А затем «большой клубящийся чёрно-огненный шар стал подниматься в небеса, сносимый ветром. Потом сразу же за главным взрывом начался пожар кровли машзала и деаэраторной этажерки» (с. 58). Сам же Мирушенко оставался на посту до самого утра.
3. Да и Ю. Щербак привёл аналогичные показания Н. Бондаренко, работавшего на азотно-кислородной станции, «где-то в 200 метрах от 4-го блока. Мы почувствовали подземный толчок, типа небольшого землетрясения, а потом, секунды через 3–4, была вспышка над зданием 4-го блока. Я как раз посредине зала находился…, повернулся, а тут как раз в окно вспышка такая — типа фотовспышки»([4], с. 47).
4. В [1] затем приводятся показания оператора бетоносмесительного узла ЖБК Чернобыльской АЭС И.П. Цечельской, находившейся «на расстоянии 400 метров от 4-го энергоблока, и также услышавшей взрывы — четыре удара, но она осталась работать до утра» (там же, с. 58). Т. о., внешние свидетельства практически совпадают.
5. Кроме того, Г. Медведев приводит также свидетельства пожарника, тушившего пожар на ЧАЭС (и лечившегося затем в 6-й клинике Москвы), который находился несколько далее и так описал произошедшее: «Вдруг послышался сильный выброс пара. Мы этому не придали значения, потому что выбросы пара происходили неоднократно… Я собирался уходить отдыхать, и в это время — взрыв. Я бросился к окну, за взрывом мгновенно последовали следующие взрывы». Таким образом, по свидетельству пожарника: «взрывов было как минимум три. Или больше» ([1], с. 55), и он далее добавил: «Я увидел чёрный огненный шар, который взвился над крышей машинного отделения 4-го блока» (с. 56).
6. Подобные свидетельства приведены и Ю. Щербаком в [4]: Пожарник Л.М. Шаврай (ВПЧ-2) свидетельствует, что по тревоге выскочил на двор, и видит: «облако такое, столб огня и облако чёрное над трубой… От самого блока — красный столб, дальше — синеобразный, а выше — гриб чёрный. Полтрубы закрывал. Верхнюю часть трубы. Мы в машину — скок, живо туда подъезжаем, смотрим — нету ни шара, ни облака, всё светло» (с. 53).
7. А вот другой пожарник, Г.М. Хмель, уже из Чернобыля, вспоминает так: «Подъехали, сразу нам видно — горит пламя. Как облако — пламя красное» ([4], с. 57).
Замечание 5. Что касается свидетельств очевидцев аварии внутри 4-го блока, там есть много любопытного, но здесь отметим только, что и через год после аварии Р.И. Давлетбаев, зам. начальника турбинного цеха, когда к нему обратился Г. Медведев и «попросил его рассказать, как было в ту ночь 26 апреля 1986 г., то он сказал, что ему запретили говорить о технике. Только через первый отдел» ([1]), с. 16–162)! Однако 10 лет спустя обстоятельства изменились, видимо, так что Давлетбаев рассказал очень важные вещи, к рассмотрению которых мы вернёмся позже.
8. До сих пор приводились частные, отрывочные наблюдения, но имеется достаточно широкое и полное описание всей картины ЧАЭС сразу после аварии — тоже фактологическое, без особых интерпретаций… Его дал главный инженер ВПО Союзатомэнерго Б.Я. Прушинский, прибывший из Москвы раньше всех с группой специалистов, в которой были: заместитель начальника этого ВПО Е.И. Игнатенко, представитель института НИКИЭТ К.К. Полушкин и др. Приведём здесь элементы его свидетельств, изложенных в книге [1], потому что в них имеется панорамное видение места действия, в котором прямо-таки ощущается процесс, происходивший здесь совсем недавно:
Примерно в районе 13 часов Б. Прушинский с фотографом и К. Полушкиным на вертолёте гражданской обороны облетели АЭС, а затем зависли на высоте ~150 метров над 4-м блоком, рассмотрели его, а затем и сфотографировали. В частности, у них «сложилось впечатление, что помещение главных центробежных насосов (ГЦН) разрушено взрывом изнутри. Но сколько же было взрывов?» (с. 101). И далее — «стены сепараторного помещения снесены, за исключением уцелевшего огрызка со стороны центрального зала (ЦЗ). Между огрызком стены и завалом — зияющий чернотой прямоугольный провал в шахту прочноплотного бокса или в помещение верхних коммуникаций реактора. Похоже, что часть оборудования и трубопроводов выдуло взрывом оттуда.То есть оттуда тоже был взрыв, поэтому там чисто, ничего не торчит…» (там же, с. 101–102).
И уже тогда и Прушинскому, и Подушкину стало ясно, что «доклад Брюханова ошибочен, если не лжив. А на земле вокруг завала чёрные россыпи графитовой кладки реактора… Ведь раз графит на земле, значит… Не хотелось сознаваться себе в простой и очевидной теперь мысли: реактор разрушен» (с. 102). Но затем приводятся и дальнейшие наблюдения; выделим некоторые из них: «На крыше блока "В ” чётко видны куски графитовой кладки реактора, квадратные блоки с дырками посредине. Тут ошибиться невозможно — вертолёт завис на высоте каких-нибудь полторы сотни метров… Куски графита равномерно разбросаны и на кровле ЦЗ 3-го энергоблока, и на кровле блока «В»… Графит и топливо видны и на смотровых площадках венттрубы»(там же).
Далее они увидели, что «будто изнутри разворочена плоская крыша машзала, торчит искорёженная арматура, порванные металлические решетки, чёрные обгорелости» (с. 103). Потом вертолёт завис прямо над реактором и «фотограф сделал несколько снимков», остальные смотрели вниз, где заметили «чёрный прямоугольник бассейна выдержки отработанного топлива. Воды в нём не видно.
«Топливо в бассейне расплавится» — подумал Прушинский. Реактор… Вот оно — круглое око реакторной шахты. Оно будто прищурено. Огромное веко верхней биозащиты реактора развёрнуто и раскалено до ярко-вишневого цвета. После фотографирования… “Отход!” — приказал Прушинский…
“Да, ребята, это конец ” — задумчиво сказал К. Полушкин».
Таким образом, картина достаточно чётко и ярко вырисовалась уже тогда, днём 26 апреля, оставалось лишь сделать потребные, адекватные ситуации выводы. Увы — их не сделали ни тогда, ни позже…
Ситуацию к вечеру 26 апреля Медведев описал коротко и выразительно, хотя и не совсем точно (ибо сам он тогда там не был): «Примерно к 19 часам кончились все запасы воды на ЧАЭС. Насосы, с таким трудом запущенные электриками, остановились. Радиоактивность стремительно росла, разрушенный реактор продолжил изрыгать из раскалённого жерла миллионы кюри радиоактивности. В воздухе весь спектр радиоактивных изотопов, в т. ч. плутоний, америций, кюрий» ([1], с. 113). И действительно, с 19–20 часов 26 апреля «разгорелся реактор» ([4], с. 77), утверждал также и С.К. Парашин, секретарь парткома ЧАЭС. Хотя 26 апреля «в 2.10-2.15 ночи на станции… пожара уже не было» — утверждал он (с. 75).
А вот свидетельства Г. Шашарина ([6]), приводимые нами в [24], ныне представляются, мягко говоря, неточными, ибо не вписываются в окончательно сложившуюся в [24] картину происшедшего, потому и не приводятся здесь.
Да и вообще не будем пока говорить о последствиях аварии, а перейдём к свидетельствам участников событий, ощущавших их изнутри. Самыми информативными оказались свидетельства тех очевидцев (в основном сотрудников ЧАЭС), которые находились в момент аварии в помещениях 4-го блока или рядом с ними. Тем более что эти люди имели практический опыт и обладали обостренным «чувством времени». Автор должен признаться, что читал большинство свидетельств из [1,4, 6] уже после того, как имел свою картину произошедшего, сложившуюся теоретически, потому наиболее важными естественно представлялись те из них, которые так или иначе согласовывались с общим видением.
Одними из самых информативных представляются показания Ю. Трегуба, начальника предыдущей смены 4-го блока: СИУР (старший инженер управления реактором) Л. Топтунов после падения мощности — при переходе с ЛАР (локального автоматического регулирования) на АР (автоматическое регулирование) «стал стержни защиты вынимать, чтобы мощность удержать… Тянул почему-то больше с 3 и 4 квадрантов». После чего Трегуб указал ему: «Надо равномерно вынимать» и стал подсказывать, откуда можно вытаскивать СУЗ, а Топтунов или слушал его, «или делал по-своему»! После того, «как стали на автомат при мощности 200 МВт, я ушёл от Топтунова».
