Одно время они с Лорной вынашивали план еще одной поездки в Танзанию, но дальше разговоров дело не сдвинулось. А много лет спустя Мара и Джесси сами вернулись в Тасманию. Так большая семья объединилась, и они с Лорной долго не могли наговориться, делясь общими для них воспоминаниями, как давними, так и новыми. Но и эти дни канули в небытие — Лорна умерла год назад, пережив своего мужа всего на несколько недель, словно повинуясь напутствию: жена да прилепится к мужу своему. Она безропотно последовала за ним по тому пути, что избрал он. Но Мара была рада и тому, что ее мальчик застал их обоих в живых и даже успел завоевать суровое сердце своего деда. То был еще один аргумент, подтверждавший правильность ее мучительного решения бросить все в Рейнор-Лодж и покинуть Танзанию.

Мара хорошо помнила тот день, когда сделала окончательный выбор. Джесси собирался в Академию Рифт Велли в Кении. Мара уже оплатила один семестр. До этого уровня они как-то дотянули с помощью заочного обучения, как до них поступила и семья Холден. Но сейчас мальчику было без малого тринадцать, а значит, пора было задуматься о чем-то более серьезном, возможно, школе-интернате. Мара съездила к Бине в ее торговый эмпориум и купила обшитый жестью чемодан, на крышке которого, стараясь унять внезапно возникшую дрожь в пальцах, краской вывела имя Джесси, при этом уговаривая себя, что Кения, как-никак, пусть не близкая, но все еще Африка, а не далекая Англия. Да и образование там приличное. Но все аргументы, которые услужливо подсказывал разум, разбивались о глухое молчание опустошенного сердца. Складывая вещи сына, Мара готова была разрыдаться; несколько раз она ловила себя на том, что просто стоит у открытого шкафа и вдыхает запах того, что можно было назвать мальчишеством — запах кожи, карандашей и клея, сохнущего на авиамоделях.

Настал день, когда Мара и Джесси уезжали в аэропорт Аруша. Обитый жестью чемодан был погружен в кузов «лендровера», и весь приют вышел попрощаться. В последний момент мальчик вцепился в бивни при входе и ни за что не хотел их отпускать. Сначала Мара стыдила его, затем уговаривала, но в конце концов сама отцепила детские руки, до сих пор тонкие и слабенькие, и подтолкнула ребенка к машине. На его лице, обычно живом и открытом, выступили желваки. Светловолосый, с голубыми глазами, он смотрел на Мару так, как смотрел бы на нее Джон в его возрасте. Она пыталась поймать взгляд вначале Менелика, потом Кефы. Но те не выказали никаких чувств, чтобы не повлиять на ее решение. Она повернулась к Джесси, в молчании наблюдая, как маленькая фигурка бредет от нее прочь. Его не по размеру большие новые ботинки оставляли на пыльной земле какие-то странные, словно чужие, следы.

Вынести этого Мара уже не могла. Она подбежала к «лендроверу», открыла дверцу и вытащила чемодан из машины. Джесси повернулся к ней с таким взглядом, который она не смогла забыть и долгие годы спустя.

— Я не хочу уезжать от тебя, — сказал он, — никогда-никогда.

Мара притянула его к себе:

— Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Но это означало возвращение в Тасманию. Мара понимала, насколько важно в современном мире получить хорошее образование, чтобы самому распоряжаться своей судьбой. Она продала приют Абасси, владельцу отелей в Кикуйю, на том условии, что Кефа станет партнером в бизнесе, а Менелик — он уже собирался на пенсию — и дальше будет жить в своем флигеле. Сборы и прощания разрывали сердце. Но, с другой стороны, они с Джесси теперь не расстанутся.

Со временем, как это бывает в жизни, каждый из них пошел своей дорогой. Джесси вырос и должен был искать свой путь в этом мире. Насколько ему это удавалось, Мара не бралась об этом судить, но была уверена в одном: любая мать, любой отец могли гордиться таким сыном.

Как она скучала по нему — казалось, даже кости ныли от тоски…

Мара попыталась отогнать от себя грустные мысли. Еще минуту назад, напомнила она себе, жизнь представлялась ей спокойной и безоблачной: как-никак, а у нее был собственный дом и сад, люди поблизости и работа в деревне. О чем еще мечтать? Пройдет время, и она научится жить в одиночестве, не чувствуя себя одинокой. Научится готовить на одного и даже станет находить утеху в том, чтобы завтракать и ужинать, имея в собеседниках одно лишь радио. И ведь придется. Выбора-то, в любом случае, нет.

…Став на педали, Мара одолела последний подъем перед заездом к ресторану. Дальше перед ней откроется знакомый вид на улицу, выстроенную еще во времена короля Георга, с вывеской, обещающей посетителям настоящее французское меню.

Затормозив у палисадника, который являл собой заросли герани, Мара замешкалась, поправляя черную юбку и белую блузку и проверяя, не выбились ли волосы из «французской» прически, обязательной для обслуги в ресторане, после чего отцепила корзинку от руля и смело направилась к входу.

Входная дверь подалась, издав натужный скрип. Сколько раз Мара уговаривала Шанталь смазать петли, на что та всякий раз отвечала, что скрип дверей действует на нее как колокольчик, предупреждая о посетителях, и потому она ничего не хочет менять. Вот и сейчас Мара застала Шанталь за разделочным столом с ножом в руках, но взгляд ее был обращен к входу.

— Добрый вечер, — тут же откликнулась она. По голосу Мара догадалась, что хозяйка заведения пребывала в благодушном настроении. О том свидетельствовал и диск с песнями Нины Симон, и бокал с красным вином у разделочной доски. В зале было тепло благодаря растопленной дровами печке.

Мара поставила корзинку с зеленью на стойку, и Шанталь кивнула в знак признательности. Потом взяла в руки нож и продолжила резать. Ее ловкие, быстрые движения напомнили Маре Менелика, когда тот орудовал на кухне своим драгоценным ножом. Мара отвернулась и принялась сервировать столики. Ею овладело знакомое настроение. Как будто прошлое витало в запахе дыма. Сейчас оно взывало к ней, проявляясь везде, куда бы Мара ни глянула.

— Пригуби вина! — предложила Шанталь.

Мара перегнулась через стойку, протягивая руку за предложенным бокалом, и Шанталь спросила:

— Ты ела сегодня?

— Сандвич, — ответила Мара.

— Этого мало. — Шанталь посмотрела на Мару с укором, но ее голос звучал ласково. Казалось, она всегда угадывала настроение Мары. Мара же думала, что, наверное, француженка, как и она сама, жила памятью о другой жизни в другой стране. Шанталь уехала из Парижа пятнадцать лет назад, после развода с мужем. Она скучала по дому, но не хотела возвращаться — во всяком случае, не больше, чем Мара хотела вернуться в Танзанию. Они обсуждали друг с другом закрытые главы своей жизни. Женщины понимали, что иногда прошлое сильнее и ярче, чем то, что происходит здесь и сейчас.

Прибыли первые посетители, и Мара провела их к столику, ближе к печи. Их было трое, две женщины и мужчина. Немного полноватые, они носили удобную, практичную одежду. Мужчина был седой, а одна из женщин, немного сутулая, двигалась медленно, будто боясь, что споткнется обо что-то. Пока они располагались за столом, укладывая вещи на свободный стул и очки на стол, Мара увидела, что перед ней люди преклонного возраста.

И только потом, всмотревшись в лица, сосредоточенные на меню, Мара поняла, что им не более шестидесяти. Они всего на десять лет старше, чем она. Назвав им дежурное блюдо, Мара вздрогнула, шокированная мыслью. Они выглядели намного старше, чем она себя чувствовала. Она внезапно поняла, почему после продажи семейного дома в Хобарте, где они жили вдвоем с Джесси, ей тут и там советовали купить простенькое и доступное жилье. Она улыбнулась, вспомнив о том, что на самом деле выбрала. Деревянный дом с покатой крышей, облупившейся краской и ржавым водостоком. Маре понравилась эта мысль. Отвернувшись от стола, она подняла голову и расправила плечи. Она снова представила Менелика, уже не нарезающего еду, а стоящего рядом с ней на равнине, ветер колыхал его халат.

Завтра будет новый день.

Приняв заказы, Мара вернулась к барной стойке. Люси, дочь Шанталь, только-только появилась из жилой части дома, вырядившись как на свидание по последней молодежной моде: короткая юбка, чулки и ботинки на шнуровке чуть ли не до колена. Было заметно, что и макияж делался не на ходу, а волосы тщательно уложены, каскадом ниспадая на плечи.