— Мне… — У него перехватило дыхание. — Мне не следует здесь оставаться.

— Что? После того, как вы пришли так издалека? По крайней мере отдохните часок перед трудной дорогой обратно.

Она сделала еще полшага вперед. Огромные серебряные глаза смотрели на него с лица, которое нельзя было назвать в полной мере красивым: слишком острые у нее были скулы и подбородок. К нему словно издалека пришла мысль о том, что он уже видел похожее лицо, но эта мысль почти мгновенно потонула в ужасе: он обнаружил, что его рука поднимается, словно ее неудержимо притягивает к ее шелковистой щеке.

Она моргнула, заметив его движение, и он воспользовался этим, чтобы отступить на шаг и поднять руку выше, демонстрируя двойной орех, по-прежнему соединенный веточкой.

— Дар, — с трудом проговорил он, замечая, как неуверенно звучит его голос. — С позволения леди.

— Дар?

Секунду она просто смотрела на него, а потом запрокинула голову и рассмеялась — громко и искренне. Рен Зел почувствовал, как его губы раздвигаются в улыбке. Его взгляд скользнул по безупречному изгибу ее шеи к округлым выступам груди под тонкой материей рубашки. У него сжалось сердце и разгорелась кровь — и в это мгновение она встретила его взгляд и, с улыбкой, потянулась за орехами.

— Прекрасный дар, признаю, и идеально подходящий к событию! Ну, давайте его разделим.

Он заморгал, теряя дар речи от желания и ужаса.

— Леди, я не…

— Нет, не надо! — Она предостерегающе подняла палец. — Ты принес дар, наш долг очевиден. Так.

Она оторвала один из орехов от веточки. Он секунду лежал на ее открытой ладони, а потом аккуратно раскололся пополам, открыв полное, ароматное ядро.

— Итак, гостю. — Она подняла ладонь, и он вынужден был взять протянутый ему орех. — А теперь мне. — Орех снова секунду лежал неподвижно, а потом раскололся на аккуратные половинки. Она изящно взяла ядро из скорлупки, поднесла его к губам — и приостановилась. Серебряные глаза скосились на него, озорные и добрые, словно она прекрасно понимала его страх — и его желание. — Ешь, денубиа. Клянусь, что он тебе понравится.

Денубиа! Ей не следовало так его называть. С этой мыслью он вынул ядро из половинки скорлупки. Ему не подобает слышать ласковые слова от лиадийской леди. Он бережно положил ядро на язык — и ахнул, когда оно взорвалось настоящим бесчинством вкуса. За первым взрывом последовал второй и третий, так что его глаза вдруг стали различать в эфире странные узоры, а уши услышали музыку, скрывавшуюся за тишиной, а его предательское, слабое тело восстало против своей неполноты.

Он снова ахнул, когда все эти ощущения поблекли — хотя и не исчезли полностью. Ему казалось, что он по-прежнему может видеть линии сил и вероятностей, пронизывающие окружающий воздух, и что тихое звучание музыки дрожало в его ушах.

— Спокойнее…

Это был ее голос, и ее пальцы легли на его руку, чего не должно было быть.

— Леди, умоляю о пощаде…

Он не мог допустить, чтобы это — чем бы «это» ни было — продолжалось. Если он спит, он должен проснуться. Немедленно. Закрыв глаза, он начал вбирать силу — о, она каким-то образом исходила из тех линий, которые он увидел вокруг себя. И эту надо было потянуть так, а вон ту — этак…

— Неси вахту спокойно, пилот. Иногда мудро не делать ничего.

Она погладила его по руке, оставляя линии пламени на его коже даже сквозь штопаный материал куртки. Он совершил ошибку, позволив себе открыть глаза, и увидел перед собой ее лицо. Ее серебряные глаза одновременно были встревоженными и веселыми. Нити, которые он собрал, выскользнули из его власти, нарастающие аккорды музыки снова стали сладким жужжанием. Антора улыбнулась.

— Все хорошо, — сказала она и отступила, протягивая обе руки. — Твою куртку, пилот. Здесь она тебе не нужна.

Мысленно он признал, что она права, и снял куртку, вложив ее ей в руки и не сразу отпустив.

Она секунду держала ее, словно оценивая вес кожи, а потом снова посмотрела на него, недоуменно морща лоб.

— На этой куртке много ран.

— Они зажили, — отозвался он, стараясь говорить весело. — Мы с ней залечили свои раны достаточно успешно. Эта куртка спасла мне жизнь, леди.

— Честь ей и хвала, — сказала она, серьезно глядя на него своими серебряными глазами, и резко тряхнула куртку, словно вытряхивала из половика пыль, а потом повернулась и бросила куртку на спинку стула.

Через мгновение она снова вернулась к нему, и Рен Зелу пришло в голову, что в комнате становится светлее: теперь сквозь тонкую рубашку он мог ясно различить изгибы ее тела.

— Времени остается мало, — проговорила она, придвигаясь к нему и с улыбкой заглядывая ему в глаза. — Я могу получить твой поцелуй, Рен Зел?

Он родился специально для того, чтобы подарить ей свой поцелуй. Но он встретил ее слишком поздно: он мертв, и не в их власти это исправить. Он покачал головой, а потом решил, что она могла и не понять этого земного движения, и тихо сказал:

— Нет. Леди… я бесклановик. Вы… Мне не следовало быть здесь… — беспомощно заключил он.

— Чушь, — отозвалась она на ясном земном и ухмыльнулась — криво и бесподобно. — Ну что ж. Попробуем другую стену крепости. Ты убедишься, что я совершенно лишена стыда. Итак: поскольку я леди и могу сама думать о моем меланти, ты откажешься от моего поцелуя?

Он заглянул в ее серебристые глаза, зная, что ему следует солгать.

— Ни за что.

Ее улыбка смягчилась. Она преодолела последнее расстояние, еще разделявшее их, и тщательно поставила свои босые ноги рядом с его сапогами. Рост у них был примерно одинаковый, и она легко обхватила руками его плечи. Ее дыхание согрело ему щеку, и он обхватил ее талию обеими руками, прижимая ее к себе, когда их губы соприкоснулись…

И вселенная взорвалась.

День 349-й

1392 год по Стандартному календарю

Улица Гамильтон

Пустошь

Он очнулся, слыша отзвуки выстрелов и ощущая обжигающую боль потери.

— Натеза!

Кто-то рядом с ним прошептал ее имя. Голос был незнакомый — слабый и хриплый, — но если рядом есть ее друг…

— Проклятие, только не вздумайте опять начинать это!

А вот этот голос он узнал сразу: Чивер Мак-Фарланд, на что-то злится, судя по громкости.

Пат Рин открыл глаза и немедленно увидел лицо крупного землянина, на котором отражалась не столько злость, сколько беспокойство, несмотря на всю его громкость. А потом беспокойство сменилось глубочайшим облегчением.

— Ну почему я не догадался сделать это раньше?

— Сделать что? — спросил Пат Рин и понял, что незнакомый хриплый шепот издает он сам.

Тут он начал замечать другие детали своего состояния: у него болело все тело, а левая рука была обездвижена.

— Не догадался просто приказать вам заткнуться, — продолжал тем временем Чивер. — Только, конечно, это все равно не помогло бы: разве вы когда-нибудь делали то, что вам сказано?

Он нахмурился, стараясь казаться кровожадным.

— Вы лежите здесь уже почти два дня, без памяти, в жару. Уже это было бы достаточно тревожно. И вы безостановочно говорите по-лиадийски, не считая тех часов, когда окликаете Натезу. Вот что случилось с вашим голосом. Что случилось с вами еще: вам в руку попала пуля, и еще одна — в ногу. Вы в личном доме босса Пенна Калхуна и за вами ухаживают его люди. Кстати, никто из них на лиадийском не говорит, что, наверное, к лучшему, судя по тому немногому, что удалось разобрать мне.

Ему действительно припоминались… разговоры. Долгие, откровенные разговоры с его погибшими родными — такие, каких он почти никогда не вел. Ему хотелось сказать многое — в первую очередь дочери, а еще Шану, на которого он так часто злился, и, как правило, по таким пустякам…

— Натеза.

Чивер поморщился, и Пат Рин снова ощутил яростный ожог потери — и лицо пилота расплылось в постыдном приливе слез.

— Ну-ну, только не надо скоропалительных заключений.

Голос великана зазвучал неожиданно мягко. Пат Рин закрыл глаза. Слезы выкатывались из-под его век и оставляли на щеках холодные влажные дорожки.