***Кружит снег. Расстояний снег***
Пусть будет боль
Маятник стен. Потолок. Галогеновый круг.
Доктор, Вы где? Охладите расплавленный воздух!
(Капает жизнь из сосудов, подвешенных в гнездах
По траектории русла немеющих рук)
Дайте воды. Я прошу. Просто дайте воды.
Доктор, скажите, я здесь, или мне ещё снится
Эхо, звенящее голосом нашей сестрицы?
(Он этой ночью тянул меня из темноты...)
Пусть будет боль, не дарите три кубика сна!
(Кружится мир в межпространстве больничной палаты)
Я существую. А боль – есть достойная плата,
Ведь за окном двадцать пятая встретит весна...
Какое волшебство?
В моих глазах узнаешь ты едва
Принцессу ту, со сказочного балла.
Но что тебе сказать… Она мертва…
Та девочка, которую ты знала…
Все просто – так бывает и сейчас:
Когда веретено уколет палец,
Когда расколот туфельки хрусталец,
И бьют часы некстати только раз…
Когда простыми крысами – пажи,
А фея – притворявшаяся ведьма…
И за сценарий сказки не в ответе
Здесь даже принцы. (Просто миражи).
Какое волшебство? Ведь все одно:
Иванушка напьется из копытца,
И без суда на илистое дно
Отправится несчастная сестрица.
Подснежников не дарят в феврале,
А Кай предпочитает королеву…
И Муромцев всегда ведет налево
На этой зачарованной земле…
Не верится ей больше в яркий свет,
Принцессе, заблудившейся однажды
В высокой, кем-то выстроенной башне
Из бесконечной лжи, где двери нет.
Большая Медведица
За окном туман, гололедица,
Да щербатой луны ухаб...
Вдаль Большая манит Медведица
Бриллиантами звездных лап.
Четверть века – не много пройдено,
И шагать ещё – был бы прок...
Счастье светлое – быть юрОдивой
С обветшалой котомкой строк...
Счастье доброе – слыть волшебницей
Оживляя весь мир – пером.,
Мне в него бесконечно верится –
В этот нас приютивший, дом....
Мне б в ладонях сберечь подарками
Каждый миг его, каждый час....
За его непонятность яркую
И за близость любимых глаз....
За окном туман, гололедица,
Да щербатой луны ухаб...
***Вдаль Большая манИт Медведица
Бриллиантами звездных лап***....
Я сегодня обидела человека...
Разбивалось сердце дождем на веках,
По губам струилось, полыни горче:
Я сейчас обидела человека.
Своего обидела человека…
Я сегодня стала одной из прочих.
Я с цепей спускала слепую ярость.
И теперь не важно – за дело, нет ли,
Линчевала злобно словами – петлей,
От своей же ярости задыхаясь.
А она – шипела в висках гадюкой,
И несла из памяти грязным сором
Ком упреков прежних, былые споры,
И вливалась дрожью в больные руки.
И минута этих шагов на грани,
Разрушала больше, чем тяжесть века…
Я сейчас обидела человека…
Своего обидела человека….
Я топтала пылью его молчанье…
И смотрел. Смотрел он. Под этим взглядом,
Злость с груди снимала свои оковы…
***
Мне, собой отравленной, словно ядом,
Тишина и боль человека рядом
Показалась громче любого слова…
Человек. Человек мой...
Человек. Человек мой, ветрами тоски овеваемый…
А у ног семь дорог, над плечами холодное зарево.
У меня ни секунды к тебе, у тебя – ни мгновения.
Человек. Человек мой хранящий печаль от рождения.
На ладонях зима – на запястьях рубцами отчаянье,
А в груди – я сама, неумело, нежданно, нечаянно.
А в груди – я сама, то сиянием, то безысходностью.
Человек. Человек мой, ступающий к собственной пропасти.
Убиваю тебя и стихами веду к воскрешению.
Ты – во мне, не просящий у неба себе во спасение.
ТЫ во мне – без меня, не молящий о вере и почести,
Ничего не берущий. Строкой в незаконченной повести.….
Человек. Человек мой хранящий печаль от рождения.
У меня ни секунды к тебе, у тебя – ни мгновения…
Целуй же...
Сегодня небо агоний глубже
Последний вечер моей молитвы,
Тоска. Билеты… Иди, целуй же
Зеленый омут, где дна не видно.
И руки. Руки, которым больно,
В которых плачут тетрадь и струны.
Ты видишь – землю укрыло солью,
И на окошке застыли руны.
И под тревожным твоим дыханьем
На все засовы закрыты двери.
Но утром солнце поднимет знамя,
Как знак победы над нашей верой.
Последним часом, последним словом,
Секундной стрелкой прощальной стужи…
Не станет «завтра», не будет «снова».
Прости мне страхи, целуй. Целуй же…
Храни молчанье, иное – лишне,
Не рушь словами ни ночь, ни память.
Послушай это: зима на крыши
Кладет убранство, как креп на паперть…
Последним часом, последним словом,
Секундной стрелкой прощальной стужи…
Не станет «завтра», не будет «снова».
Прости мне страхи, целуй. Целуй же…
Говоришь...
Что-то мне говоришь… По-над спинами крыш
Опускаюсь тоской. Я стекаю водой на ладони блокнота.
Говоришь, говоришь. И тебе не понять,
Как жестоко бывает и трудно дышать в этих буквах бессчетных...
***
Сотни пульсов, которым нет края-конца…
Я ловлю их сквозь стену себя и лица. Твоего, но чужого.
***
Да, чужого, как эти пустые дома, в чьи глазницы врезает узоры зима.
Эти звуки взрывают и сводят с ума, как дурное стокатто.
Говоришь, говоришь и тебе невдомек, что, быть может,
кому-то считает курок пять минут на снегу, в грязных венах дорог.
Пять минут до заката.
Что в ладонях сжимает сейчас человек крест нательный, письмо и
НедОпитый век, покидая тюрьму для калик и калек – не желая из клети.
Говоришь и тебе не узнать никогда, как для матери пахнет седая беда
Майкой сына и смертью.
Говоришь. Говоришь… По-над спинами крыш
Я спускаюсь тоской. Я стекаю водой, на ладони блокнота.
И тебе ни за что не понять, что часы отмеряют мгновенье до новой весны
БЕЗ ТЕБЯ. И склоняются чашей весы на границу свободы.
Нас от рожденья на убой
Все роли отданы давно
До первых криков.
Кому – сума, кому – вино,
Да слов верига.
Нас от рожденья на убой,
А мы все ищем...
До срока скованы тюрьмой
Бумаги писчей...
И где тут смысл – не разберешь
И он ли нужен?
Боль – зарифмованная ложь
Свободным душам.
Скажи, поэт, что видишь ты
В грязи и пыли,
Когда спускаясь с высоты
Снимаешь крылья?
Кому нужна она – тетрадь
