«…дамы и господа…»

Картинка уже выскочила на экран.

«…кульминационный момент… мгновения озарения…»

Калинин прекрасно знал, что миллионы зрителей затаили дыхание.

«…первый трэш-реалист мира Виктор Шивцов создает новую композицию… Просьба к материалу… – Он обвел мобильником бледные лица заложников. – Просьба к материалу – отойти к стене… Ровнее, спокойнее… Вот так, отлично! Есть добровольцы? Кто хочет войти в историю мирового искусства?… Нет добровольцев? – Кивок Шивцову: – Какой косный материал…»

Бледное женское лицо.

«…Ксюша? Пойди сюда!»

«Отстань, ублюдок! Отстань!»

Ксюша в отчаянии спрятала голову в ладони.

«…вечная сопротивление материала художнику… – Калинин весело обернулся к Шивцову. – А в самом деле, что, Витя, ты сделал бы, начни мрамор начал крошиться в твоих руках?»

«Выбросил бы!»

«Ну, так в чем дело? Время уходит».

Шивцов медленно вытащил пистолет из-за пояса.

Только теперь, Ксюша поднялась. Груди ее расслабленно обвисли.

В этом было что-то почти непристойное, но заложники не отворачивались, не отводили глаз. Они смертельно боялись. Стволом пистолета направив Ксюшу к мраморному бортику, Шивцов кивнул перепуганному мужчине в шортах и в серой, в пятнах крови, рубашке навыпуск. («Юрий Александрович Болховитинов… Тридцать один год… Искусствовед…»). Коричневая от загара бритая голова искусствоведа глянцевито блеснула. Он попытался отступить за худенькую девушку («Алина Федоровна Расстегай… Девятнадцать лет… Студентка…»), блузка и коротенькая юбка которой после купания в бассейне превратились почти в бикини, но Шивцов строго остановил искусствоведа:

«Не суетись… А ты… И ты… – указал он на Ксюшу и на студентку. – Обе быстро в бассейн… Вытащите мумии, пока они совсем не размокли. А ты… – снова указал он на искусствоведа, – будешь рассаживать вытащенные мумии на бортике… Чтобы было видно, что они вылезли отдохнуть…»

И обернулся к Калинину:

«Хочу толстую…»

«В каком смысле?»

Дулом пистолетом Шивцов указал на рыхлую толстуху, обеими руками поддерживающую влажные необъятные груди.

Калинин изумился:

«Ее?»

«Ну да».

«Считай, она твоя!»

«…дамы и господа, – заторопился он. – Перед вами мир открытых желаний… Никаких запретов! Свободу паукам подсознания! Пусть они разбегутся по всему свету, сблизят всех нас…»

«…ты возьмешь толстуху, – улыбнулся он, повернувшись к Шивцову. – Трэш-реалист не подвластен никаким запретам. Но потерпи до полуночи. Пусть самые высокие акты свершатся в темных рамках концептуализма. Вместе с ночью приходит свобода. Дамы страждут… Мы все покажем в ночном эфире… Сегодня ночью никто не уснет…» – пообещал он.

«Я пристрелить ее хочу…»

Калинин озадаченно ухмыльнулся:

«Эту толстуху? Почему?»

«Противная…»

«Разве это повод?»

«А почему нет? Надоело!»

«Ты мастер концепции, а не повода… – теперь Калинин опять снимал заложников с вытянутой руки. Бледные лица смотрели на него как из другого мира. Им еще позволяли смотреть на вход в ад и на его привратника. – Ты великий художник, Витя. Ты имеешь право на любые капризы. Но даже пьяный Модильяни не бил сиенский мрамор только потому, что ему не нравились кремовые прожилки. Противная? Да черт с ней! Истинная концепция – убивать тех, без кого жить невмоготу».

Крупно – губы Калинина.

«…ведь убивают все любимых, пусть слышат все о том…»

Крупно – обессмысленные непониманием полуприкрытые глаза заложников.

«…один убьет жестоким взглядом, другой – обманным сном… трусливый – лживым поцелуем, а тот, кто смел, – мечом…»

«Это кто же так убивает?»

«Отелло, например».

«Так он же негр!»

«Мавр, Витя, мавр!»

«Какая разница? Все равно черный!»

«Осторожней со словами, Витя. Слова, как открытые двери, в которые может войти ликтор и взять вас… Соблюдай политкорректность, иначе мы растеряем всю темную аудиторию».

«Зато приумножим белую! К черту чернокожих! Белый человек не станет резать бабу от большой любви к ней?»

«А Кармен? А Манон Леско? Леди Макбет?»

«Да шлюхи они! И никто их не убивал. Их просто наказали».

Калинин удовлетворенно кивнул. Шивцов определенно входил в концепт.

«Подойди ко мне!»

Толстуха затрясла головой.

«Не заставляй меня повторять».

Толстуха в отчаянии оглянулась.

Калинин и Шивцов безжалостно разглядывали ее.

Опираясь руками о влажный пол, потом о стены, толстуха все-таки неловко поднялась и, нелепая, тяжелая, вся оплывшая, перевалянная в пыли, запятнанная кровавыми кляксами и разводами, постанывая, переваливаясь с бедра на бедро, приблизилась к бортику.

«Прыгай в бассейн!»

«Но я же только оттуда!»

«А вы особой команды ждете?»

Ксюша и худенькая девушка ухнули в раствор.

«Осторожней, а то господин фон Хагенс подаст на вас в суд за порчу своей собственности…»

Калинин улыбался.

Он чувствовал, что ему удается все.

«Тащите обе мумии на бортик… – Перебегая с места на место, он ловил в кадр разволнованную возней поверхность бассейна, тяжелые мумии, покачивающиеся, как бесформенные, побитые прибоем бревна. – Я сказал – обе! Слух заложило? Вытаскивайте на бортик… Вот так… Усаживайте!»

И приказал, растягивая губы в улыбке:

«А теперь одеть их. Безнравственно выставлять таких тварей голыми!!

Студентка Расстегай заплакала:

«Во что нам их одевать?»

«Берите с любого любую одежду. Что понравится, то и одевайте. На эту натяните штаны и футболку… А на ту мумию… – Калинин обрадовался. – А на ту… Эй, снимай свое платьице, – приказал он дрожащей толстухе. – Все равно оно тебе не по размеру».

«Мне его совсем снимать?»

«А как же иначе?» – удивился Калинин.

Шивцов с усмешкой наблюдал за суетой. Головная боль отпустила.

«Как тебя зовут?»

«Венера…»

«Как?»

«Венера…»

«Так тебя родители назвали?»

«Ну да».

«Они греки, что ли?»

«Нет, учителя средней школы».

«А по отцу ты кто будешь?»

«Марсовна…»

«Во, блин! А дед у тебя тоже учитель?»

«Да».

«А фамилия?»

«Моя?»

«Ну не деда же».

«Денежкина…»

«Ну вот, Витя, – обрадовался Калинин. – Ты же видишь, какой редкостный материал… А ты хотел ее застрелить?»

«Меня? Застрелить?» – вдруг дошло до толстухи.

«Тебя, тебя, именно застрелить, – радовался Калинин. Страх заложников его возбуждал. – Именно тебя. Гордись. Твое рыхлое противное тело видят сейчас миллионы телезрителей».

«И муж видит?» – потрясенно прошептала Денежкина.

«Конечно. Он напрягся. Он, наверное, принял вес. Тоже гордится».

«Он меня убьет», – безнадежно сказала Венера, пытаясь прикрыть огромные груди ладонями.

«У тебя есть шанс не дожить до этого».

«Что вы такое говорите? Как это не дожить?»

«Не все произведения искусства проходят проверку временем».

«Нет, погодите, погодите… – быстро и страстно зашептала толстуха. – Это что же получается?… Это я умру, что ли?»

«…ничья судьба не выбита на камне».

«Но я не хочу!»

– Товарищ капитан!

– Что там у тебя?

– Снова пошла картинка.

– Как разрешение?

– Высокое.

– Ну давай…

Он помолчал, но не выдержал:

– Давай, Жора, давай. Лови пулю.

Капитан Петунин и Жора Арутюнян разместились в штабной машине возле стойки с телемониторами. Подполковник уехал. На правом мониторе прокручивалась запись, перехваченная с мобильника Калинина, на другом мелькали кадры европейской программы «Мир сегодня».

– Вы позволите? – заглянул в машину Цеменко.

– А, экстрасенс…

Петунин указал на откидное сиденье.

Цеменко сразу весь подался к монитору.