– Могло, – проворчал Медведь, подливая в чай водку из припасённой четвертушки. – И будет.

– Да когда ещё что будет! Перевод, понижение, – это ещё не всё! Нас же, считай, наградили! Год-два – это тебе не «десятка» без права переписки…

Медведь сумрачно поглядел на него.

– То-то и оно, что не «десятка», – непонятно буркнул он.

– Попадём в «Лензолото» – а это, брат Филя, такая контора, что если как следует развернуться, обогатиться можно! – продолжал Запорожец, сделав вид, что не заметил реплики Медведева.

– Можно, – повторил Медведь и, морщась, глотнул дышащего паром чая.

Запорожец крякнул, покосился на дверь, за которой прохаживался часовой, и начал глядеть в окно. За окном было всё то же: тянулись белые равнины, проскакивали заметённые снегом жидкие перелески.

Медведь снова глотнул чаю и угрюмо сказал:

– Обманули тебя, Ваня. Мы с тобой в этом поезде только до Москвы и доедем, а дальше, может, обычный этапный телятник повезёт…

– Что? – встрепенулся Запорожец.

– То самое… Не «Лензолото» тебе светит, а «Дальстрой». А мне – Беломорканал.

И замолчал надолго.

«Ничего, Филя, ты и на канале хорошо устроишься, – подумал Запорожец. – Там Раппопорт тебе непыльную работёнку найдёт. А я и в «Дальстрое» не пропаду… Ого, да я такое знаю! Нет, я ИМ нужен. И буду нужен!»

Записочка, переданная Кирову накануне убийства безвестным лигером-библиотекарем, не была подшита к делу. Запорожец позаботился, чтобы она сохранилась в целости и сохранности. Кто знает, может быть, эта записочка ещё пригодится… Запорожец слегка улыбнулся. Что ж, у вождя мирового пролетариата есть чему поучиться. Например, сохранять копии документов, даже если эти документы в данный момент кажутся неважными. Впрочем, что касается записочки… О! Это козырь. Козырь против всех них! И, может быть, именно ему, Запорожцу, удастся вывести скрытых троцкистов на чистую воду и обелить своё запятнанное имя. Хотя бы в глазах потомков…

«Потомков… До них еще жить да жить…»

С этой неутешительной мыслью он разделся до тёплых офицерских кальсон и лёг на постель, кутаясь в жидкое казённое одеяло.

Он задремал под перестук колёс. Ему снилось что-то страшное: доктора со шприцами и скальпелями склонялись над ним, а неподалёку, на кушетке, лежал прикрытый окровавленной простынёй бездыханный Филипп Медведь.

* * *

Но действительность была страшнее сна. В этот самый момент Иосиф Виссарионович внимательно читал и перечитывал ту самую записку, найденную у Кирова. В записке было написано: «Вас хотят убить. Покушение произойдёт в ближайшее время». И подпись: «Лигер Торо».

До Запорожца копию с записки – примитивно, под копирку, – успела снять вездесущая красавица и секретный агент Зинаида Ивановна.

Перечитав записку в очередной раз, вождь взял трубку, пососал мундштук. Глядя куда-то в пространство за задёрнутыми портьерами окнами, он вдруг усмехнулся.

– Всякому овощу своё врэмя!.. – подумал он вслух и добавил: – Хорошие пословицы есть в русском языке…

Открыл стол, достал папку безо всяких надписей, вложил в неё записку. Взял ручку со стола и написал печатными буквами, крупно: «Лига». Потом спрятал папку в стол. И задумался над богатством идиом русского языка.

И еще он думал о том, что от этой бумажки лет через сто, может быть, будут зависеть судьбы целых народов.

* * *

ЛЕНИНГРАД.

Декабрь 1934 года.

Теперь Лукавину не оставалось ничего другого, как бежать. Это он понимал и сам, без дополнительных указаний.

Лукавин стоял у ободранного зеркала над рукомойником. Срезал ножницами бороду, лохмы. Натёр лицо мылом и принялся сбривать остаток бороды и усов, вполголоса чертыхаясь про себя: ругал тупые советские бритвенные лезвия «Балтика». Впрочем, голоса можно было не понижать: у соседей снова был скандал, пока ещё в первой стадии, – плакали дети, кричала жена Серафима. Муж молчал. Вскоре начнётся второй этап. А потом и третий: муж начнёт учить Серафиму уму-разуму. Лупил он жену молча, и она сама при этом тоже почему-то молчала. Так что на третьем этапе ругаться Лукавину приходилось про себя.

К ночи он, переодетый, бритый наголо, одетый в толстовку, белые войлочные унты и полушубок, мог спокойно выйти на ленинградские улицы. Правда, была опасность наткнуться на патруль – патрули ввели после убийства Кирова, – ну, да Бог даст… Да и идти тут недалече.

Дождался, пока жильцы утихомирятся. Наконец соседи захрапели, закончив баталию по всем правилам. В конце Серафима или убегала с детьми ночевать к соседям, или била мужа чугунной сковородой по голове. От этой процедуры он мгновенно успокаивался, падал и погружался в богатырский сон до утра. С утра ничего не помнил и уходил на работу, мрачно почёсывая очередную шишку на голове.

Лукавин выглянул на лестницу. В конце коридора горел свет. Всё было тихо.

«Опять эта Варвара Семёновна свет не выключила!» – по привычке подумал Лукавин.

Он отпер дверь в подъезд и внезапно ощутил, как прелая противная овчина закрыла ему рот. Кто-то схватил его за руки, согнув в три погибели, и молча потащил вниз по лестнице. Краем глаза Лукавин заметил, что нападавшие были в форме НКВД. Только форма-то была поддельной, – Лукавин в этих тонкостях хорошо разбирался.

Вышли из подъезда, во вьюжную ночь.

Миновали пару проходных дворов, завели в третий. Отвели в самый конец, в тупик, заваленный тряпьём и мусором. Один за другим прогремели два выстрела.

Лукавин повалился лицом в мусор.

Потом его тело завалили тем же мусором.

– А всё же лучше было подальше отвести, – сказал один.

– Найдут – не сразу узнают, – ответил второй. – А узнают – так всё равно не поймут ничего…

* * *

Сталин лично прочитал допросы Николаева, его близких, друзей, – короче, сеть НКВД была мелкоячеистой, и в неё попали люди, даже никогда не видевшие Николаева, а только слышавшие его фамилию.

В списке посетителей Кирова Николаев значился. Этот список тоже перетрясли. Нескольких посетителей так и не нашли.

А некоторых, по личному указанию Сталина, и не искали.

Остальные, попавшие в сеть – общим счётом 116 человек, – тоже исчезли. Но уже согласно судебному решению. Ибо, как шутил в кругу своих приближённых великий советский прокурор Вышинский, перефразируя латинскую мудрость, закон у нас не столько «лекс», сколько «дура».

Кстати, в число расстрелянных попала и Зинаида Ивановна, чьи роскошные формы, вопреки мнению Кирова, увели её совсем недалеко: до расстрельной стенки в подвале ленинградского УНКВД.

Часть первая

ГОРОД БЕСОВ

Глава 1

ПЕТЕРБУРГ.

9 января 1879 года.

Из крепости Леона Мирского везли в закрытой карете. Поняв, что поглазеть на уличную толчею не удастся, Мирский прикрыл глаза и откинулся на сиденье. Жандармский офицер (в знаках различия Мирский, к стыду своему, разбирался слабо) сидел рядом, – строгий, подтянутый, очень красивый в своей голубой шинели. Куда везут? Два рядовых жандарма, сидевшие напротив, глядели прямо перед собой истуканами. Офицер загадочно молчал. Обещали выпустить. А ну как увезут подальше, за Охту, – да и расстреляют?..

Мирский улыбнулся этой шальной мысли, которая, однако, его вскоре начала беспокоить. Расстрелять – не расстреляют, но, может быть, у ЭТИХ изменились планы?

Мирский слегка поёрзал, вслушиваясь. Он пытался определить, в каком направлении движется карета. И не смог. Пока не услышал звонка конки и зычные разноголосые крики: «А вот баранки валдайские! А вот шинель почти новая!» Значит, не на Гороховую. А куда же?..

Карета вскоре свернула, крики затихли.