Лопата валялась неподалеку. Только была она никакая не ведьмачья, не горящая ослепительным серебром, а самая обыкновенная тяжелая грабарьская лопата, нет, даже слишком грязная, вся изъеденная ржавчиной, обильно залитая свернувшейся кровью. Тьфу, гадость!

Мне подвели коня, я сел в седло, еще раз, теперь уже сверху вниз, посмотрел на Демьяна — и мне наконец стало немного легче. Ну вот, подумал я, тот, кто убил моего отца, уже убит. Это добро! Но еще жив тот, кто убил моего брата. Правда, и в смерти моего отца виновен тоже он. А Демьян был просто слепым орудием в его руках. Точнее, в лапах. Ну да это не так важно, в чем именно. Важно, что тот негодяй еще жив!

Пока я таким образом думал, ко мне подошли пан Грютти и его товарищи. Даже не столько ко мне, сколько к Демьяну. Склонившись над ним, они стали внимательно рассматривать его раны, искать среди них огнестрельные и спорить, где какой след от чьей пули. Спорили они довольно сдержанно, то есть именно так, как в подобных случаях и поступают настоящие мастера своего дела. Потом пан Грютти посмотрел на меня и спросил, доволен ли я. Я сказал, что доволен ровно наполовину, так как второй еще жив. Грютти спросил, далеко ли до него. Нет, сказал я, мы еще засветло успеем. Тогда за чем задержка, спросил Грютти. Вместо ответа я предложил ему следовать за мной и направил коня через табор.

Мы удалились от места битвы уже достаточно далеко, когда меня догнал пан Белькевич, а с ним еще несколько конных панов — старый Губан, братья Сиваки и еще кто-то, кого я не помнил. Вид у них всех был весьма растерянный, если не сказать больше.

— Ваша ясновельможная милость, куда ты? — спросил пан Белькевич.

— На вырубки, куда еще, — сухо ответил ему я.

— Ваша ясновельможная милость, да знаешь ли ты… — начал было он, но, правда, тут же замолчал, увидев, что я берусь за саблю.

— Что знаю? — гневно спросил я, вынимая саблю из ножен. — Ты хотел меня чему-то поучить? Ну так давай договаривай!

Но он уже молчал. Молчали и все остальные паны.

Мы двинулись дальше. Они оставались на месте.

Но когда мы уже вступали в пущу, я увидел, что пан Белькевич и его свора пусть неуверенно, но все же следует за нами. Я подумал, подумал — и не стал их отгонять. Пусть смотрят, если им это так интересно. Собаки!

Пока мы шли через пущу, я несколько поостыл и задумался: а как это я собираюсь с ним биться? Ничего дельного мне на ум не приходило, тогда я решил: будь что будет, если Бог того пожелает, то Он мне поможет, а если нет, так нет. На этом я и успокоился.

Когда мы вышли на старые вырубки, было еще достаточно светло, летом день долгий. Я осмотрелся — на вырубках было пусто. Вдали виднелась старая покосившаяся ольха, корчмарь подробно рассказывал мне про нее. Мы двинулись к ольхе. Земля у нас под ногами была достаточно сухая, идти по ней было легко. Я тогда, кстати, уже спешился и вел своего вороного под уздцы. Он настороженно прядал ушами.

Вдруг позади нас послышался конский топот. Мы остановились. Вскоре нас догнали пан Белькевич и братья Сиваки. Все они были с пиками наперевес. Я сразу понял, чего они хотят. Так оно и было. Пан Белькевич сказал:

— Возьмите эти пики, так оно будет надежнее.

Мы коротко посовещались, пан Грютти и его товарищи взяли себе по пике. А я от пики отказался.

— Как знаешь, ваша мость, — сказал пан Белькевич.

— Он знает! — сказал я. — Стойте здесь, дальше не лезьте. — После спохватился и добавил: — Да, вот еще его посторожите, — и с этими словами я передал пану Белькевичу поводья своего коня. А что! Коней надо беречь. Кони — это не люди.

А, ладно! Дальше было так: они остались там, где стояли, а мы двинулись дальше.

Вскоре мы подошли почти что к самой ольхе. До нее оставалось шагов пятьдесят, не больше. Цмокову нору уже хорошо было видно. Но возле норы Цмока не было. Место там чистое, ровное, все хорошо просматривается, но там было совершенно пусто. Следов тоже не было видно. Однако ближе подходить к норе мы не решились. Я задумался, потом сказал:

— Пуля его не берет. Брат пробовал, ничего у него не получилось.

Мои попутчики положили аркебузы на землю, взяли пики наперевес. Я опять посмотрел в сторону норы…

И вздрогнул от страха и радости: Цмок, как ни в чем ни бывало, лежал возле норы и равнодушно смотрел на меня! Был он не такой уж и большой, как это любят рассказывать, — от головы до кончика хвоста в нем не было и шести саженей. Голова была одна, очень поганая. Глазки маленькие, красные, шея длинная, а на горбатой спине торчал острый шипастый гребень. А сам он был грязно-серого цвета, весь в мелкой чешуе. Какая гадина! Я сделал шаг ему навстречу и крикнул:

— Эй, Цмок! Я, пан князь Юрий Зыбчицкий, пришел отомстить тебе за своего отца и за своего брата. Я хочу убить тебя. Защищайся, если сможешь!

В ответ он только поднял голову и широко зевнул. Зубы у него были страшенные, а из пасти так гадко разило, что просто хоть ты падай от одури. Я засмеялся и сказал:

— Ну, дурень, как знаешь! — и выхватил саблю.

Мои товарищи встали по обе стороны от меня и подняли пики. Четверо слева и четверо справа. Пан Грютти стоял совсем рядом со мной и тяжело дышал. Мы стояли и не шевелились. Цмок тоже не спешил. Он внимательно смотрел на нас и ждал, что будет дальше. Пан Грютти сказал:

— Не верь ему, пан Юрий. Видишь, как он весь подобрался? Сейчас он прыгнет…

Точно! Так оно и было: Цмок вдруг вскочил и прыгнул в нашу сторону. Потом еще прыгнул, еще!

— Ш-шах! Пики! — крикнул я, а сам тем временем чуть отклонился в сторону.

И очень вовремя! Цмок уже прыгнул прямо на меня, да промахнулся! Мои товарищи тут же, с обеих сторон, воткнули в него свои пики! А я рубанул ему прямо по шее, под челюсть! Попал прямо в артерию! Черная, гадкая, липкая кровь хлынула, как из бочки! Цмок завизжал, заверещал, попытался вскочить!..

Но мы не дали ему этого сделать! Мои товарищи яро кололи его пиками, а я рубил его, рубил, рубил — и все по шее, по шее, по шее!..

Пока не перебил ее, пока не отрубил ему его гадкую, подлую, мерзкую голову! Тогда кровь хлынула еще сильней, меня всего залило кровью — и мой и без того красный жупан, и мою ослепительно белую златоградскую епанчу, и лицо, и руки, и волосы, нос, глаза, рот — все, все, все! Я тогда чуть не захлебнулся. Да я и захлебнулся бы, но тут пан Грютти — дай Бог ему сто лет всего, чего он только захочет, — пан Грютти схватил меня за руку, оттащил в сторону и закричал мне прямо на ухо:

— Пан Юрий! Он уже убит! А мы живы! Хей! Хей!

Остальные тоже подхватили:

— Хей! Хей!

Я утирал лицо, смотрел на них и удивлялся. А что! Всегда такие сдержанные и немногословные, они тогда кричали, как малые дети. Значит, им было очень радостно. А я чувствовал себя просто очень сильно уставшим. Я отвернулся от них и увидел валявшегося на земле дохлого Цмока. Рядом с ним валялась его голова. В небе светило солнце, небо было чистое. Солнце было уже низко, оно должно было вот-вот зацепиться за вершины деревьев. Мои товарищи перестали кричать, наступила полнейшая, гнетущая тишина.

Вдруг земля, как мне показалось, дрогнула! Я испугался и упал на землю. Я лежал и не шевелился, я даже затаил дыхание. Мои товарищи стояли неподалеку и настороженно наблюдали за мной. Но мне было не до них, я не хотел им ничего объяснять, я лежал и слушал землю…

Но земля больше не дрожала. Она не прогибалась, и не трещала, и даже не стонала, как это порой случается перед войной. Она просто была крепка и молчалива, как обычно. Вот так-то вот, подумал я, Цмок сдох, а земля как стояла, так и стоит. И так она всегда будет стоять! Слава Богу, ничего с ней не случилось. А то ведь как я этого боялся: вдруг, думал, только зарублю я этого гада — и сразу все вокруг провалится и рухнет на дно морское. Но вот ничего же не рухнуло! Значит, все, что об этом гаде говорили, — это наглая, бесстыжая брехня, никакой это не Цмок, а просто самый обычный древний зверь, очень редкий, но обычный, называется он динозаврус, мой брат был прав. Но он погиб, а я оказался удачливей. И я отомстил за него. Поганый динозаврус, гад! Я хотел повернуть голову и еще раз посмотреть на него…