– Лоуэр Миллз, – всхлипнул юноша.

– Сынок, – сказал Джерри, – ш-ш-ш. Все в порядке. Все хорошо. Сейчас ты выйдешь за дверь, пойдешь вправо, через полквартала увидишь такси. Водителя зовут Ачал, он дежурит до трех ночи. Попросишь его отвезти тебя в Лоуэр Миллз.

– У меня нет денег.

Джерри похлопал юношу по бедру, а когда убрал руку, за поясом у парня торчала десятидолларовая купюра.

– Похоже, у тебя все-таки была заначка, о которой ты забыл.

Парень с удивлением взглянул на свой пояс.

– Мои?

– Ну, не мои же! А теперь шагай к такси. Идет?

– Идет. – Юноша шмыгнул носом и в сопровождении Джерри направился к выходу, но вдруг резко обернулся и, схватив Джерри в охапку, крепко сжал его в объятиях.

Джерри усмехнулся.

– Ну, все, все.

– Я люблю тебя, мужик! – сказал парень. – Люблю!

Слышно было, как к тротуару подъехало такси, и когда появился водитель, Джерри кивнул ему.

– Сейчас поедешь. Слышишь?

Пэттон опустил голову и свернулся в удобной позе на стойке бара, закрыв при этом глаза. Я почесал его нос, а он легонько оттолкнул мою руку, и мне даже показалось, улыбнулся мне во сне.

– Я люблю тебя! – крикнул парнишка снизу, выходя на улицу.

– Я тронут, – сказал Джерри. Он закрыл дверь бара, и слышно было, как заскрипела ось машины при повороте на авеню, которая вела в Лоуэр Миллз.

– Глубоко тронут, – Джерри запер дверь на замок и, взглянув на меня, провел рукой по своему рыжеватому "ежику".

– Все играешь "доброго полицейского"? – спросил я.

Он пожал плечами, затем нахмурился.

– Я что, читал у вас в школе лекцию на эту тему?

Я кивнул.

– Второй класс в Сент-Барте.

Джерри взял бутылку водки и стакан и перенес их на столик возле телевизора. Я присоединился к нему, но свой стакан оставил на стойке, там, где он и стоял. Пэттон также оставался на своем месте, закрыв глаза и мечтая об огромных кошках.

Джерри откинулся на спинку стула, выгнулся назад, заложил руки за голову и громко зевнул.

– А знаешь? Я вспомнил.

– Да ладно, – сказал я. – Это было больше двадцати лет назад.

– М-м-м... – Он вернул ножки стула обратно на пол и налил себе новую порцию. По моим подсчетам, это была уже шестая, но у него, что называется, ни в одном глазу. – Ваш класс, однако, был особенным, – сказал он, протягивая свой стакан к моему, чтобы чокнуться. – В нем был ты, Анджела и тот желторотый птенец, за которого она потом вышла замуж.

– Фил Димасси.

– Фил, да. – Он кивнул. – Еще там был этот больной на голову Кевин Херлихи и другой крепкий орешек, Роговски.

– С Буббой все в порядке.

– Знаю, вы друзья, Патрик, но давай смотреть правде в лицо. Он подозревается примерно в семи нераскрытых убийствах.

– И конечно, жертвы – невинные обыватели.

Джерри пожал плечами.

– Убийство есть убийство. Раз лишаешь кого-то жизни, должен быть наказан. Вот и весь разговор.

Я отхлебнул пива, посмотрел на экран.

– Не согласен?

– По правде сказать, не вникал... Однако сам подумай – уж наверное, жизнь Кары Райдер стоит намного больше, чем того, кто ее убил.

– Прекрасно, – сказал Джерри, подарив мне улыбку, в которой было что-то дьявольское. – Утилитарная логика в своем лучшем проявлении и краеугольный камень большинства фашистских идеологий, между прочим. – Он допил порцию, глядя на меня чистыми, незамутненными глазами. – Если ты предполагаешь, что жизнь жертвы котируется выше, чем ее убийцы, а ты сам готов покончить с ним лично, не значит ли это, что твоя собственная жизнь ценится гораздо ниже, чем жизнь преступника, которого ты прикончил?

– Послушайте, Джерри, – спросил я, – уж не стали ли вы иезуитом? А может, просто хотите опутать меня, связать своими силлогизмами?

– Ты не ответил на вопрос, Патрик. Не увертывайся.

Даже в пору моего детства вокруг личности Джерри существовала некая эфемерная аура, странная и необъяснимая. Он находился в каком-то ином измерении, чем все мы. Чувствовалось, что определенная часть его существа обитала в некоем спиритуальном мраке, о котором священники говорят как о существующем вне нашего повседневного сознания. Это тот источник, откуда берут свое начало мечты, искусство, вера, божественное вдохновение.

Я пошел за стойку бара за следующей бутылкой пива, Джерри же наблюдал за мной своими спокойными, добрыми глазами. Я залез в холодильник, пошарил в нем, нашел еще одну бутылку "Харпуна" и вернулся к столу.

– Знаете, Джерри, можно сидеть вот так и дискутировать всю ночь, возможно, в идеальном мире это по-другому, но в нашем, уверен, жизни одних стоят гораздо дороже, чем других. – Я пожал плечами в ответ на его недоуменный взгляд. – Можете считать меня фашистом, но я считаю, что жизнь Матери Терезы гораздо ценнее, чем Майкла Миллкена[12]. А жизнь Мартина Лютера Кинга не сравнима по значимости с жизнью Гитлера.

– Интересно. – Его голос превратился почти в шепот. – Выходит, если ты в состоянии судить о ценности жизни другого человека, значит, ты сам считаешь себя существом высшего порядка по отношению к этой жизни.

– Не обязательно.

– По-твоему, ты лучше Гитлера?

– Безусловно.

– А Сталина?

– Да.

– Пол Пота?

– Да.

– Меня?

– Вас?

Он кивнул.

– Вы же не убийца, Джерри.

Он пожал плечами.

– Значит, это твой критерий? Считаешь себя лучше любого, кто убивал или отдавал подобные приказы другим?

– Если убийства были совершены по отношению к людям, не представлявшим реальной угрозы убийце или человеку, отдавшему приказ убивать, тогда да, я лучше.

– Выходит, ты выше Александра, Цезаря, нескольких американских президентов и даже кое-кого из римских пап.

Я рассмеялся. Он прижал меня к стенке, и, хотя я чувствовал, к чему он клонит, но не мог понять, с какой стороны обрушится удар.

– Джерри, я уже понял, вы наполовину иезуит.

Он улыбнулся и потер свой короткий "ежик".

– Допускаю, кое-чему они меня научили. И неплохо. – Глаза его сузились, и он наклонился к столу. – Мне просто ненавистна идея о том, что одни люди обладают большим правом лишать кого-то жизни, чем другие. Если так, то это в корне порочное убеждение. Раз ты убил, значит, подлежишь наказанию.

– Как Алек Хардимен?

– А ты ведь и сейчас полицейский, пусть неофициально, правда, Патрик?

– За это мне и платят мои клиенты, Джер. – Я нагнулся через стол и вновь наполнил его стакан. – Расскажите об Алеке Хардимене, Коле Моррисоне и Джамале Купере.

– Возможно, Алек и убил Кола Моррисона и Купера, точно не знаю. Кто бы это ни сотворил, совершенно очевидно: этим поступком он хотел сделать своего рода заявление. Ведь Моррисон был распят под статуей Эдварда Эверетта, в его горло был воткнут нож для колки льда, чтобы пресечь крики, некоторые части его тела были отрезаны и так и не найдены.

– Какие части?

Джерри постучал пальцами по поверхности стола, губы его сжались, по всему видно было, он решает, что и как можно сказать.

– Отрезаны были яички, коленная чашечка, оба больших пальца. То же самое было с другими жертвами, о которых мы уже знали.

– Другими, помимо Купера?

– Незадолго до того, как убили Кола Моррисона, – сказал Джерри, – в автобусном депо Спрингфилда были найдены тела нескольких пьянчуг и шлюх. Всего шестеро, первым был Купер. И хотя не все совпадало, отличалось как оружие убийства и разрезы на телах, так и методы пыток, но мы с Бреттом были уверены: это дело рук все тех же двух извращенцев.

– Двух? – спросил я.

Джерри кивнул.

– Они работали в паре. В принципе, это мог быть и один человек, но тогда он должен был быть чрезвычайно силен, мастер "на обе руки" и быстр, как молния.

– Но, если характер оружия и выбор жертв были так различны, почему вы были уверены, что имеете дело с одними и теми же убийцами?