КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА «Народной воли».

(Троицкий переулок, 11).

Май, 1879 года.

Михайлов слушал рассказ Суханова, от волнения теребя усы и по временам оглаживая шевелюру.

– Н-да, – выговорил он, когда Суханов закончил. – Соня девушка, конечно, боевая. Иной раз даже слишком боевая…

Суханов усмехнулся и поморщился: губы ещё побаливали.

– Она же генеральская дочь… В детстве даже с детьми императора играла, когда её отец был столичным губернатором…

Михайлов мельком глянул на Суханова, поднялся, подошёл к окну. Стоял поздний вечер, но на улице было светло: приближались белые ночи. Машинально осмотрел улицу в оба конца: подозрительных субъектов не было.

– Николай, прости. Она тебя втянула – с неё и спросим.

– Как же, спросишь её… Она уже из Питера улизнула.

Михайлов удивился.

– Да? Откуда ты знаешь?

– Воронья почта сообщила, – сказал Суханов. – Оля с Сашкой.

– Как же так! – снова разволновался Михайлов. – Никого не предупредила… И с Петенькой тоже…

– С Петенькой жандармы покончили, – сказал Суханов. – А Сонька его подозревала. Вот как, брат, получается. И ведь, я слышал, чуть детей его не вырезали? Кто-то помог им бежать…

– Сонька и помогла, – сказал Михайлов.

– Да? Совесть, значит, замучила…

Михайлов побледнел.

– Перестань, Николай. Она – наш испытанный боевой товарищ. Конечно, за самовольство, за нарушение дисциплины с неё надо спросить. Но ведь смотри же, она и сама рисковала в обоих предприятиях: и в Петергофе, и здесь, когда…

Он не договорил. Суханов не должен быть посвящен во все тайны. Он – лишь один из руководителей «военной организации» партии.

Суханов всё понял. Криво усмехнулся, потрогал подживавшую губу:

– Может, она и боевая, и товарищ заслуженный. А только, ты уж меня прости, сама всегда сухой из воды выходит.

– Нет! – Михайлов снова вскочил. – Ты не смеешь так говорить!

– Почему же? Ведь она меня подставила, и благодаря ей я в Третье отделение попал, к самому Комарову в лапы. И Петенька сгорел тоже…

– Петеньку жандармы и без Сони убили бы, – возразил Михайлов, заставляя себя успокоиться. – О чём ты?

Суханов вздохнул.

– Да о чём… Не люблю я таких, как она… Ей бы мужиком родиться…

Михайлов несколько секунд смотрел на Суханова. И вдруг, вместо того, чтобы окончательно рассердиться – рассмеялся.

– А вот тут ты, пожалуй, прав, Коля…

Он снова сел за стол.

– И вот ещё какое дело, Коля… Ты эту личность, убийцу, в лицо запомнил?

– Это которого? – заинтересованно отозвался Суханов. – Кучера, что ли?

– Ну да, кучера… Илюшей звать.

– О! Эту зверскую рожу, Саша, стоит только один раз увидеть – всю оставшуюся жизнь помнить будешь! Он ведь пулю от Соньки получил; лежит у Цепного моста, помирает. Господин Комаров меня очной ставкой с ним стращал…

– Да? – рассеянно переспросил Михайлов. – Значит, Соня отомстила-таки…

– Выходит, что так. Хотя, может быть, это и не Соня: у неё же теперь не спросишь…

Михайлов отмахнулся:

– Погоди ты, Коля. У меня другое на уме. Этот страшный, как ты говоришь, человек… Его охраняют, поди, как самого Комарова?

Суханов насторожился:

– Да вроде я особой охраны не заметил… А куда ты, собственно, клонишь?

Михайлов прямо посмотрел в глаза Суханову. Взгляд был говорящим. И Суханов внезапно всё понял без слов.

СПб ЖАНДАРМСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ.

– Ваш секретный пациент, боюсь, долго здесь не протянет, – доктор Кошлаков собирал свою врачебную сумку.

– Что же прикажете делать? – сумрачно спросил Комаров.

– Перевезти бы его в больницу… Пуля прошла навылет, но задела печень. Такие ранения добром не кончаются.

– Ну, если не кончаются – зачем же в больницу? – буркнул Комаров.

– Там круглосуточное наблюдение, лекарства, оборудование. Возможно, понадобится операция, – не здесь же прикажете оперировать? Надежда ведь всегда есть. Тем более пациент довольно крепок физически.

– Хорошо, – сказал Комаров. – Если нужно – отвезём.

– Только в специальном рессорном экипаже, и очень осторожно. Я пришлю доктора Парвуса, – чтоб под его наблюдением…

Комаров кивнул.

– Когда везти?

– Чем скорее, тем лучше. Я знаю превосходного хирурга, который через военный госпиталь в Турецкую войну прошёл. Ему такие ранения знакомы.

– Хорошо, – согласился Комаров.

Поздно вечером он заглянул в камеру Илюши. Илюша лежал на кровати, босоногий, всё в той же рубахе. Лицо казалось синеватым. Глаза были устремлены в потолок.

– Помираю я, кажись, вашбродь… – вымолвил Илюша.

– Погоди ещё помирать-то, – наигранно-весело проговорил Комаров. – Завтра тебя к доктору отвезут. В больницу. К самому лучшему доктору!

Илюша сипло ответил:

– Нет… Чую я – не доеду…

Комаров поморщился.

– Сам же говорил, что у тебя двенадцать жизней, а? Как же не доедешь… Доедешь, да ещё и вылечат тебя.

Илюша скосил на Комарова глаза. Приподнял руку, поманил Комарова.

– Ты что? – насторожился Комаров, но подошёл, склонился над Илюшей.

Илюша поглядел на него строго, сквозь очки. «Вылитый честный русский литератор на смертном одре», – подумал Комаров.

– Помнишь про моего брата, Петрушу? – совсем тихо спросил Илюша.

– Помню. Да где же его сыскать…

Илюша судорожно вздохнул:

– А его искать не надоть… Помирать буду – свистну. Он сам к тебе придёт. Уж он такой… Скрозь стены проходит. Так ты, вашбродь, позаботься о нём. Непутёвый он у меня. Рисковый. Так и прёт на рожон… Его придерживать надо.

– А как же я его узнаю? – спросил Комаров и сам понял, что брякнул глупость.

Илюша медленно растянул белые губы в кривую улыбку.

– А вот как увидишь меня – живого и здорового, – так и поймёшь: Петруша это.

Илюша задохнулся, замолчал. Комаров ждал.

– Его, слышь, тоже по острогам Убивцем кличут… – прошептал Илюша и закрыл глаза.

День был тёплый, и хотя небо хмурилось, солнце по временам проглядывало сквозь облака – и тогда серебрились воды Фонтанки, и весело сверкали окна.

На заднем дворе управления стояли длинные закрытые дроги, напоминавшие катафалк. Когда Убивца вынесли на носилках четверо дюжих жандармов, его позеленевшее лицо внезапно оживилось. Он открыл глаза, огляделся.

– Ишь ты! Солнышко, значит, – сказал Убивец. – К добру. И птахи небесные как расчирикались…

– Ты бы помолчал, тебе говорить вредно, – заметил доктор Парвус.

Двое жандармов, стоявших в дрогах, приняли носилки. Пол был застелен слоем соломы, и на этот слой осторожно поставили носилки.

– Хорошо… – выговорил Убивец. – Солома – это хорошо. К добру. Ишь ты, как оно… духмянисто стало. Будто в деревне.

В дроги влезли два жандарма. Доктор поехал отдельно, в собственной пролётке.

При повороте с Литейного на Фурштатскую дроги приостановились. На подножку облучка внезапно вскочил молодой человек без шляпы, коротко, по-военному стриженый.

– Э! – возмутился сидевший рядом с кучером унтер-офицер. – Ты куда?

– Сюда, господин унтер. Приказано вас проводить.

– А то мы дорогу не найдём? – возмутился было унтер и вдруг почуял неладное. Скосил глаза вниз: ему в бок упиралось дуло револьвера.

Кучер мгновенно всё понял. И молча подстегнул лошадей.

– Так что, унтер, если жить хочешь, помалкивай. А ты, – молодой человек обратился к кучеру, – гони к Дегтярному. Знаешь?

– Как не знать! – с готовностью отозвался кучер и ещё нахлестнул лошадей.

Движение в сторону Смольного было довольно оживлённым, но когда повернули на Кирочную и проехали Таврический сад, движение стало редеть.