И, вскинув на него презрительные глаза, Елизавета Яковлевна вдруг сказала:

– Господин Победоносцев! Ведь мой муж не прощелыга какой-нибудь! Он же генерал! Министр! Отчего же его хоронят не по-людски? Даже оркестра нету!

Константин Петрович слегка оторопел.

– Простите, Елизавета Яковлевна. Сие не в моей компетенции… Насколько я знаю, порядок похорон был утверждён цесаревичем, учитывая некоторые обстоятельства… Синод, кроме того, был настроен решительно против…

– «Настроен»! – передразнила вдова. – А вы-то кто? Вы ведь и Синоду командир, или нет?

Победоносцев даже взопрел. Поджав губы, изрёк:

– Митрополит Новгородский и Петербургский Исидор служит единому Богу. Самоубийц не хоронят по православному обряду… Граф Толстой, обер-прокурор Синода, именно так и выразился.

Он хотел добавить: «А растратчиков не хоронят с воинскими почестями», но промолчал: не над гробом же покойного этакое говорить.

Елизавета Яковлевна окатила его ледяным взглядом и довольно явственно фыркнула.

– Да какой же он самоубийца, когда у него живот распоротый?

Победоносцев с трудом удержал себя в руках.

– Это, видимо, медики, простите, перестарались…

– Ну да, как же, медики… Нигде ни единой царапины, а в животе – дырка. Я же не слепая! Что же, он сам себя ножом в бок ткнул?

Она всхлипнула.

«Однако не такая уж она и дура…» – подумал Победоносцев. Ответил строго:

– Официально подтверждена версия самоубийства. Благодарите ещё, что монахини согласились принять, на кладбище Новодевичьего монастыря…

– Да уж, благодарю, – язвительно ответила вдова и что-то достала из ридикюля. – А вот за этот счётец кого благодарить прикажете?

Она подала Победоносцеву какую-то нелепую бумагу, которая начиналась жутковато: «От гробовых дел мастера Варсонофия Петрова». И дальше: «Гроб бархатный с позументами; львиных лап с позолотою – 6; скоб – 8; по углам хорошие кисти; понизу фестоны с бахромой; изнутри выстлан атласом. Итого – 90 рублей. Траурные дроги, гирлянды, балдахин по первому разряду – 60 рублей…» И далее – в том же духе. Список был длинным.

Победоносцев побледнел. Обернулся, подозвал кивком распорядителя – начальника департамента статистики.

«Никого лучше, что ли, не нашли?» – подумал Константин Петрович.

– Что это? – почти грозно спросил он, взяв бумагу у вдовы и сунув её под нос чиновнику.

– Э… не могу знать. Видимо, это счёт за похоронные услуги…

– «За похоронные услуги»! Боже мой, что творится! – вздохнул Константин Петрович. – Елизавета Яковлевна, позвольте, я этим займусь. Просто безобразие какое-то. Лев Саввич много лет верой и правдой служил Отечеству, и неужели Отечество… Безобразие! Форменное безобразие! Разумеется, похороны будут оплачены из средств министерства… Весьма соболезную: это просто наша обычная российская бюрократия и глупость! А вы, сударь, – повернулся Победоносцев к чиновнику. – Как могли такое допустить? Счёт за гроб какой-то Варсонофий присылает вдове заслуженного генерала!

Чиновник неловко затоптался на месте.

– Заведение Варсонофия Петрова довольно известное… – пробормотал он. – Даже у поэта Некрасова…

Он прикусил язык.

Победоносцев просверлил его взглядом, как бы говоря: «Понятно теперь, какой ты распорядитель. Да и начальник департамента…»

Вдова, избавившись от счёта, слегка подобрела.

– Спасибо… – выговорила она и поскорее прикрыла лицо чёрным кружевным носовым платком. Боялась: Победоносцев заметит, что она даже не знает его имени-отчества. Высморкавшись, – на этот раз натурально, – она снова подняла голову: – Благодарю вас, господин Победоносцев. Извините, даже вашего имени-отчества не знаю. Я ведь, знаете, взаперти жила. Муж и сам на приёмы и балы не ходил, и меня одну не пускал… Так что света я не знаю, и порядков ваших тоже…

«Од-на-ко! – подумал Константин Петрович. – То ли святая простота, то ли всё же и вправду дура…»

– Это ничего-с. Не беспокойтесь. Я распоряжусь, – пробормотал Константин Петрович. – Вы будете получать пенсион. Цесаревич уже выразил своё сочувствие. Получать вы будете пожизненно весьма значительную сумму из государственных средств… А сейчас – простите, не могу более задерживаться. Дела-с.

Он поклонился вдове, отошёл к гробу, постоял. Глянул на увеличенный и потому слегка размытый снимок с чёрной лентой.

М-да… Доигрался наш честный Маков. Ну да Бог ему судья, и земля – пухом…

Он искоса оглянулся на вдову: на этот раз она действительно плакала. Плакала совершенно беззвучно. Слёзы крупными горошинами катились по щекам, смывая пудру, затекали в углы рта. Вдруг стало понятно, что эта женщина уже очень не молода…

Константину Петровичу стало зябко. Он поёжился, чувствуя себя так, словно только что обидел дитя.

Да, именно дитя… И обидел тяжко, страшно. И непоправимо.

Он вернулся к Елизавете Яковлевне. Наклонился:

– Ваш муж был прекрасным… и честным человеком, – сказал он.

«Честным» – это слово сорвалось с губ случайно. Константину Петровичу и вовсе стало нехорошо.

Он нахлобучил шляпу и молча устремился к выходу. Но слова, громко сказанные Елизаветой Яковлевной, догнали его. У неё оказался бархатистый, глубокий голос. И этот голос услышали, конечно, все, кто находился в зале:

– Так вы за это его и убили? За то, что он честным был, – да?

Это услышали все.

Кроме мёртвых.

Победоносцев сел в карету, приказав кучеру:

– В Аничков!

И глубоко задумался.

«Мадам Макова – ещё один случайный элемент. И, кажется, нежелательный. Интересно, что ей известно? – размышлял Победоносцев под стук колёс и топот копыт. – Говорят, что близости между супругами не было; стало быть, о своих служебных тайнах Лев Саввич ей не говорил… Но откуда же тогда – «За это вы его и убили?»…

Конечно, глуповатая, вздорная баба. Да и момент такой, что могла ляпнуть что угодно. Но ведь сказала то, что сказала. И голос… Очень странный голос.

«Знает! Всё знает! – внезапно понял Константин Петрович. – А если не знает, то догадывается… Ох, прости Господи… Только не это…»

На кладбище поехали и вовсе немногочисленной компанией – человек восемь.

«Нелюди!» – думала Елизавета Яковлевна, которая ехала вслед за катафалком в министерской карете, по случаю похорон перевязанной чёрными гирляндами.

Когда въезжали на территорию монастыря, мать-игуменья вышла навстречу.

– Благодарю вас! – сказал распорядитель похорон.

– Да за что? – игуменья смотрела сурово. – Это ваши, мирские заботы. Суета… Монастырю заплачено, место выделено… Бог вам судья.

Какой-то мужик, по виду – деревенский, – остановился, увидав катафалк.

– Кого хоронят? – осведомился он у другого прохожего, господина в сером пальто. Господин стоял, сняв шляпу, и мужик принял его за кого-то, кто имеет отношение к покойному.

– Генерала, – ответил господин.

– Врёшь! – воскликнул мужик. – Генералов здесь не хоронят! Генералов-то в Лавре хоронят! Мы знаем!

– Земля что в Лавре, что в чистом поле – всюду одна, – обронил господин.

Надел шляпу, заложил руки за спину, и пошёл своей дорогой.

Мужик долго глядел ему вослед, сдвинув крестьянскую шапку на лоб и почёсывая затылок.

Когда гроб опускали в могилу, издалека донёсся громовой раскат.

– Гроза, что ли? – спросил кто-то.

Все стали задирать головы, оглядывать небо. Небо было безоблачным.

– Или пушка с крепости? Наводнение? Или холера вернулась? Вот уж пришла беда – отворяй ворота…

Возле гостиницы «Астория» творилось несуразное: одни бежали прочь от неё, другие – к ней. Свистели городовые, издалека доносился приближающийся звон колокольцев пожарной команды.