– Помилуйте! – сказал Маков. – Кто же об этом не знает! Меня давеча и Дрентельн на эту же тему просвещал… Но речь-то идёт о другом: о заговоре с целью покушения на жизнь Государя!

– Заговоре? – повторил Адлерберг.

Он вскочил, и снова упал в кресло.

– Заговоре… – тихо повторил он.

Снова тяжёлая пауза. Адлерберг, не поднимая глаз, произнёс почти официальным тоном:

– Лев Саввич, учитывая крайнюю деликатность вопроса… Изложите всё, что вам известно о заговоре, в письменном виде. Послезавтра я еду к Государю в Ливадию, и могу твёрдо пообещать, что ваша записка будет вручена ему лично в руки, и притом без свидетелей.

Он поднял голову. Глаза были сухими.

– Хорошо, – кивнул Маков. – Вероятно, сегодня же к вечеру… Или завтра… Лично доставлю вам на квартиру…

– Да! – встрепенулся Адлерберг. – Куда угодно: на квартиру, или сюда. Я буду ждать.

Маков почувствовал головокружение. Если и Адлерберг среди НИХ…

Впрочем, это уже неважно. Ничего уже не важно.

На ватных, негнущихся ногах Маков вышел из кабинета.

Навстречу ему попался государственный секретарь Егор Абрамович Перетц. Он остановился и что-то сказал. Маков не слышал, только заметил: лицо Перетца было участливым.

К чертям собачьим ваше участие. Всё к чертям. Остаётся только одно – повидаться с самим цесаревичем.

ПЕТЕРБУРГ. АНИЧКОВ ДВОРЕЦ.

Июнь 1879 года.

Цесаревич Александр Александрович, огромный, грузный, с не по возрасту отяжелевшим лицом, сидел с семьёй за завтраком. Впрочем, завтрак уже закончился, и Мария Фёдоровна собиралась приказать детям выходить из-за стола, но тут цесаревич в задумчивости взял серебряную вилку, и начал пальцами сворачивать её жгутом.

– Папа! Ура! – закричали дети, а наследник, одиннадцатилетний Николенька, даже захлопал в ладоши:

– Папенька! Ещё, ещё!

Александр Александрович усмехнулся в усы, – настроение у него нынче было хорошее, – взял кофейную ложечку. Положил её между пальцами. И легонько сжал. Ложечка пискнула – и сломалась.

Александр Александрович вздохнул:

– Хлипкий металл. Ломается. Иное дело наш российский пятак…

Мария Фёдоровна покачала головой и сказала ледяным голосом:

– Александр! Ты ведь знаешь, этот сервиз мне дорог. Он привезён из Дании, это подарок моего папа.

Цесаревич кивнул. Закрыл лицо ладонью, чтобы не видела супруга, подмигнул детям и сказал страшным шёпотом:

– «Подгнило что-то в Датском королевстве!»… Ну? Откуда это?

– «Гамлет», «Гамлет»! – закричал старший, Николенька.

А восьмилетний Георгий задумчиво уточнил:

– Сочинение английского господина Шакеспеаре!

Гувернантки, пришедшие за младшими детьми, прыснули. Александр Александрович улыбнулся. Мария Фёдоровна медленно поднялась. Лицо её было спокойным, но бледным. Это не предвещало ничего хорошего.

Низким голосом она произнесла:

– Эти шутки крайне неуместны и неумны. Королевство Датское процветает. Подгнило же, как всем известно, здесь, в России. И давно уже подгнило!..

Она сверкнула глазами на мужа. Муж сидел, понуро опустив голову.

– Да, дети, это была неудачная шутка, – через силу выговорил он.

Дети сразу притихли, стали выходить из-за стола. Четырёхлетняя Ксюша вдруг расплакалась, и няня, тотчас подхватив её, унесла из гостиной. Мария Фёдоровна проводила её свирепым взглядом.

– Александр! Таскать на руках четырёхлетнюю девочку…

– Ну… Она же ещё маленькая, – почти робко возразил цесаревич.

– Она уже боль-ша-я! – по слогам выговорила Мария Фёдоровна и вышла из-за стола.

Видимо, день выдался неудачным для шуток. Александр Александрович вздохнул, тяжело развернулся вместе со стулом:

– Николя! Сегодня катание на паруснике отменяется.

Николенька стоял у дверей, обернулся:

– Но, папенька…

– «Но, папенька»! – фыркнул цесаревич. – Я вам не лошадь, и прошу впредь не понукать!

Николенька надул губы и выскочил за дверь.

Когда Александр Александрович вышел из гостиной и направился в личные апартаменты, чтобы вздремнуть после завтрака, к нему подскочил его личный секретарь Балабуха.

– Ваше высочество! Прибыл министр внутренних дел господин Маков.

– И что? – Александр Александрович остановился, глядя на секретаря сверху вниз: разница в росте составляла едва ли не аршин.

– Желают аудиенции… – неуверенно проговорил Балабуха.

– И что?

Балабуха пожал поникшими плечами:

– Я объяснил, что сейчас это никак невозможно. На то есть присутственные часы…

– И что?

Секретарь окончательно смешался. Александр Александрович молча ждал. Наконец в глазах его мелькнул лукавый огонёк. Балабуха только этого и ждал:

– Прибыл давно, с полчаса назад. Прикажете проводить в зимний сад?

Александр Александрович подумал.

– Нет. Передай ему, что сейчас, за ранним временем, принять его не могу. Пусть приедет после ланча, в полдень. Или нет: лучше в час пополудни.

– Но в час пополудни приедет Константин Петрович!

– И что? – снова сказал Александр Александрович, и, насвистывая себе под нос, зашагал в апартаменты.

Балабуха посмотрел ему вослед. Вздохнул и отправился выполнять поручение.

Маков стоял внизу, в вестибюле, отвернувшись к окну. Фуражку он положил на подоконник. Офицер охраны и адъютанты стояли поодаль; перешёптываясь, глядели Макову в спину.

Балабуха подошёл.

– Лев Саввич! Простите, что заставил вас ждать.

– Это ничего, – отмахнулся Маков, оторвавшись от созерцания лужайки, цветника и ворот. – Прекрасная погода! Вы не находите?

– Э-э… Погода? Это – да… – Балабуха слегка смешался, запнулся, но тотчас и выправился: – Его Высочество Александр Александрович просят его извинить и передать, что не может принять вас сейчас за ранним временем. Просил быть в час пополудни.

– Хорошо, – ответил Маков. – Передайте Его Высочеству, что я непременно буду…

Он надел фуражку, натянул перчатки. Как-то странно взглянул на Балабуху:

– А всё же погода прекрасная.

Он повернулся к офицерам и громко сказал:

– Сочувствую вам, господа! Провести такой солнечный день в холодном вестибюле… Весьма сочувствую!

Офицер охраны двинулся было открывать двери, но Маков остановил его:

– Не беспокойтесь, я знаю, где выход.

И твёрдым шагом направился к дверям.

У решётки Аничкова дворца прогуливался какой-то юный гвардейский офицер под ручку с дамой в вуалетке. Маков уже проходил мимо, погружённый в самые мрачные раздумья, когда дама вдруг воскликнула:

– Какой сердитый господин! – и словно случайно толкнула его локотком.

Маков остановился.

– Простите?

И тут же гвардейский офицер прошептал, не меняя милого выражения лица:

– Ваше высокопревосходительство, я и есть тот самый гвардейский офицер, передавший послание террористов.

Маков в изумлении оглянулся по сторонам. Ему показалось, что он ослышался, тем более что дама продолжала глядеть на него с кокетливой улыбкой, а офицер – с соответствующей улыбкой – на даму.

– Что? – спросил Маков.

– Лев Саввич, вы не расслышали? – повторил офицер, чуть повысив голос, но не меняя выражения лица. – Я тот самый гвардейский офицер, который…

– Я расслышал! – воскликнул Маков. – Но никак не мог предположить, что вы осмелитесь… вы, связанный с террористами… вот так, запросто, остановить меня на улице…

– Другого случая может уже не быть, – голосом, от которого Маков невольно вздрогнул, сказал офицер. – Я многих знаю. И террористов, и царедворцев. И многие их тайны мне тоже хорошо известны.

– Откуда же? – удивился Маков.

– Мой брат – террорист.