— Вон пошла. Вооон, сука, воон.

Я заорал так, что казалось, у самого кровь из ушей польется. Соседка щелкнула замком и выглянула в коридор через цепочку, а я ногой дверь захлопнул с такой силой, что там ойкнули и запричитали.

— Шлюха ты, вот ты кто. Со мной и с ним… б***ь, как же тошно. Тошно от тебя. Воняет гнилью. Ты понимаешь? Ты. Мне. Воняешь. Им. Как я раньше этой вони не почувствовал?

— Я люблю тебя… люблю, давно люблю. Олег, выслушай… прошу тебя. Просто выслушай меня и решишь… пожалуйстаааа.

— А его? Что ты тогда делаешь с ним, под ним, мать твою? Или это теперь нормально, под двух ложиться? Сначала с одним — подмылась и потом с другим? Ты хоть подмывалась, а? После него и после меня? Как же тошно, б***ь.

— Не надо, Олег не говори так…

— А как? Как мне тебе говорить, если… твою мать… если ты от меня к нему шла, и не заливай, что не трахал. Трахал, я знаю.

И какая-то часть меня ждет, что скажет, не трахал. Солжет. Навешает лапши на уши, и за это я презираю нас обоих еще больше.

— Я уйду от него…

— Что ж сразу не ушла, как на меня потекла? Или у него денег больше, м?

— Мне… мне не нужны его деньги. Так получилось когда-то… так надо было…

Конечно, надо с его-то миллионами. И мне за него обидно, за себя и так же его в месиво хочется. Все это вместе внутри в шар из колючей проволоки превратилось и режет, рвет, катается внутри, и я кровью захлебываюсь.

— А что нужно? Что тебе от нас нужно?

Я шел на нее со сжатыми кулаками, а она пятилась от меня к стене.

— Люблю тебя.

Слезы эти. Ненавижу ее слезы. Пусть прекратит реветь. Пусть прекратит даже ими мне лгать.

— Убирайся.

Толкнул к лестнице.

— Давай, катись отсюда.

— Не могуууу… не могу, когда вот так…

— А как, мать твою? Как? Как ты хотела, чтоб я тебя с ним? Б***ь уходи. Уходи, не то я за себя не отвечаю.

— Олееег.

Кинулась ко мне, а я сильно оттолкнул ее от себя с рыком. Зоряна упала навзничь, и платье до бедер задралось, смотрю на ноги ее стройные в чулках порванных, и член встает колом так, словно я никогда не трахался. Суууука. И у него на нее так же… только он права имеет, а я чужое доедаю. Обгладываю жадно, голодно… после него. Каждый раз после него.

Сплюнул на пол и захлопнул дверь в квартире. Она еще стучала с той стороны, что-то говорила взахлеб, а я стянул со стола бутылку, открыл… а выпить не могу, когда ее шаги стихли вдалеке, разбил бутылку о дверь и сполз на пол. И понимание обжигает кипятком, до волдырей, лопающихся там, внутри, на самом сердце, что люблю суку не меньше даже сейчас, когда узнал, что не моя она, если не больше. Ненавижу и до одержимости какой-то люблю. Нельзя мне к ней приближаться. Я должен забыть. Должен положить этому конец. Вот сейчас, когда знаю. Я же не мразь… я же не могу чужую женщину, как вор, как подонок какой-то.

Чужая женщина… набатом в голове, разрывая мозги в хлам, так, что на коленях стою, и трясет всего… Чужая. ЕГО.

Утром к жене бывшей поехал. Не знаю зачем. Потянуло меня, показалось правильным взять и поехать. С детьми только в выходные встреча назначена, а я поперся. Выгонит так выгонит. Черт с ней. Мне просто надо было с кем-то близким. С Деней невмоготу, хоть он и весь телефон оборвал. Ненависть адская гложет к нему, к самому себе и к ней. К ней сильнее всего. Убить ее хочется с каждой секундой все сильнее, и мне страшно, что смогу. По-настоящему смогу взять и задушить ее. Даже жену убить не хотелось, а эту — да. Сомкнуть руки на шее длинной лебединой и давить до хруста, а потом глаза ей закрыть и закопать поглубже в грязь… а дальше не знаю. Дальше — пулю в висок себе.

Машину бросил у пятиэтажки и по лестнице старой, обшарпанной (хороша жизнь без мужа, да, Ира?) взобрался на четвертый этаж. Если ее мудак там, детей возьму и все. Как-то в один из визитов на него напоролся и больше к ним домой не ходил. Она мне сама детей выводила. И с каждым разом становилось все проще и проще. Словно так и надо было. Не мой она человек, и ощущения, что мой, с самого начала не было.

Руку протянул и на кнопку звонка нажал. Дверь не сразу открыли, а я весь подобрался, приготовился козла ее увидеть. Прежняя волна дикой ярости внутри уже не поднялась, но ощущение, что его надо каждый раз прикладывать мордой обо что-то, осталось. Но передо мной стояла младшая дочь. Дверь на цепочке держит и на мои ноги смотрит. Словно боится голову поднять. Маленькая такая, худенькая. Вдруг мысли в голове появились — а они сыты здесь? Все ли у них есть? Я вроде денег давал, но не спрашивал, хватает или нет. Все же с сыном полковника зажигает, должно ж хватать? Или на колбасу да икорку не насосала? Но это уже от злости мысли такие были. А сейчас просто на мелкую смотрел, и сердце сильно сжалось.

— Ташенька… — позвал, и голос дрогнул. Соскучился я. Зверски как-то, совершенно необъяснимо по ним соскучился.

— Кто там, Таш?

— Папка пришел, — деловито сказал Сашка и дверь открыл. — Заходи, пап.

И отлегло, как на сына посмотрел. Вроде все хорошо у них. Боевой такой, челка дыбом, смотрит на меня волчонком. Я перед Ташей на корточки присел.

— Не рада мне? Не скучала по папке?

— Скучала, — голосок тоненький, и все равно на туфли мои смотрит.

— Но не рада?

— Не рада.

Так обыденно и просто. А у меня как ножом по сердцу.

— Почему не рада? Обиделась на меня?

— Потому что ты уйдешь… а я опять скучать буду. Ты лучше вообще не приходи.

И убежала вглубь квартиры.

— Ташаааа.

Встал в полный рост, и жена с полотенцем в руках появилась из кухни.

— Заходи, Олег. Не стой в дверях — сквозняк.

Пошел за ней на автомате на кухню. И как-то отстраненно замечаю, что похудела и волосы состригла коротко. Не идет ей. Мне всегда длинные нравились. Уставшая она какая-то. Поникшая. Разве с любовниками так выглядят?

— Есть будешь? Я как раз картошки пожарила. Сашка любит с салом.

— Буду.

Смотрю на нее и понимаю, что ничего не чувствую. Совершенно. Даже не дергается нигде. И злость прошла и ревности нет. Как будто давнего друга встретил после ссоры. Вроде простили друг друга давно, но увидеться не решались.

Сашка деловито уселся за стол и тарелку перед собой поставил. Вилкой по ней скребет.

— Пап, а ты чего приехал?

— Увидеть вас захотел, — потрепал его по волосам, а он улыбнулся довольно. — Мама обещала, что я, как вырасту, с тобой жить смогу.

— Ну раз обещала, значит, сможешь. А что сестра твоя спряталась?

— Наташка губы дует на тебя. Ты, когда уходишь, она долго ревет потом.

И снова ножом сковырнуло слева так сильно, что вздох не смог сделать. Ира положила картошки мне, Саше, себе и дочери. Поставила передо мной рюмку, но я ее убрал к раковине.

— Я пас.

— А я выпью.

Села. Челку смахнула с лица и к бутылке потянулась. Я отобрал и сам ей налил.

— Где твой?

— Нету.

Залпом выпила. На стол поставила рюмку и соленым огурцом закусила. А меня передернуло всего. Не понравилось, что Ира вот так, не морщась, водку хлебнула.

— Ушел?

— Выгнала.

— Что ж так?

Я на спинку стула откинулся. Есть перехотелось, несмотря на то, что запах картошки щекотал ноздри.

— А он по бабам шлялся разным, ночевать не приходил.

Вместо нее сказал Сашка и тут же получил подзатыльник от жены. Замолчал, сопя через нос. Принялся ковыряться в тарелке.

Наверное, я мог бы съязвить, посмеяться. Испытать чувство триумфа, но ничего этого не было. Я смотрел на Иру и понимал, что по ней тоже поездом проехались. И впервые понимание что ли какое-то появилось. Все мы делаем ошибки. Иногда фатальные. Ломающие жизнь и нам, и окружающим.

— И поэтому ты водяру, не запивая?

Подняла на меня светло-голубые глаза.

— Не поэтому. Просто хочется иногда. Он давно съехал. Полгода назад, если не больше. Отец его с дочкой депутата какого-то познакомил. Свадьба скоро.