И ради этого ты похерила нашу семью, Ира? Хотелось сказать вслух, но я не сказал. Она взгляд опустила и сама вилкой в картошке ковыряет — ногти ненакрашенные, неаккуратные.

— Ты работаешь?

— Нет пока. Ищу и все никак не устроюсь. То Таша болела, то не брали меня, с двумя детьми мать-одиночку. Заведомо твари, типа, знают, что я по больничным сидеть буду.

Я молча достал денег и перед ней положил.

— Ты не одиночка. Я детей не бросал и участие в их жизни принимать не прекращал.

Она деньги взяла. Переложила на подоконник и опять на меня глаза подняла… и я понял, что из них что-то пропало. Жизнь что ли или запал какой-то. Исчезло все это. Поломанная она теперь.

— А ты как?

— Та нормально я. Работаю. Сегодня отгул взял.

Соврал, и внутри все дернулось, когда вспомнил, что теперь и работы нет, и к Денису обещал идти.

— А давайте в город съездим, погуляем, как когда-то, в кино сходим.

— Давайте, — бодро ответил Сашка.

А я на Иру посмотрел вопросительно.

— А на какой фильм? — спросила она вдруг.

— Какая разница, на какой? На какой-нибудь.

Я не уехала. Не смогла. Мне казалось, что я умираю. Необязательно бить человека, чтобы нанести увечья. Необязательно его убивать, чтобы он бился в агонии, истекал кровью. Мне казалось, что я умираю, что меня жестоко избили и вывернули мне внутренности. Никогда раньше я не испытывала ничего подобного, даже с Денисом после его срывов и побоев мне не было так плохо как сейчас.

"Я увидела его там, в толпе… Не думала, что придет. Не хотела, чтоб приходил, боялась этого и жаждала, как сумасшедшая. Я тогда еще думала, что спастись могу. Он вздрогнул, едва наши взгляды встретились, и меня словно током ударило. Танцую и вижу, как его глаза кровью наливаются, как его подбрасывает от ревности, как зал сканирует и каждого, кто близко к сцене стоит. И меня в ответ трясти начинает от понимания, что никуда я от себя не сбегу. Что поздно бежать. Лавина сверху понеслась.

Знала, что он во время антракта придет. Чувствовала его каждой клеткой тела на расстоянии. Даже постучать не успел, и я открыла.

— Убирайся, — прошипела, а самой впиться в него обеими руками хочется, ощутить, что рядом, губы в кровь кусать. — Какого черта ты следишь за мной? Я тебя кинула, ясно? Ки-ну-ла. Так бывает.

Толкнула в грудь, а он мне в глаза смотрит, и я с ума сошла окончательно. Все. Конец нам обоим. Глаза его цвета стали. Цвета холодного лезвия, которое жжет азотом.

— Работаю я, на хрен ты мне сдалась? — А сам руку протянул и сквозь пальцы локон, выбившийся из моей прически, пропустил. Сам видать не понял, как к лицу поднес и запах втянул. — Зачем симку выкинула?

— Чтоб не звонил мне. Разве не ясно?

Он за прядь волос потянул, к себе дернул.

— Надоел?

— Надоел.

— А в глаза говорить не учили? Или страшно правду, а? Испугалась? Ты так от каждого своего еб***я прячешься, или мне повезло больше всех?

— Больше всех.

Ударила его по щеке, а он сгреб меня за волосы за затылок.

— Сука ты, Зоряна.

— Убирайся. Я охрану позову. Ты кем себя возомнил? Пошел вон.

Сильнее волосы мои сжал, так, что от боли в глазах слезы навернулись.

— Так я и есть твоя охрана, вот, пришел беречь и защищать. Цени.

Я ему в лицо ногтями вцепилась и толкнула за дверь, захлопнула с грохотом.

— Вон пошел. Не преследуй меня. Уйди. Дай дышать спокойно, спать дай, жить дай без мыслей о тебе. Уходиии. Не могу я так большеее. Понимаешь?

И не могу сдержаться, рыдаю навзрыд, потому что не хочу, чтоб уходил и понимаю, что это утопия. Не быть нам вместе. Никогда не быть… что не соберу себя больше в целое, не смогу научиться жить без него, если близко подпущу.

А он толкнул дверь и сгреб в охапку, я тут же руки вскинула и за шею обняла, в волосы вцепилась и губы его своими солеными нашла, но едва он впился голодно в мой рот, тут же уперлась руками ему в грудь.

— Нет. Нееет. Уходи. Не хочу. Не могу так.

— Как так? Как так, Зоряна?"

А ведь я пыталась, пыталась спасти нас обоих, пыталась не стать для него шлюхой и тварью лживой и не смогла. Не смогла, такая жалкая и слабая. Заслужила каждое его слово. Каждый упрек… и от осознания, что он меня такой считает, выть хочется, орать так, чтоб из горла кровь потекла. Орать, что да, шлюха. Из-за него. Только с ним. Для него. Его всегда любила… Это он жизнь мою сломал. Он по мне поездом уже дважды. Я даже не представляла, что все эти годы жила только ради нашей новой встречи, только ради этого мужчины я вставала каждое утро и засыпала каждую ночь. У меня был он и воспоминания о нем, а еще была надежда. Все остальное у меня каким-то непостижимым образом отняли. Наверное, я была слабачкой и идиоткой, раз позволила себя вот так обобрать. Оставить ни с чем. У каждого есть хотя бы какая-то отдушина, хотя бы единственный близкий человек, к которому можно пойти и молча рыдать в плечо. У меня не было никого. Ни единой души. Самые близкие мне люди разодрали мне душу на сувениры, которые приносили им те или иные материальные блага. Даже мой сын называл другую женщину мамой и любил ее, вместо меня… мой сын, так похожий на Олега. Как две капли воды, как мини-копия и доказательство его отцовства без ДНК.

Не мой сын… и моим никогда не станет. У меня его отобрали. И мужчина не мой, и жизнь эта не моя. Я так и сидела в машине под его домом, и щеки горели от пощечин. Битая всеми и презираемая всеми. Я только этого и заслуживаю: чтоб пинали, как собаку. Сама виновата. Сама всегда была безропотной дурой. Делала то, что ожидали другие. Нет, я не винила родителей, ни в коем случае не винила сестру, я винила только себя. Мне надо было сказать "нет", а я никогда не могла этого сделать. Мое "нет" не волнует даже Дениса, который якобы меня любит, а на самом деле эгоистично пользует мое тело и держит подле себя. Любовь желает любимому счастья, а все вот это не любовь, а потребительство. Я — его вещь, и он готов меня ломать, когда я не работаю так, как ему обещали.

Домой ехать не хотелось, да и не дом это совсем. Клетка, открывающаяся ненадолго. Или могила, где рано или поздно я сдохну от тоски. Дождь бил в лобовое стекло, а я размазывала слезы по лицу и рыдала взахлеб под бешеный стук капель по стеклу. Руки лихорадочно поковырялись в бардачке, нашла пачку, закурила, дрожащими руками удерживая сигарету и глядя перед собой застывшим взглядом. А ведь совсем недавно я была до безобразия счастливой. Ходила на носочках по острому краю этого счастья, понимала, что режу ступни в кровь, но ни за что не отказалась бы ни от одного дня, проведенного с ним. Я выдрала их, украла у судьбы, и это оказалось самым большим богатством в моей жизни. Просидела до самого утра, пока не увидела его, выходящего из подъезда и идущего к своей машине. Первым порывом было выскочить и броситься на шею, обнимать, цепляться за него, не дать уйти от меня, не дать снова бросить. Ведь не может все в человеке сгореть за сутки? Не может любовь исчезнуть. Ведь он любил меня… сам сказал, что любил…

"— Любить тебя хочу… и мне страшно, — лбом в лоб его уперлась, — боюсь сгореть с тобой в пепел. Я уже горю, Олег. И даже бежать от тебя не получается.

— Не бойся… ты ведь меня уже сожгла".

Сожгла? Разве? Это он меня сжег. Живьем. Бензином своей ненависти полил и спичку поднес. Разве у любви есть прошедшее время? Нету. Я точно знаю, что нету. Моя жила назло всему, как бы я ее ни душила, как бы ни топтала и ни резала на куски, она, тварь, восставала из пепла и ждала до жалкого победного конца, и сколько раз этот конец ни наступал, она продолжала ждать и верить. Я впилась в руль дрожащими пальцами и поехала за ним… Зачем? Я буду это кричать себе потом, когда пойму, куда поехал. Буду кричать себе молча "Зачееем, Зоря, зачееем?"