– Во втором этаже… А вот какое окошко… Погодь. Там два окошка, в кабинете. Шторы со снурками… Да вот оно!..

И Кадило показал пальцем.

– Добре… – тихо сказал Антоша. – Вылазь. Иды к няньке своей…

Кадило, скрывая радость, выскочил из пролётки. И чуть не бегом кинулся прочь.

Он не знал, где окно комаровского кабинета. Ткнул пальцем наугад. Зато знал, что надо жандармов как-то предупредить… Да вот как? Есть один знакомый унтер, – так он тоже в управление не вхож…

Ладно… После разберёмся… А сейчас – домой: Мадли успокоить, хлопнуть водки, да в баньку, да в постельку опосля! И забыть поскорей про этого страшного Антошу и его жутких братцев.

Внезапно сзади до него донеслось:

– А ведь наврал ты мне, Борька…

Кадило приостановился, хотел обернуться, но удержался: пошёл дальше, всё убыстряя шаг. Он шагал, ничего не видя, не понимая. Прижимал руку к груди, чтобы было не видно разреза. Сердце в груди, под мокрым кителем, бухало тяжело и больно. Только сейчас Кадило вдруг отчётливо понял, что всё это время был на волосок от смерти. Только чудо спасло…

* * *

Антоша сидел перед осколком зеркала в маленькой полуподвальной комнатке. Глядел на своё белое лицо, запавшие глаза. На столике рядом с зеркалом горел огарок свечи. А на краю столика – раскрытая растрёпанная книжка.

Антоша начал прилаживать на голову чёрный лохматый парик: соорудил его сам, из старой шапки, найденной в сарае у хозяина, сдавшего ему эту каморку.

Одновременно он поглядывал в книгу и монотонно, но старательно выговаривал:

– Мчат-ся ту-чи. Вьют-ся ту-чи.
Не-видим-кою лу-на
Осве-щает снег ле-ту-чий;
Мут-но не-бо, ночь мут-на…

Он пытался научиться связно говорить, а заодно сгладить свой малоросский выговор.

Приладил парик, прикрепив его булавками-невидимками к собственной шевелюре. Вытащил из ящика стола бороду. Такую же чёрную, как парик, с завязочками. Подумал. Отцепил парик и начал подвязывать бороду.

– … Хоть убей, сле-да не видно…
Сби-лись мы. Што де-лать нам?
В по-ле бес нас во-дит, вид-но,
Да кру-жит по сто-ронам…

Подвязал бороду, снова начал прилаживать парик.

– … Сколь-ко их? Куда их го-нят?
Што так жа-лоб-но по-ют?
До-мо-во-го ли хо-ро-нят,
Ведь-му ль зам-муж вы-да-ют…

Приладил, подколол булавками. Надел на парик крестьянскую шапку.

– Мчат-ся бе-сы рой за ро-ем
В бес-пре-дель-ной вы-ши-не,
Виз-гом жа-лоб-ным и во-ем
Над-ры-вая серд-це мне…

Снова сунул руку в ящик стола. Достал очки в простой проволочной оправе. Нацепил, и тут же снял. Поглядел на дужки, слегка распрямил их. Пощупал ухо под париком. Снова надел очки.

Наклонился к зеркалу.

И замер.

Из мутного Зазеркалья на него смотрели Илюша с Петрушей. Только – молодые.

– Мчатся бе-сы… Рой… за роем… – отчётливо выговорил он. – Мчатся бе-сы… рой за ро-ем…

Помолчал, поправил очки.

– Рой-за-ро-ем…

Вздохнул, послюнявил огрызок карандаша и принялся чернить брови.

– Усих… усих… зароем…

* * *

ШАРЛОТТА

(Записки из подполья)

БОРОК.

Декабрь 1934 года.

(Эхо 30-х годов 20-го века).

Поздним вечером в кабинет Морозова вошёл офицер НКВД. В новенькой, с иголочки, шинели, в надраенных до блеска мягких яловых сапогах.

– Товарищ Морозов? Николай Александрович?

Морозов, скрывая волнение, привстал.

– Так точно… То есть, собственно, – да.

– Прошу вас собраться: вас вызывают в Кремль. Машина ждёт во дворе усадьбы.

– Что? – не понял Морозов.

– В Кремль, – громко повторил офицер; видимо, подумал, что Морозов по причине преклонного возраста плохо слышит.

– Э-э… – Морозов вышел из-за письменного стола. – Прямо сейчас?

– Сейчас.

– Гм… А что нужно взять с собой?

Офицер удивился, пожал плечами.

– Указаний не было… Да и зачем вам что-то брать? Указание было такое: чтобы, извиняюсь, костюм и галстук. Поторжественней.

Морозов поправил очки, суетливо заметался по кабинету.

– Я понял. Хорошо. Вы здесь подождёте? Или пройдёте в гостевую комнату?

– Спасибо. Я подожду вас во дворе, у машины.

* * *

Во дворе стоял автомобиль чёрного цвета; офицер услужливо открыл заднюю дверцу.

– Садитесь, Николай Александрович!

– Благодарю…

Морозов уселся на непривычно мягкое, и оттого неудобное сиденье.

Офицер захлопнул дверцу, сел впереди, рядом с водителем.

– Ну, поехали, – сказал он водителю. – Да с ветерком!

* * *

Глубокой ночью приехали в Кремль. У Морозова снова слегка кружилась голова от слишком быстрой езды.

Офицер провёл Морозова мимо часовых, вошёл в здание.

К ним навстречу быстро вышел Енукидзе.

– Как доехали, Николай Александрович? Как здоровье?

– Благодарю… Всё хорошо…

– Товарищ Сталин ждёт вас.

И Енукидзе повёл Морозова по ковровым дорожкам, мимо часовых, коридорами и лестницами.

Дверь в кабинет Сталина была открыта.

Увидев Морозова, Иосиф Виссарионович отложил трубку, поднялся из-за стола. Поздоровался за руку, как и в первый раз.

– Рад видеть вас, Николай Александрович, в добром здравии, – сказал Сталин. – Садитесь вон туда, поближе к моему рабочему столу.

Сел сам, взял со стола лист бумаги.

– Вот, ознакомьтесь…

– Что это? – робко спросил Морозов.

Сталин едва заметно усмехнулся в пышные усы.

– Указ о присвоении вам и ещё ряду товарищей звания Героя Социалистического Труда… Завтра этот указ будет опубликован в газетах, а вечером на торжественном заседании состоится и награждение.

Морозов взял указ, начал читать. Строки типографского шрифта прыгали перед глазами.

– Я… – пробормотал Морозов. – Даже не знаю, что сказать… Разумеется, кроме слов благодарности за безмерную заботу партии и правительства… Спасибо! Огромное спасибо, товарищ Сталин!

– Э!.. – пренебрежительно взмахнул рукой Сталин. – Это партия и правительство вам благодарны за многолетний добросовестный труд. Ведь вся ваша жизнь похожа на подвиг: борьба с самодержавием, многолетнее заключение в царских застенках, самоотверженное служение науке…

Сталин помолчал.

– У вас, вероятно, будет нелёгкая ночь…

– Ничего! У меня часто бывает бессонница, товарищ Сталин. Я привык.

– Что ж! Тогда вам не составит большого труда до утра написать краткую ответную речь после награждения и показать её мне. А пока…

Сталин взял трубку, но закуривать не стал, просто пососал мундштук, и начал крутить трубку в руках.

– Пока я хотел бы задать вам несколько вопросов. В продолжение нашего сентябрьского разговора. Если вы помните…

– Да разве такое забудешь! – искренне сказал Морозов, прижимая руки к груди.

Сталин отложил трубку. Слова Морозова показались ему двусмысленными. Пришёл на ум каламбур: «Морозов – сморозил».

Да… Велик русский язык!

– Не беспокойтесь, я вас не задержу… Скажите, Николай Александрович, сколько раз вы были в эмиграции?