– Фирменное блюдо Далфинов подается на серебряном подносе, с холодным сердцем, полным мести, – ехидно улыбнулась девушка, – и непременно с баварской горчицей.

Некоторое время мальчик возился внутри, хлопая дверцами. Потом запищала микроволновка.

– Спасибо за ваш заказ, – мрачно сказал он, протягивая горячий пакет из окна. – С горчицей наверху.

– Ах, милорд Джеймс, я ваша навеки!

– Нужна мне такая радость, – фыркнул мальчик. – Ты лучше четыре хот-дога принеси! – прокричал он ей вслед, но, кажется, Дженни уже не слышала.

– Ну что, заждались? – девушка ворвалась в шатер.

Эдвард и Эвелина ожесточенно спорили с Брэдли.

– Вы уже свое время отпрыгали, – гремел дрессировщик.

– Роджер, у нас еще час, – спокойно отвечал Эдвард, но Дженни поняла, что он едва сдерживается. – Ты начинаешь только в два.

– Плевать, – отрезал Брэдли. – У меня медведи. Не уберетесь сами, они вас по кусочкам вынесут.

Он развернулся. На беду Дженни, они пересеклись у бортика манежа.

– А тебе чего?!

– Добрый день, мистер Брэдли. – Девушка попятилась.

Глаза у него были красные, воспаленные и злые.

– Калеб сказал, что ты шлялась возле зверинца. Еще раз увижу, собак спущу. Ясно?

– Яснее некуда, – спокойно ответила Дженни, а сердце в груди бухало, как барабан. Ирландец обдал ее пивными парами и нагло вытащил из пакета хот-дог. Тот самый, густо залитой адской смесью по «фамильному рецепту Далфинов».

– Мистер Бр…

– Увянь, Далфин, – довольно улыбнулся Брэдли и разом откусил половину сосиски.

Нервы у Дженни сдали, она на миг зажмурилась.

– Роджер? – обеспокоилась Эвелин.

Дженни открыла глаза. Дрессировщик побагровел, отшвырнул хот-дог и с мычанием выбежал из шатра.

– Дженни, золотце, что ты сделала? – восхитилась Эвелин.

– Это был подарочек для Эдварда, – вздохнула Дженни. – Роджер сам виноват.

– Да, но его это едва ли утешит, – отметил Эдвард. – Роджер не из тех людей, кто признает свои ошибки, если может свалить их на другого.

Он задумчиво поковырял остатки хот-дога и негигиенично облизал худой палец.

– Чеснок, баварская горчица Людвига, хрен и два вида перца? Добрая девочка. Не бойся, мы тебя спасем.

– Хотелось бы… – Дженни села на манежный барьер. – У меня большие планы на будущее. Хотите хот-дог? Этот можно есть.

– Позже… – Эдвард торопливо развинчивал помост. – Что-то мне подсказывает, что Брэдли очень скоро вернется.

Втроем они быстро разобрали металлическую конструкцию и едва успели занести за кулисы, как у служебного выхода послышался шум.

– А вот и наш друг дикой природы, – заметил Эдвард.

Эдвард и Эвелина поспешили к парадному входу. А Дженни отчего-то медлила, хотя с минуты на минуту в узком темном проходе к манежу должен был показаться Брэдли.

Дженни притаилась в картонной коробке «волшебного шкафа»[1] – фокус с этим аттракционом они отрабатывали с Марко в прошлом году, и девушка прекрасно помнила, как хитро устроены его разборные стенки.

Сквозь узкую щель она видела коридор. Что-то грузное, тяжелое заслонило свет и потянулось к ящику с жарким дыханием и металлическим присвистом. Плотный звериный дух потек сквозь щель, наполняя коробку. Она увидела маленькие, налитые злобой глаза, широкую морду, поросшую бурой жесткой шерстью, приоткрытую пасть с тупыми желтыми клыками. «Барри, – одними губами прошептала она и вжалась в стенку. – Хороший мишка».

Только сейчас она поняла, что пакет со вторым хот-догом у нее и медведя привлек этот запах.

– Барри, не стой на месте! – рявкнул Брэдли. Медведь заворчал, царапнул когтями дощатый пол и, звеня цепью, неохотно двинулся прочь. Только когда дрессировщик скрылся на манеже, девушка выдохнула. Она вся взмокла, с ладоней капали кетчуп и горчица.

«Все, домой, домой!» – Девушка осторожно потянулась к ближайшей стенке, чтобы выбраться из ящика, но отчего-то не смогла ее нащупать. Дженни присела, повела руками вокруг. Ничего. Полоска света, пробивавшаяся из коридора, исчезла. Ее окружала кромешная темнота.

«Что за ерунда». Дженни прекрасно помнила, что такое «волшебный шкаф». Картонная коробка, выкрашенная черной краской, метр на метр в сечении и высотой метра полтора. Она просто не могла не достать до стенок!

Девушка встала. Сейчас она должна стукнуться головой.

Подняла руки вверх.

Потянулась.

Подпрыгнула.

Крышки не было!

Дженни не боялась темноты, не боялась самых сложных и тяжелых трюков, но сейчас происходило что-то странное. Очень странное. Ей стало страшно. Вслед за светом пропали и звуки – не было слышно ни ворчания медведя, ни отрывистых реплик Роджера, ни шорохов и смешков Эвелины и Эдварда. Глухая, непроглядная тишина. Тьма подступала к самому сердцу.

Тьма пахла горчицей, кетчупом и страхом.

«Спокойно. Сейчас я сделаю шаг и уткнусь в стенку, – постаралась успокоиться Дженни. – Такого просто не может быть. Я сидела в этом ящике раз сто».

Она вытянула руки и шагнула, ожидая, что пальцы вот-вот коснутся картона.

Потом еще и еще шаг.

Но стенок не было. Вокруг ничего не было.

– Ты вообще головой когда-нибудь думаешь? – Эвелина чувствительно пихнула острым локтем брата под ребра. – Что ты несешь? Какой приют? Какие эльфы из колыбели ее украли?

– А что, такие случаи бывали, – заметил Эдвард. – Ты сама знаешь! Ты что, локти затачиваешь? Больно же!

– Шут гороховый, – припечатала сестра и отвернулась.

В злой тишине они дошли до их фургончика. В подобных ютились все артисты и технический персонал цирка, но никто на скудные бытовые условия не жаловался. Случайные люди в «Магусе» не задерживались, а тех, кто остался, кочевая жизнь затягивала с головой. Эдвард родился в цирке-шапито, и обыкновенная жизнь, которую ведет большинство людей, казалась ему ненормальной. Как это, каждый день просыпаться и видеть один и тот же пейзаж за окном, одной и той же дорогой ходить в одну и ту же школу, работу, банк, магазин? День за днем, до самой могилы, только изредка выбираясь на курорты или в соседние городки, где вращается такое же скрипучее медлительное колесо жизни. Не прельщали его и мегаполисы – то же самое колесо, только размером больше, и вместо пары сотен белок внутри пара миллионов хомяков. Разве можно жить, не видя, как асфальтовая лента ложится под колеса фургона, а рассветное солнце закрашивает небосвод? Возможно ли счастье, если не видеть, как сменяются пейзажи, города, лица? А выступления? Шепот, смешки, кашель и приглушенные разговоры зрительного зала, затихающие при звуке барабанов… И они с сестрой возносятся ввысь, под темный купол, к обжигающему свету прожекторов, как Икары, но их крылья куда крепче. А внизу – бездна, в которой волнуется и колышется в едином порыве масса бледных лиц, завороженных чудом свободного полета. Зрители скованы священным ужасом, а акробат идет себе по проволоке, как по краю ножа, – в миллиметре от смерти, бросая вызов всем законам природы, и страховкой ему служат лишь тонкий трос и отточенные инстинкты вымуштрованного тела.

– Она не станет акробатом, если ноет от усталости, – Эдвард вернулся к разговору, когда они были уже внутри. – Через плач, слезы, через «не могу». Ты сама это прекрасно знаешь. У Дженни большой потенциал, но что такое потенциал без ежедневной тяжелой работы?

Сестра молчала. Эдвард пожал плечами и, не снимая сценического костюма, завалился на кушетку.

– Эх, а хот-дог так и не попробовал, – вздохнул он, закладывая руки за голову.

Дверь душевой кабинки звонко щелкнула. Эвелина по-прежнему не желала общаться. Эдвард задремал в ожидании, когда сестра освободит душ – после четырех часов тренировки от него несло, как от собаки. Он вообще походил на зверюгу: худую и язвительную, со впалыми боками и умными злыми глазами. Эдвард не заметил, как оступился в неглубокий чуткий сон. Проснулся он, когда мокрое полотенце шлепнулось на лицо.