему пастушьему шалашу да и говорит:

— Давайте-ка зарежем батюшкину овечку да сварим ее в котле, а то перебиваемся с хлеба на квас.

Соседи-пастухи чешут в затылках.

— Оно бы неплохо мясного супа похлебать, да что потом батюшка скажет? Небось, не похвалит?

— А я батюшки не боюсь, — отвечает Ахвандюк, — он мне ничего не сделает, если я перережу даже всех овец.

После таких слов осмелели пастухи. Зарезали одну овцу, потом другую, да так и до последней, тринадцатой добрались. Остались у Ахвандюка одни ягнята. Ну еще шкуры зарезанных овец в шалаше лежат, он их бережет, чтобы потом показать попу.

А поп выждал какое-то время, а потом говорит своей семнадцатилетней дочери:

— Давай-ка, дочка, переправимся на лодке за Волгу и попроведаем своих овечек, они, небось, уже успели жир нагулять.

Переправились они через Волгу, находят своего работника, и он им говорит:

— Да, овцы стали очень жирными.

— Покажи поскорей, — торопит его поп.

— Сейчас покажу, — отвечает Ахвандюк и выкладывает перед попом и поповой дочкой все тринадцать шкур. — Вот глядите, как хорошо они здесь нагулялись.

Поп прикусил язык от горя, молчит. А потом спрашивает:

— А где молодняк?

— Ягнята пасутся на лугу, — отвечает Ахвандюк.

Задумался поп, загоревал. Ахвандюк, заметив это, говорит:

— Батюшка, не сердишься?

— Нет, работничек, не сержусь, — помня уговор, ответил хитрый поп.

Побыли они с дочерью в лугах еще какое-то время и засобирались домой.

— Мы возвращаемся домой, — сказал поп на прощанье, — а ты денька через три тоже переправляйся с ягнятами через Волгу. Пора их на двор загонять.

— Ладно, — пообещал Ахвандюк.

Переправились поп с дочкой через Волгу обратно, пришли домой.

— Ну, как там, овцы разжирели? — спрашивает попадья.

— Какое там разжирели! — простонал в ответ поп. — Он перерезал всех овец и сожрал с другими пастухами, одни шкуры оставил. По этой причине я велел дня через три переправить через Волгу ягнят, пока они целы.

Попадья, услышав такое, заахала, заохала.

— Охами да ахами делу не поможешь, — сказал поп. — Надо думать, как нам дальше быть с этим работником. Так он погубит нас, валит на нашу голову беду за бедой. Не послать ли его по возвращении на старой нашей лошаденке в лес? Да не в ближний, а в самый дальний, где уже лет тридцать никто не бывал. В том лесу, говорят, всяких зверей развелось видимо-невидимо. Как бы хорошо, если бы те звери съели его вместе с лошадью!

— Да, для такого дела можно и лошади не пожалеть, — поддакнула попадья.

Вернулся Ахвандюк с лугов, приходит к попу, а тот ему говорит:

— Вот что, работничек. У нас дрова кончились, нечем печь топить. Запрягай-ка лошадь да отправляйся в дальний лес.

— В лес так в лес, — отвечает Ахвандюк и, не мешкая, начинает запрягать старую лошадь.

Приехал он в лес, привязал к дереву лошадь, а сам пошел искать сухие дрова.

Пока он ходил, медведь задрал его лошадь и всю съел. Пожадничал медведь, раздулся, с места стронуться не может.

— Ну, я тебя, обжору, проучу! — сказал Ахвандюк.

С этими словами он схватил медведя за загривок, впряг в телегу вместо лошади, навалил воз дров и сам сел сверху.

— Но-о, поехали! — крикнул он с воза и прищелкнул кнутом, как это делают, когда едут на обыкновенной лошади.

Медведь повез груженую телегу, а Ахвандюк, сидя на дровах, запел:

А когда подъехал к деревне, еще и добавил к песне:

— И еду, как видите. Кто своим глазам не верит, пусть подойдет и пощупает.

Охотников пощупать медведя не нашлось, хотя народу на улицу высыпало видимо-невидимо.

Поп говорит дочери:

— Погляди-ка в подзорную трубу, не наш ли работник едет?

Поповна берет трубу, глядит.

— Да, это он, только запряжена в воз не лошадь, а непонятно кто.

Подъезжает Ахвандюк к попову дому и, как ни в чем ни бывало, говорит:

— Батюшка, не сердишься на меня за то, что твою лошадку обменял? Ехал мимо базара, гляжу — продают и меняют лошадей. Ну я не выдержал и тоже поменял твою старую лошадь вот на эту молодую. Лошадь очень сильная, видишь: везет такой большой воз и хоть бы что. Только кормить ее придется не травой, не сеном, а хлебом и мясом. Не сердишься, батюшка?

— Нет, не сержусь, — говорит поп.

Ахвандюк выпряг медведя и пустил его в конюшню. Посреди конюшни стояла большая колода. Ахвандюк привязал жеребца с одной стороны колоды, а медведя — с другой, жеребцу задал сена, а медведю пудовку хлеба.

Наступила ночь, все легли спать. А наутро работник входит в конюшню и видит: медведь задрал жеребца и оставил от него только хвост да гриву.

Работник вызывает из дому попа:

— Батюшка, моя лошадь оказалась сильнее твоего жеребца, она одолела его.

Выходит на подворье поп, идет в конюшню и долго стоит там без движения, словно окаменев то ли от удивления, то ли от горя.

— Батюшка, не сердишься, что моя лошадь одолела твоего жеребца? — спрашивает работник.

Попу ничего не остается, как ответить:

— Нет, не сержусь.

А когда он возвращается в дом, то хватается за голову и вместе с попадьей начинают думать, как бы избавиться от работника, пока он их совсем не разорил.

— Давай пошлем его на водяную мельницу, — приходит на ум попу. — Скажем, нет муки, надо смолоть. А на ту мельницу, небось, уже лет сорок никто не ездит. Там, говорят, чертей развелось больше, чем в аду. Так что оттуда ему живым уж никак не вернуться.

Зовет поп к себе Ахвандюка и говорит:

— Насыпь пудов двадцать ржи и отправляйся на водяную мельницу, а то у нас мука кончилась. До мельницы отсюда верст сорок, так что поезжай, не мешкая, чтобы к ночи справиться.

— На мельницу так на мельницу, — отвечает работник.

Насыпает он в мешки рожь, кладет на телегу, на случай какой поломки в дороге, пилу и топор и запрягает медведя.

Дорога не близкая и, чтобы скоротать ее, Ахвандюк нет-нет да и запоет свою песню: