Сука! Почему он это делает?! Почему душу мою выворачивает?!

— Уходи, Илья! Уходи! Ничего не будет — ни семьи, ни детей! Я испорченная, я бракованная, я больная! Уходи!

Вдруг раздается грохот двери. В комнату забегают какие-то люди. Узнаю в них работников гостиницы, пару полицейских. Ни слова не спросив, они буквально налетают на Верха. А я… я не могу больше терпеть тот позор, я не могу больше видеть его, потому что мне больно. Я выбегаю из номера, несусь по коридору, вдыхая полной грудью раскаленный воздух.

Илья

Я ссохшийся скелет. Ни силы, ни мяса не осталось. Одни кости — сухие, старые, не способные меня держать.

Я пытаюсь забить свой череп любым дерьмом, лишь бы не думать, лишь бы получить хоть минуту спокойствия, передышки от этой боли. Я забиваю свой желудок алкоголем, забиваю мозг и легкие куревом — но ни хрена. Яд растворяет меня, поднимая по гортани желчь. Она разливается по телу, я пропитан ей до мозга костей. И от этой горечи никуда не уйти.

Два дня полного п*зд*ца. Двое суток назад она вспорола мне нутро и вытолкала за дверь. Два дня с тех пор, как она улетела, снова улетела от меня.

Закрываю глаза и снова ее взгляд затравленный, в ушах ее крик душу вспарывает, выворачивает нутро. Ненависть ее подпитывает. Дает мне надежду, что она справится. Что без меня справится.

Останавливаюсь у дома. Свет в окнах горит, а вот телефон в руках сдох еще прошлой ночью. Она ищет меня, уверен, что весь город уже на уши подняла. Но мне пох*й. Глубоко пох*й на все. Хуже просто быть уже не может. Я устал врать сам себе. Да и терять больше нечего — я в собственных глазах опустился на самое дно.

Смотрю на высокое здание, на тачку свою, на ладони. Мне все опротивело. Моя жизнь — омерзительное болото из лжи и грязи. Вокруг меня столько притворства, что я и сам чувствую себя замаранным этим дерьмом.

— Маша, явился твой муженек! Целый и невредимый, а ты слезы льешь, — слышу голос матери, триггерит так, что зубы скрежещут. От одного звучания слова «мать» молотком по нервам.

Прохожу в гостиную, пытаюсь сдержаться, чтобы не урыть ее прямо здесь голыми руками. Она появляется передо мной грозовой тучей.

— Илья, что происходит?! Мы с Машей тут места себе не находим! Ты с этой с этой тварью был?

Секунда. Еб*ный взрыв. Дергает в ее сторону, но останавливаюсь в шаге от конца.

— Закрой свой поганый рот! Слышишь?!

Меняется в лице. Стоит и молча открывает-закрывает свой рот.

— Что? Илья, ты как с матерью говоришь?! — в дверях появляется Маша. Выставляю руку вперед, чтобы заткнулась и не вздумала лезть куда не просят.

Мать к этому времени приходит в себя от шока.

— Илья, я не знаю, что она наговорила…

Последние клеммы срывает.

— Это был наш ребенок! — кричу, потому что больно в себе это держать. Потому что второй день слева в груди агонией все сжирает.

— Ты понимаешь, что сделала?! Ты ей жизнь сломала, ты мне бл*ть жизнь сломала!

Пятится от меня. Понимает все, знает. Вижу по глазам ее лживым, что и про ребенка знала, но даже не подумала остановиться. Кто она вообще такая?! Разве может быть такое, чтобы родная мать сущим монстром была?!

— Я хотела как лучше! Я твоя мать! И я всю свою жизнь положила на то, чтобы у тебя все было в порядке! И я не собиралась сидеть сложа руки и смотреть на то, как нищая церковная мышь испортила твое будущее!

Я смотрел на нее и чувствовал себя самым конченым существом. Ведь ненавидеть собственную мать могут только такие, верно? Мать — это что-то святое, что-то, что навсегда. А я был в шаге от того, чтобы плюнуть ей в лицо.

У нее истерика. Слезы текут по лицу, смывая косметику. А мне плевать. Кроме ярости ничего не осталось.

— Она сама виновата во всем! Я просила ее, я ее предупреждала, но она послала меня! Ты бы слышал, как она нагло со мной говорила…

— ЗАТКНИСЬ!

В груди поднимался рев. Меня трясет. Я видел испуг в их лицах, Маша жалась к стене, мать стояла на месте, но в глубине ее бессовестных глаз уже плескался ужас.

Схватил первое, что попалось под руку — это была ее любима ваза, саданул ее в стену, разбивая как собственную душу на мелкие корявые осколки.

— Ты убила моего ребенка! Ты убила своего внука, тварь! И как у тебя совести хватило все эти годы ходить со мной бок о бок и врать мне в глаза?! — я чувствую снова этот гребаный ком поперек горла. Он огромным булыжником застревает там. Мне хочется рыдать. Кричать, биться в истерике как самому конченному слабаку.

— У тебя вообще сердце есть, а?! Ты ходила тут, строила из себя великую заступницу, вы мне мозг сжирали тем, что детей пора иметь! — киваю на Машу. Она молчит, прижимая к груди руки. Глотает безмолвные слезы.

— Ты не имеешь право на внуков! Ты потеряла свое право на сына!

— Не говори так, я не знала, что она беременна была! Сын…

Сделал резкий выпад в ее сторону. Хотел, чтобы ни одного слова не пропустила.

— У тебя больше нет сына. Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. И если бы ты не была моей матерью, я бы въ*бал тебе сейчас с большим удовольствием. Ты мразь и заслужила сдохнуть в одиночестве. Что с тобой и будет!

Она начинает хвататься за сердце, оседать аккурат на стул. Чертова театральщина. Меня от нее тошнит.

— Мне плохо, Илья…

— Иди на х*й, актриса гребаная. Я не верю ни одному твоему слову.

Она хватает ртом воздух, Маша подбегает к ней со стаканом воды.

Мне больше незачем здесь быть. Сам воздух в этом доме пропитан тошнотворным запахом лжи.

Хватаю ключи со столешницы.

— Илья! — крик Маши останавливает меня.

— Ты поверил ей, но не поверил собственной матери! — в ее глазах укор, но меня и это ничуть не трогает.

Выскочил во двор. Пикнул сигналкой, когда был у машины.

— Ты к ней?! — возмущенный крик за спиной.

Прикрыл глаза, чувствуя как снова гул нарастает в венах.

— Короче так, дом остается тебе, все что имеем — пополам, все по закону. Клуб — мой, прости, но я его не отдам.

В ее глазах блестят слезы. Она зябко обнимает себя за плечи.

— Нет, Илья. Не уходи, слышишь! Не уходи — срывается на мольбу, плачет.

Я тянусь к дверце машины, но Маша мне в спину вцепляется, будто краб клешнями.

— Не бросай меня, — сползает по ногам на пол. — Пожалуйста, прошу тебя, не бросай. Я ведь не смогу, я ведь сдохну без тебя.

Хватаю ее за предплечья, поднимаю. Стараюсь не думать, потому что это все п*зд*ц как херово.

— Маша, хватит, слышишь?

Она еще больше заходится в плаче.

— Хватит, Маша. Открой глаза. Мы не любим друг друга, я никогда не полюблю тебя, слышишь?

Это больно, но она должна знать правду. Хватит лжи.

— Но я люблю, Илья! Люблю!

— Маш, — опускаюсь рядом с ней, лицо ее ладонями обхватываю. — Маш, прости меня, но так лучше. Прости, что раньше не сделал этого, прости что вообще позволил случится этому браку. Ты прекрасная, умная, добрая, но тебе другой нужен, Маш, не я. Я только разрушать могу, понимаешь? Я сам-то не знаю, как жить, и твою жизнь вконец испорчу.

— Нет, нет — мотает головой, что-то сказать пытается. А мне не нужны ее слова. Прижимаю ее к себе, обнимаю крепко. Я чертов труп. Сдохший и продолжающий ходить по этой земле. Слезы ее льются. Дрожь ее сквозь себя пропускаю, но теперь понимаю точно — так будет лучше. И прежде всего для нее.

— Все хорошо будет, просто нужно разорвать все, нужно начать заново, понимаешь? У тебя все будет: и семья, и дети, и муж любящий, ты только отпусти меня и себя отпусти, слышишь? А когда откроешь широко глаза, увидишь, как прекрасен этот мир, и что все двери для тебя открыты, Маш. Ты любима должна быть, тебя боготворить должны. Ты прекрасная девочка… но ты не моя…

Она плачет. Но я знаю, что не сейчас, потом, спасибо скажет. Когда боль стихнет, когда откроются глаза, она поймет, что так было лучше.