«Если бы не я, – сказал он Шивцову, присаживаясь рядом на корточки, – нас бы давно спихнули в бассейн».

И ткнул концептуалиста локтем:

«Тобою интересуются».

«Кто?» – без интереса спросил Шивцов.

«Девушки. Я же говорил!»

Он открыл дисплей мобильника.

Нежная, смеющаяся, совсем девчачья мордочка. Надпись через обнаженную грудь, да, шоколадной краской прямо по телу: «Обожаю искусство!» Она что-то говорила, наверное, задавала вопрос, но Калинин не включал звук. Собирал записи. Другая девица оказалась блондинкой, ее тоже что-то интересовало. За нею явилась длинноногая голая шатенка, коротко постриженная в невероятном нежном развороте. Этой и писать ничего не нужно: все чувства выражены летящей рукой, движением сливочного бедра. Блондинки, брюнетки, шатенки, рыжие, какая-то цветная бестия в тропической накидке, полная домохозяйка в откровенном халатике.

«Мое сердце с вами!»

«Свободу чистому искусству!»

«Трэш-реализм – враг пошлости!»

Шивцов смотрел на девушек и женщин с недоумением.

«Чего они хотят?»

«Тебя и твоей славы».

«Они что, совсем чокнутые?»

«Знаменитому художнику нужно привыкать к популярности…»

Калинин оглянулся и увидел Ксюшу. То ли в обмороке она была, то ли просто забылась в минутном сне на груди все того же измазанного кровью охранника. Дура! Само ее присутствие мешало Калинину.

Он улыбнулся:

«Теперь, Витя, каждый твой шаг, каждое твое движение будут в камере. Ты уже не спрячешься от поклонников в своей дурацкой квартирке, тебе понадобится огромная мастерская. Может, снимем барак в Дахау. Там жестокая аура. Женщины и девушки, поклонники и почитатели, профессионалы и фанаты – ты для них теперь, как хорошая затяжка травки…»

Калинин посмотрел на часы.

Без десяти шесть. Еще два часа и начнет заметно темнеть.

А сумерки – лучшее время для штурма. Все утомлены, раздражены, сознание томится, ноют ноги и руки, шалят сердца, мышцы требуют действия. Вырубить электричество, бросить в окно газовую гранату… Пластид на входе? Чепуха! Кого это остановит?…

«Смотри, Витя, – снова показал он дисплей мобильника. – Вопросы идут один за другим, без перерыва. Время от времени мы будем устраивать сеансы. Но сейчас еще рано…Забавно… Какой-то пожилой финн спрашивает, что подтолкнуло тебя к открытию?…»

«К какому открытию?»

«Перестань, Витя. Ты – художник!»

«Это ты перестань. При чем тут вообще эти вопросы?»

«Да притом, мой дорогой трэш-реалист, что ты на глазах превращаешься в самого популярного человека планеты. Девушка из Ахтубы спрашивает, не собираешься ли ты посетить с лекциями их город? Украинка Леля Сотник пишет, что во Львове есть уникальные места для создания самых величественных композиций. Она может быть проводником по таким местам, но оплата в твердой валюте. Молодую домохозяйку из Апшерона интересует, любишь ли ты азербайджанский чай, она может подсказать свой особенный домашний способ заварки. Инесса из Туапсе: какой туалетной бумагой ты пользуешься? Лева Граблин из Москва: ты водишь иномарку? нравится ли тебе „Лексус“? Мила из Кемерово: как ты относишься к фильмам ужасов? есть ли у тебя предложения сыграть роль в одном из сериалов? Степан Ильич Новодворский из Нижнего Новгород: отрицает родственные связи с известной демократкой, но спрашивает, о чем тебе говорит имя Россия? Рубик Ананян, конечно, из Москвы: отдыхаешь ты в Таиланде или, как русский патриот, предпочитаешь Кипр? Ты не усмехайся, Витя. Ты привыкай. Вот еще какая-то спятившая красавица из Мысков: не перечислишь ли ты миллион долларов дому для беспризорников? Они же, Витя, не догадываются, что ты пока что живешь на зарплату охранника. Для всех них ты уже легенда. Величественная легенда истинного успеха. Тебе уже ничего не надо делать, они сами тебя создают. Твоя слава растет, как снежный ком, летящий со склона. Задавая вопросы, они уже знают ответы. Лучше, чем ты, знают. Потому считают их единственно правильными. Вот плотник Горелик из Сызрани, патриот: настоящее ли у тебя имя? не Гольцман ли ты, Моисей Яковлевич, а то он такого знал. Как ответишь? – Калинин рассмеялся. – Правильно! Поведи глазами и сплюнь. Каждый поймет это по-своему, но каждый поймет правильно. Процесс пошел, твой рейтинг растет…»

«А если он упадет?»

«Даже не думай о таком».

«Я привык думать о таком. Всякое случается».

«Если такое случится, о тебе забудут. В одно мгновение».

«И что ты предлагаешь?» – Шивцов угрюмо обежал взглядом заложников.

На фоне угрюмых мумий – совсем уж противное уныние, никакого энтузиазма. Явный упадок духа. Никто даже не плачет. Серые лица, ничего не выражающие глаза. Действительно, не люди, а быдло. Тупая, перемазанная в крови, влажная биомасса, раздражающая своей ничтожностью.

«…на вопросы ответишь немного позже, – зудил Калинин. – Десяток, полтора. Этого хватит. Неси любую чушь, не лезь в умствования. Запомнил про концептуализм, уже хорошо. Можешь вворачивать про трэш-реализм, произносится легко, не запутаешься. Спросят, какой высоты Кремль… ну это я для смеха… отвечай, что трэш-реализму это по херу. Как и высота Эйфелевой башни, или Эмпайр Стейтс билдинга. Главное, Кремль вечен! Так и отвечай, люди любят историческую правду. Для бодрости выругай капитана Петуниным, а то он что-то начал задумываться. Мне это не нравится. Не стоит ему задумывался. Пусть копает в том направлении, которое мы ему подсказываем. Не может найти Христа в Москве, пусть звонит в Израиль. Нет там, пусть ищет в Палестине. В конце концов, пусть пошлет гонца с верительными грамотами в Ватикан, у него ребята в команде мускулистые. Не слезай с них. Капитан Петунин только на вид прост, а на самом деле черт их не разберет, этих военных. Не знают, кто такие Сартр, Камю или Питирим Сорокин, но Аустерлицы выигрывают. Не отступай от своих требований, нажимай. А начнет капитан артачится… – Калинин оглянулся и сделал ручкой содрогнувшейся от ужаса женщине в перемазанной кровью кофточке. – Материала у тебя пока хватает… Непрестанно напоминай капитану Петунину о Христе, пусть попотеет. Капитана нельзя выпускать на знакомую ему тропу войны, пусть буксует в разъезженной теологической колее…»

Он оглянулся.

Заложники напомнили ему стадо овец.

Продрогли от непогоды, прячутся в тени скал.

А мрачные мумии – это библейские пастухи. Густава Доре на них не хватает.

«Ты, Витя, вверни при случае, что устроишь в галерее самую настоящую божественную комедию».

«Какую комедию?» – переспросил Шивцов.

«Божественную, блин! Чему вас в школе учили?»

Шивцов покачал головой. Он чувствовал на себе затравленные взгляды.

«Может, с них хватит?»

«Ты это о чем?»

«Надоело, – мотнул головой Шивцов. – Ты тут так замутил, что я ничего не понимаю. Ты хитрый, я тебя знаю. Ты потом выкрутишься, а я сяду. Ты судился сто раз и выиграл все свои процессы, а я нормальную инвалидность выбить не могу. Есть разница, правда? К черту все это! Зачем мне Христос?»

«Ты раздумал с ним встретиться?»

«А я и не хотел. На хрена? Это ты навязал, – Шивцов нехорошо ухмыльнулся. – Я лучше застрелю кого-нибудь. В этом хоть какой-то смысл есть. Прыгать начнут, завопят, а то отовсюду несет падалью. Эй, вашу мать! Чего зажались? – заорал он и дважды выстрелил поверх голов. Люди упали на пол, рикошет отдался в бассейне, задело рыхлую мумию. Она качнулась, заложники застонали, поползли в стороны. – Всем оставаться на местах! Ты-то, Калинин, отмажешься, а я?…»

«Витя, мы вместе».

«Так все говорят…»

«Ты же видишь, в эфир идут мои слова. За них я отвечаю».

«Не верю тебе, – сплюнул, закуривая Шивцов. – Ты хитрей, чем кажешься. А кажешься ты очень хитрым человеком. Зачем этот трэш-реализм стащил у Ведакова? Это же он болтал в баре. И баба его, – поискал он глазами Ксюшу. – Как ты теперь с Андреем встретишься?»

«А зачем мне с ним встречаться?»