Этот мост из хрустальных жемчужин – бред.

Осторожно: все двери ведут в реал.

Есть у сказок начало, а правды – нет,

Иногда и принцесс не зовут на бал.

И встречается тот, у кого к таким

На губах – не теплее привычных слов.

Так бывает, девочка. Потерпи.

Кто сказал, что сказка – всегда любовь?

Глубоко в подреберье не в помощь жгут.

Кровоточит, девочка. Это жизнь.

Так бывает, когда о тебе поют

Вполовину голоса и души.

Шуршала осень. Билась ночь о тротуар дожливым степом.

Они сидели молча. Врозь. Она пыталась греться пледом,

А он курил, курил в окно, и посмотреть в глаза не мог ей,

Когда-то женщине родной, теперь – чужой и одинокой,

К которой он пришел, как гость, пришел со стуком, без ключей, и,

как камнем бросил "не срослось", "я ухожу", "прошу прощенья",

"так получилось, ты пойми, ведь, знаешь, сердцу не прикажешь",

Он говорил и говорил и по душе водил, как сажей,

Как саблей по вискам рубил, как молотками по запястьям:

"Она другая". "Полюбил". "Прости, бывает. Я с ней счастлив"...

И мог назвать бы сто причин и оправдаться перед ней, но...

Вдруг воздух сделался ничьим и даже, будто, тяжелее –

Она молчала. Так молчат, когда у горла сталь щекочет –

Она смотрела, как стоят у двери маленькие дочки...

И ни-че-го ему в ответ. Он уходил тяжелым шагом...

Молчала женщина в окне, а на руках любовь держала...

Укрывала ночью – "Боже хранит, сынок", у груди качала /к утру не выронить бы к ногам/,

целовала щёки его, крестя суеверно лоб – "Воют волки, а знать, крадётся к двери беда".

И беда входила голодом и войной, забирала сильных, сминала детей в горсти,

а она несла его, пропахшего молоком, босиком по снегу, в края не жжёной огнём весны,

к горизонту света, текущего солнцем вниз –

отмолила сердцем, отплакала у церквей материнской песней.

Он креп да тянулся ввысь. Он тянулся в высь. И однажды ушёл за ней.

Провожала молча. Сгибалась к земле. Ждала. Непослушно руки крестом осеняли лоб –

"Помоги ему, Боже, в добрых его делах, укажи ему, Боже, потерянный путь домой".

Но пути петляли, меняя траву на снег. Умирали письма, в его запутавшись адресах.

"Упаси его, Боже, заблудиться, да не успеть. Приведи его, Боже". Но Бог закрывал глаза.

Здесь никто никому не пророк, не порок, не раб,

ни к чему больше думать еще об одной войне.

И она научилась прощать тебе пьяных баб.

Ты – прощаешь ей то же самое, но вдвойне.

Все давно добровольно, поскольку сбежать нельзя.

Настоящее счастье – уметь отдавать долги:

Вы друг другу гораздо выгодней, чем друзья.

Вы друг другу намного искренней, чем враги.

У тебя для неё только сердце под каждый шаг,

у неё на тебя компромат посильней стихов.

И к чертям это всё, если всё хоть на часть не так,

если это немного меньшее, чем любовь...

Не пугайся – это всего лишь пульсы.

Я бескрылая. Ты ведь тоже не херувим.

Мы друг другу – противоядие от безумства

Нашей Любви к Другим.

Нас разучили верить – ты не был сужен,

Я кому-то – была до пошлого хороша.

Знаешь, давай не будем писать про души –

Наше с тобою бегство от тех, кто нужен

Это и Есть Душа.

Целая, не изрезанная словами,

Не потрошенная страстью, не колотая в рубцы –

К черту любовь – пусть дохнет под сапогами.

Мы спасены. Мы живы. И покидаем

этот маленький Освенцим.

Истощены. Истерзаны. Но свободны:

Дуем на воду и друг на друга в борьбе за жизнь.

Все, что в груди трепещется – инородно.

Мы с тобой будем просто и без полетов

Сглаживать виражи.

Слышишь стуки? Это всего лишь пульсы.

Я бескрылая. Ты ведь тоже не херувим.

Мы друг другу – противоядие от безумства

Нашей Любви к Другим.

Ведьма – луна. Не спится. Чертовски холодно.

Пальцы привычно чиркают боль в тетрадь.

В этом гранитном сердце большого города,

Хочется умирать

В этом аду, где небо не глубже сажени

Нужно реинкарнировать в пыль и смог,

Чтобы не биться, лезвиями раскрашивая

Каждый твой не звонок,

В этом гранитном сердце мои мгновения –

Крик одинокой суки о кафель стен.

Суть моя – даже перед улыбкой гения –

Не преклонять колен.

Страх растечется кровью вина на скатерти.

Ты улетаешь – строчкой в мою тетрадь.

В этом, дождем разбитом на паззлы, городе

Хочется умирать.

Л.Г.

Выкури сигарету. Прослушай пульс –

Я тебе больше точно не пригожусь.

Ты выбираешь землю – мне нужен бой,

Новый полет с дыханием за спиной,

Новые сказки, новые песни, но…

Ты продолжаешь верить в свое кино,

Где мои губы вторят твоим глазам,

Где еще можно словом – по тормозам,

Где еще терпит нервов стальная нить,

Где откровенья – правом меня любить

В общем-то все неправда и все не так,

Я тебе друг и недруг и враг – не враг,

Просто тобой надуманный эпизод.

Надо бежать от басен,от мифов от

Точно таких же девочек без души,

Внепостоянства. Ну же, давай. Спеши!

Помнишь мое «здесь просто нельзя стоять»?

Падай ищи и снова беги. Опять

Выкури сигарету. Послушай пульс.

Я тебе больше точно не пригожусь.

Все возможно – ты знаешь это еще оттуда, с самых первых своих небесных турне на землю:

Если ангелы не приносят на блюдце чуда, значит кто-то (слегка рогатый) предложит кремни:

Чиркнешь дважды – услышишь Джинна, увидишь искры, как в той сказке, где все случается по заказу.

Обменяешь свой нимб на пару небедных жизней с послесловьем: «Она хотела всего и сразу».

Все проходит – ты точно помнишь, еще из детства, только это совсем не скоро (а вдруг не правда)

Ты уверена, что сгодятся любые средства для красивых прогулок к Смерти в костюме Prada.

После (ты уже в это время забудешь даты) небо скинет тебе молебен, махнет «счастли'во»,

Ты отправишься к кассе. Торговец (слегка рогатый) точно скажет, почем сегодня твое огниво.

Тянется бред под лезвиями минут боль напрягает нервы три дня подряд

Личная катастрофа – отдельный пункт. Личная катастрофа – не общий ад.

Мир не сойдет с орбиты от этих слов, от моего бессилья в лоскутьях вен,