Но сил у меня уже совсем никаких не было, я закрыл глаза и крепко-крепко заснул.

Когда я проснулся, было уже утро следующего дня. Я лежал на мягкой подстилке из свежих березовых веток. Неподалеку горел костер, возле него сидели мои селитьбенские попутчики и вполголоса о чем-то переговаривались между собой. Был там и пан Белькевич. Он молчал. Мы все еще оставались на старых вырубках, правда, уже не возле Цмоковой норы, а довольно-таки в стороне от нее, ближе к пуще. Утро было тихое, солнечное. Я посмотрел на свои руки. Они были в засохшей крови. Значит, подумал я тогда, я его все-таки убил. Он сдох! Ночь прошла, я спал, а он мне не снился, это меня тоже очень обрадовало.

Только одно меня тогда немного беспокоило — то, что как-то уж очень легко мы вчера с ним расправились. Ведь кто только на него не выходил — и всех он всегда убивал и сжирал, а тут вдруг как-то все получилось быстро и просто, как будто зубра затравили. Не нравилось мне это. Чем больше я думал об этом, тем больше не нравилось. Потом мне даже такое подумалось: может, я его вовсе и не убил? Подумав так, я сразу резко сел и посмотрел в сторону его норы.

То, что я там увидел, меня сразу успокоило. Еще бы! Там на его толстенной, здоровенной туше сидела целая стая воронья, они его молча клевали. Им даже каркать было некогда, вот как они старались!

У костра уже заметили, что я проснулся. Теперь все они смотрели на меня. Вид у них был какой-то странный, как будто случилось что-то недоброе. Я встал и попросил, чтобы мне дали воды умыться, смыть кровь…

И только тут я увидел, что позади них, по другую сторону костра, лежит череп Цмока. Именно не голова, а уже один голый череп. Экое страшилище, с удовлетворением подумал я, и как это мы умудрились его завалить?!

Один из панов пана Грютти, пан Самс, стал поливать мне на руки из котелка. Я умывался и поглядывал на череп. Добрый будет трофей, думал я.

Потом я подошел к костру. Мне дали мяса и вина. Я был очень голоден, я жадно, быстро ел, прямо как ворон…

Вот как только я подумал про ворона, мне сразу расхотелось есть. Да и вино было красное, я от него тоже отказался. Я повернулся к пану Белькевичу и спросил у него, как обстоят дела в Зыбчицах и что говорят люди о гибели Цмока.

— Или они по-прежнему его боятся? — насмешливо спросил я.

К моему удивлению, пан Белькевич был настроен весьма серьезно и потому на мой вопрос ответил так:

— Зыбчицы город большой, там у каждого на все свое мнение.

— Так ты что это, — недовольно спросил я, — хочешь сказать, что там есть и такие, кому наше вчерашнее дело пришлось не по нраву?

— Нет, — усмехнулся пан Белькевич. — Таких, кто бы печалился о Цмоке, у нас нет. Но зато есть много других, которые не верят в то, что ты его действительно убил.

— А это тогда что?! — гневно воскликнул я и указал на череп.

— Га! — уже тоже гневно воскликнул пан Белькевич. — Я-то вижу, что это такое. Я видел и то, как ты его убил. А вот поди им скажи, докажи!

— А чего к ним ходить?! — вскричал я. — Пускай сами сюда придут и посмотрят.

— Они не придут. Не хотят.

— Ну тогда я к ним приду! — Тут я вскочил и продолжал: — Приду и принесу им эту страшидлу. Пусть любуются!

— Боюсь, — сказал пан Белькевич, — что они смотреть на это не захотят. Да и тебя самого они в город до себя не пустят.

— Как так?

— А очень просто, ваша мость. Вот как меня до себя не пустили, так теперь и тебя.

Подобное известие меня просто ошеломило.

— Что?! — не поверил я. — Тебя, своего каштеляна, они не пустили?

— А что здесь такого? — совершенно спокойно ответил пан Белькевич. — Им это теперь привычное дело. Они же сперва Бориса к себе не пустили, теперь вот меня, а потом тебя не пустят.

— За что?!

— Как за что! Вот ты этому гаду голову срубил, теперь уйдешь, куда захочешь, а они здесь останутся. А потом он к ним придет и будет им мстить.

— Да кто это теперь уже придет?!

— Как кто? Цмок, конечно.

Я уже ничего тогда не понимал. Просто смотрел на пана каштеляна и молчал. Тогда он стал мне объяснять:

— Они что говорят? Что если бы ты действительно убил Цмока, тогда бы сразу вся наша земля развалилась и провалилась на морское дно. А раз она не провалилась, значит, это, — и тут он указал на череп, — это никакой не Цмок, а просто редкий дикий зверь, динозаврус. А Цмок сидит в дрыгве, живой и невредимый. Вот что они говорят.

Тут мне стало смешно! Я засмеялся, а потом сказал:

— Но если я убил не Цмока, а динозавруса, то тогда Цмоку какое до этого дело? Чего это он вдруг будет им мстить за динозавруса?

— О, ваша ясновельможность! — раздраженно воскликнул пан Белькевич. — Что это ты со мной споришь? Я-то все прекрасно понимаю. А вот ты им попробуй что-нибудь втолковать! Меня они знаешь за что вчера обратно в город не пустили? За то, что я вам пики привез. Меня, и братьев Сиваков, и всех, кто тогда вместе с нами был, никого не пустили. Геть отсюда, кричали, собаки, чтобы и духу вашего тут не было, цмокобойцы поганые. Потом еще даже стреляли. Так что, княже, делать нам в Зыбчицах теперь нечего. И вообще, надо отсюда уходить, пока не поздно. Хлопов здесь полная пуща! Демьяновых-то мы замесили, и то опять же не всех, но тут и без них этого валацужья навалом. А тут ты еще Цмока завалил. Они за Цмока будут мстить. Уходить нам надо, вот что!

— Куда?

— В Глебск, куда же еще.

— В Глебск? — удивился я.

— Да, только в Глебск, — подтвердил пан Белькевич. — Это же они, глебские, составили Сойм и там решили убить Цмока. Вот пусть теперь его голову и забирают, если она так была им нужна.

— Нет, я ее так не отдам, — сказал я.

— Вот, правильно! — сразу поддержал меня молчавший до этого пан Грютти. — Пусть они ее у нас выкупают. Думаю, что денег она стоит немало.

Подобный поворот беседы окончательно сбил меня с толку. Я поднялся и отошел в сторону от костра. А они продолжали сидеть. Все молчали. Продолжалось это достаточно долго. Потом я повернулся к ним и сказал:

— Я хочу пойти на Сымонье. Это мой дом.

— Э! — покачал головой пан Белькевич. — Там ничего сейчас нет. Все потонуло. Ничего ты там не увидишь.

Но я не слушал его, я продолжал:

— Там я брошу этот череп в озеро. Пусть мой отец узнает, что Цмок убит.

— А вот этого никак делать нельзя! — строго, как малому, сказал мне пан Белькевич. — Мало ли что бывает на свете? А вдруг он еще оживет?!

— Кто?

— Цмок, кто же еще. Нет, княже, не для того мы всю ночь его разделывали, чтобы он опять к нам вернулся. Нельзя его бросать в дрыгву. Дрыгва — это такое дело, что с ней шутить нельзя.

Я понял, что он прав. Я стоял и молчал. Пан Белькевич опять заговорил:

— Нам надо уходить отсюда. В Глебск. Там сейчас много наших. А потом еще больше сойдется. Ты же не просто так туда придешь, а принесешь им его череп. Это им будет до сподобы. Вот тогда мы там все разом сойдемся, сил назапасим, а потом уже пойдем обратно. Как когда-то наши деды ходили. Вот тогда опять здесь все будет наше, но уже без Цмока. Так, княже?

Я молчал. Вдруг пан Грютти сказал:

— Хей, слышите? Кони! Вон там!

Мы посмотрели туда, куда он указывал. Сначала там никого не было, а потом из-за бугра показались наши зыбчицкие паны. Их было много, как потом пересчитались, двадцать девять сабель. Вел их пан Генусь Губан.

— Вот это дело! — радостно сказал пан Белькевич, глядя на подъезжавших панов, и даже потер руки от удовольствия. — Теперь мы не только до Глебска дойдем, а хоть и на край света. Но на край света нам пока не надо.

Как оказалось впоследствии, он опять был прав. Прибывшие до нас паны рассказали, что в Зыбчицах пошла большая митусня, вот они и не захотели там оставаться, а решили присоединиться к нам, чтобы после вместе идти на Глебск за подмогой. Череп Цмока произвел на них очень сильное впечатление. А на Сымонье, сказали они, сейчас неспокойно, там уже стоят хлопы, привел их некто Авлас-полесовщик, очень коварный человек, к тому еще и ведьмак.