А может, и нет.

Дайандра Уоррен ушла из университета Брайс и временами занимается частной практикой.

Эрик Голт продолжает преподавать в Брайсе, его тайна осталась нераскрытой.

Родители Эвандро Аруйо продали дневник своего сына, написанный им еще в юности, телевидению за двадцать тысяч долларов. Но позднее продюсеры потребовали свои деньги назад на основании того, что дневник содержал размышления совершенно здорового человека.

Родители Питера Стимовича и Памелы Стоукс объединенными усилиями затеяли судебный процесс против штата, губернатора и Уолполской тюрьмы за то, что они освободили Эвандро Аруйо.

Кэмпбел Роусон, по мнению докторов, чудесным образом не пострадал от сверхдозы гидрохлорофила, введенной ему Джерри Глинном. У него должны были наблюдаться необратимые мозговые нарушения, но вместо этого он проснулся всего лишь с головной болью.

Его мама, Дэниэль, прислала мне рождественскую открытку, в которой благодарила меня и уверяла, что если я когда-либо буду проезжать через Ридинг, то всегда могу рассчитывать на горячий обед и радушный прием в доме Роусонов.

Грейс и Мэй вернулись из дома, в котором их прятали где-то в северной части штата Нью-Йорк, через два дня после смерти Джерри. Грейс восстановила свое положение в больнице Бет Израэль и позвонила мне в день, когда я выписался из больницы.

Это был один из тех неловких разговоров, в которых вежливость заменяет близость, и я в конце концов спросил напрямик, не хотела в она как-нибудь встретиться со мной.

– Не думаю, что это хорошая мысль, Патрик.

– Никогда?

Наступила долгая, как раздувающийся мыльный пузырь, пауза, во время которой ответ напрашивался сам собой, но тут она сказала:

– Я всегда буду любить тебя.

– Но?

– Но моя дочь у меня на первом месте, и я не могу рисковать, снова втягивая ее в твою жизнь.

У меня появилось ощущение, что внутри меня образовалась яма, она зияла, затем стала расширяться от горла до желудка.

– Могу я поговорить с ней? Сказать "до свидания"?

– Не думаю, что это будет полезно с точки зрения здоровья. Для нее и для тебя. – Ее голос дрогнул, а учащенное дыхание превратилось во влажный свист. – Иногда лучше позволить чему-то угаснуть.

Я закрыл глаза и на мгновенье прижал голову к трубке.

– Грейс, я...

– Я должна идти, Патрик. Береги себя. Сам знаешь, что я имею в виду. Не дай своей работе разрушить тебя. Хорошо?

– Хорошо.

– Обещаешь?

– Обещаю, Грейс. Я...

– Прощай, Патрик.

– Прощай.

Энджи уехала на следующий день после похорон Фила.

– Он умер, – сказала она, – потому что любил нас обоих слишком сильно, а мы его – нет.

– Что ты имеешь в виду? – Я смотрел в открытую могилу, вырытую в твердой мерзлой земле.

– Эта борьба была ему не под силу, и тем не менее он в нее вступил. Ради нас. А у нас оказалось недостаточно любви к нему, чтобы защитить его.

– Не уверен, что все так просто.

– А зря, – убедительно сказала она и опустила цветы на гроб в могиле.

В квартире я застал целую стопку корреспонденции – счета, назойливые приглашения из желтых журналов, с местной телестанции и радио ток-шоу. Говорить, говорить, говорить, вот все, что вам нужно, но это не отменяет того факта, что Глинн существовал. А многие, подобные ему, живут до сих пор.

Единственное, что привлекло мое внимание, была открытка от Энджи, которую я вытащил из стопки.

Она пришла две недели назад из Рима. На ней птички махали крыльями над Ватиканом.

Патрик,

здесь здорово. Как думаешь, что мужики в этом помещении решают сейчас по поводу моей жизни и моего тела? Здесь повсюду мужчины щиплют нас за задницы, я скоро не выдержу и устрою международный скандал, честное слово. Завтра отправляюсь в Тоскану. После этого, кто знает? Тебе передает привет Рене. Считает, что ты не должен комплексовать по поводу бороды, ей всегда казалось, что она тебе страшно пойдет. И это моя сестра! Береги себя.

Скучаю,

Эндж.

Скучаю.

В первую неделю декабря по совету друзей я отправился на консультацию к психиатру.

После часового разговора он заявил, что у меня клиническая депрессия.

– Знаю, – сказал я.

Он наклонился вперед.

– И как же мы собираемся выходить из нее?

Я посмотрел на дверь за его спиной, очевидно, туалет.

– Вы можете вернуть сюда Грейс или Мэй Коул? – спросил я.

Он повернул голову и посмотрел на меня.

– Нет, но...

– А Энджи?

– Патрик...

– Можете вы воскресить Фила или вычеркнуть последние несколько месяцев из моей жизни?

– Нет.

– В таком случае, доктор, вы не можете мне помочь.

Я выписал ему чек.

– Но, Патрик, вы в глубокой депрессии и нуждаетесь...

– Нуждаюсь в своих друзьях, доктор. Простите, но вы посторонний человек. Ваш совет может быть мудрым, но это все же совет постороннего, а я не принимаю советы от посторонних. Этому научила меня мама.

– И все-таки вам нужна...

– Мне, доктор, нужна Энджи. Все очень просто. Знаю, что я в депрессии, но изменить сейчас ничего не могу, да и не хочу.

– Почему?

– Потому что это естественно. Как осень. Попробуйте пройти через то, что прошел я, и остаться крепким орешком, не впавшим в депрессию! Верно?

Он кивнул.

– Благодарю за потраченное время, доктор.

СОЧЕЛЬНИК. 7.30 ВЕЧЕРА

И вот я сижу.

На своем балконе, спустя три дня после того, как кто-то стрелял в священника в круглосуточном магазине. Кажется, жизнь продолжается.

Мой сумасшедший домовладелец Станис пригласил меня на завтра на рождественский обед, но я отказался, объяснив, что у меня другие планы.

Вообще-то я мог бы пойти к Ричи и Шерилин. Или к Девину. Они с Оскаром пригласили меня на свое холостяцкое Рождество. Запеченная в микроволновке индейка и неограниченное количество виски "Джек Дэниэлз". Звучит заманчиво, но...

Мне случалось встречать Рождество в одиночестве и раньше. Несколько раз. Но никогда так, как сегодня. Я никогда раньше не чувствовал такое ужасное одиночество и опустошающее отчаяние.

– Но мы в состоянии любить одновременно нескольких, – как-то сказал Фил. – Мы люди, а значит, грешны.

Человеческая порода достаточно безалаберная.

Что до меня, это точно.

Вот и сейчас, сидя в одиночестве на балконе, я любил Энджи, и Грейс, и Мэй, и Фила, и Кару Райдер, и Джейсона, и Дайандру Уоррен, и Дэниэль и Кэмпбела Роусонов. Я всех их любил и всех потерял.

И чувствовал себя еще более одиноким.

Фил умер. Я знал это, но отчаяние не позволяло мне принять это до конца, и отчаянно желал, чтобы это было неправдой.

В моей памяти всплывали картины детства: мы вылезаем через окна наших славных домов, встречаемся на улице, бежим по ней, смеясь над тем, как легко нам удалось ускользнуть из дома, а дальше сквозь темную ночь направляемся к дому Энджи, вытаскиваем ее через окно, дополняя нашу отчаянную компанию.

И втроем отправляемся в темную ночь.

Сейчас не представляю, чем мы занимались в эти полуночные прогулки, о чем говорили, когда пробирались через темные цементные джунгли нашей округи.

Знаю, что много всего было.

Скучаю, написала она.

Я тоже.

Мне не хватает тебя больше, чем обрубленных нервов в моей руке.

– Привет, – сказала она.

Я дремал в кресле, сидя на балконе, и открыл глаза с первыми снежинками этой зимы. Я заморгал и повернул голову в сторону такого мучительного, и вместе с тем сладкого звука ее голоса, настолько живого, что я, как дурак, готов был поверить, что это не сон.