Ричард размышлял и о том, не думает ли и она, что он игнорирует вторжение Имперского Ордена по своим неразумным и эгоистичным причинам? Не думает ли и она, что он не делает чего-то крайне необходимого, что спасло бы невинных людей от ужасных страданий? И горячо надеялся, что нет. Было время, когда казалось, что только поддержка Никки давала ему силы двигаться дальше.

И еще он размышлял о том, не ожидала ли она, что он откажется от поисков Кэлен, чтобы полностью сосредоточиться на попытках спасти многие и многие жизни вместо одной, не важно, насколько ценной. Сердце его стиснуло болью: он знал, что сама Кэлен потребовала бы именно этого. И хотя она страстно любила его – еще тогда, когда помнила, кто она, – Кэлен ни за что не захотела бы, чтобы он занимался ее поисками, если это означает, что он пренебрегает возможностью спасти многих и многих людей, находящихся в смертельной опасности.

И один момент неожиданно поразил его: когда помнила, кто она… кем она была. Кэлен больше не могла его любить, поскольку не знала, кем она была, и не знала, кем был он. Он почувствовал слабость в коленях.

– Вот как я увидела это, – сказала Джебра, открывая глаза, и, казалось, приходя в себя, едва Зедд убрал свое успокаивающее прикосновение, – и я сделала все, что могла, чтобы показать ей правду. Но мне не понравилось в этой темнице. Не понравилось, нисколько.

– Так что же случилось потом? – Зедд почесывал впадину на щеке. – Как долго ты просидела в том подземелье?

– Я потеряла счет дням. Там не было окон, так что зачастую я даже не знала, день сейчас или ночь. Я не знала, когда менялись времена года, но явно была там достаточно долго, чтобы они могли сменяться. Да, постепенно я начала терять надежду.

Меня кормили… не досыта, но вполне достаточно, чтобы поддерживать мою жизнь. Время от времени, с большими перерывами, они оставляли горящую свечу в грязной и пыльной центральной комнате, куда выходили железные двери камер. Стража не была преднамеренно жестока со мной, но как это ужасно – оказаться запертой в темноте в такой маленькой каменной комнате. Я была не настолько глупа, чтобы жаловаться. Когда другие узники жаловались, или посылали проклятья, или поднимали гвалт, их предупреждали, чтобы они утихли, и иногда, если узник не подчинялся этим приказам, я могла слышать, как стража выполняла свои угрозы. Некоторые узники сидели там очень недолго – прежде чем их уведут на казнь. Время от времени приводили новых. Из того, что я могла видеть, выглядывая украдкой в маленькое оконце на двери, люди, которых туда приводили, были в высшей степени буйные и опасные. Их грязная ругань, раздававшаяся в непроглядной тьме, иногда будила меня и вызывала кошмары, когда я вновь пыталась уснуть.

Все это время я с благоговейным ужасом ждала видений, которые откроют мне мою окончательную судьбу, но видения так и не приходили. Хотя едва ли мне требовались видения, чтобы догадаться, что меня ожидает в будущем. Я знала, что когда захватчики подтянутся ближе, то Цирилла предпочтет решить, что в этом моя вина. Я провела с видениями бок о бок всю жизнь. Люди, не желавшие знать, что случится с ними, часто обвиняли меня в том, о чем я им рассказывала. Вместо того чтобы использовать эту информацию и сделать с этим хоть что-то, им куда легче было вымещать неудовольствие на мне. Зачастую они верили, что это я вызываю все их беды, рассказывая им о том, что видела, словно бы эти видения были моим злым умыслом, и мстили мне за это.

Быть запертой в той темной камере было почти за пределами переносимого, но мне ничего не оставалось, как пережить все это. Поскольку сидела я там безумно долго, то смогла понять, как, оказавшись брошенной в яму, Цирилла сошла с ума. По крайней мере со мной не было тупых и гнусных тварей, от которых приходилось бы защищаться, – людей такого типа, как запертые в других камерах. Но все равно мне казалось, что я наверняка умру там, всеми брошенная и забытая. Я потеряла счет, как долго была заперта, отрезанная от мира, от света, от всего живого.

Все это время у меня больше не было никаких видений. Тогда я еще не знала, что больше не увижу их.

Однажды королева прислала слугу, спросить, не отказалась ли я от своих видений. Я сказала тому человеку, который пришел повидать меня, что буду рада сказать королеве любую ложь, какую ей только угодно, лишь бы она выпустила меня отсюда. Должно быть, не это она хотела услышать, потому что я больше никогда не видела этого слугу, и никто не приходил, чтобы освободить меня.

Ричард поднял глаза и заметил, что Шота наблюдает за ним. В ее глазах он читал молчаливое обвинение в том, что он поступал точно так же – хотел, чтобы она рассказала ему что-то другое, а не то, что она видела и что ожидало мир. Он ощутил укол вины.

Джебра подняла глаза, пристально вглядываясь в небесный свет высоко над их головами, как будто впитывая простое чудо этого света.

– Однажды ночью – я лишь позже узнала, что это была ночь, – к маленькому оконцу в железной двери, ведущей в мою тесную комнату, подошел стражник. Он шепотом сообщил мне, что войска Имперского Ордена приблизились к городу. И еще сказал, что наконец-то началось сражение.

Его голос звучал так, будто он был рад, что наконец кончилась агония ожидания и что реальность происходящего освобождает всех от необходимости притворяться перед их королевой. Это походило на то, будто жестокая правда о происходящем почему-то делала их вероломными предателями, поскольку именно предательство по отношению к желаниям королевы теперь трансформировалось в реальность. Увы, это была лишь часть иллюзий королевы, слишком очевидная, чтобы ее можно было игнорировать.

Я прошептала в ответ, что боюсь за жителей города. Он усмехнулся и сказал, что я просто рехнулась, что я не видела армии Галеи и не видела, как сражаются ее солдаты. Он прямо и откровенно заявил мне, что армия Галеи, сила, включающая больше ста тысяч храбрых мужчин, разобьет захватчиков и прогонит их, точно так, как сказала королева.

Я промолчала. Не осмелилась выступать против столь желаемых иллюзий королевы относительно непобедимости ее армии, не посмела сказать, что знаю, что та громада войск Ордена, которую показали мне видения, легко сокрушит армию защитников, и что этот город падет. А я, запертая в камере, не могу даже сбежать.

И затем я услышала тот самый странный зловещий звук из моих видений. Он пробирал меня до костей, вызывая дрожь. По моей коже побежали мурашки. И наконец я поняла, что это было: завывание многих тысяч вражеских боевых горнов. Этот звук напоминал вой демонов, вырвавшихся из преисподней, чтобы пожирать все живое. Даже толстые каменные стены не могли задержать этот ужасный, пронизывающий вой. Это был звук, объявляющий приближение смерти, звук, вызвавший бы благосклонную улыбку самого Владетеля мертвых.

Джебра провела по своим плечам руками, будто одно лишь воспоминание о надрывном призыве боевых горнов вновь вызвало мурашками. Она глубоко вдохнула, чтобы восстановить самообладание, прежде чем взглянула на Ричарда и продолжила свой рассказ.

– Вся стража побежала к городским оборонительным укреплениям, оставив темницу без охраны. Разумеется, железных дверей, которые они заперли за собой, было более чем достаточно, чтобы помешать кому-либо совершить побег. После их ухода некоторые из узников начали выкрикивать одобрительные приветствия приближающемуся Имперскому Ордену и надвигающемуся падению Галеи, потому что верили, что приближается их освобождение. Но и они тоже затихли, когда к нам начали проникать отдаленные крики и вопли. Тишина поселилась в мрачных темницах дворца.

Вскоре я услышала лязг оружия, сливающиеся крики множества людей, втянутых в смертельную схватку, и все это приближалось и приближалось. Крики боя смешивались с ужасающими воплями раненых. И те и другие становились все громче, по мере того как защитники отступали. А затем враг был уже во дворце. Некоторое время я сама жила там, и поэтому знала многих из тех людей, кому пришлось это пережить…