Чарльз.

Она ожидала, что здесь, в его комнате, почувствует его присутствие. Но нет. Здесь были только свеча, она сама да ее спящая дочь, и ничего больше. Не было никакого ощущения его присутствия, его запаха или каких-то воспоминаний. Это была просто комната — и все.

Джульет медленно обошла просторную комнату. Ее юбки касались пола, по которому он ходил, пальцы прикасались к вещам, которые некогда принадлежали ему.

Его самого здесь не было. Он был так же далеко от нее, как все эти одинокие месяцы в Бостоне.

О Чарльз! Я никогда еще не чувствовала себя такой одинокой.

Она прислонилась спиной к столбику, поддерживающему полог, и долго смотрела в огонь, чувствуя себя обманутой в ожиданиях.

— Чарльз?

В комнате по-прежнему стояла тишина.

Захныкала, проснувшись, Шарлотта. Джульет взяла ее на руки и крепко прижала к груди. «Девочка Чарли» — так назвал ее лорд Гарет. Как мило. Глаза у нее защипало от непролитых слез.

Он умер, Джульет. Он ушел навсегда. Разве безжизненная пустота этой комнаты не служит тому подтверждением ?

Она долго прижимала к себе Шарлотту, безуспешно пытаясь вызвать в себе ощущение того, что у нее было и чего никогда больше не будет: эйфорию первой любви, от которой кружилась голова и захватывало дух. Тогда при одной мысли о красивом британском офицере у нее замирало сердце. Какой молодой и наивной она была, если верила в то, что с Чарльзом они «навечно» вместе и что смерть не посмеет тронуть полного сил и энергии молодого человека, каким был Чарльз. Кажется, все это происходило так давно, что успело забыться.

Однако все-таки что-то в ней шевельнулось, когда она увидела его брата, лежавшего в постели, красивого, мускулистого, прикрытого лишь тонкой простыней. Она почувствовала что-то давным-давно забытое.

Желание.

Она покачала головой. Неудивительно, что она не чувствовала присутствия Чарльза в этой комнате. Как она могла бы это почувствовать, если все заслонил собой образ его великолепного младшего брата?

Шарлотта неожиданно больно дернула ее за прядь волос, вовремя напомнив, что, кроме себя, ей есть о ком подумать. Джульет осторожно высвободила волосы из кулачка малышки и, усевшись на стул, стала кормить девочку, глядя в угасающее пламя. Она думала о Чарльзе.

Она думала о своей реакции на Гарета и о том, что она ужасный человек, если способна так себя вести. В конце концов она так устала, что вообще перестала о чем-либо думать.

К тому времени, когда она кончила кормить Шарлотту, вода в ванне совсем остыла, но она, сбросив грязную одежду, все-таки залезла в воду. Наконец, дрожа от холода, она вышла из ванны, насухо вытерлась полотенцем, надела ночную сорочку и улеглась в постель, застеленную свежими простынями, положив щеку на мягкую подушку, на которой некогда спал ее возлюбленный.

Возможно, в этой постели после него никто не спал.

Наконец она закрыла глаза… и увидела Чарльза.

Она увидела снова блестящего британского офицера верхом на великолепном коне, производящего смотр своих войск, браво маршировавших по городской площади.

Она вновь пережила тот момент, когда он впервые заметил, как она наблюдает за ним из окна, и приветственно прикоснулся к своей треуголке. Потом она снова увидела тот день, когда он впервые зашел в их лавку… заговорил с ней. А две недели спустя встретился с ней за дровяным сараем, где они обменялись первым волшебным поцелуем, от которого она чуть не потеряла сознание и могла бы упасть, если бы ее не поддержали надежные руки Чарльза.

— О Чарльз, вернись, мой любимый… — тихо пробормотала она и, вздохнув, перевернулась на другой бок и снова заснула.

Но Чарльз ушел навсегда, а вместо него появился кто-то другой. Он возник в дождливой английской ночи, чтобы закрыть от пули ребенка, но сам получил пулю в бок.

Она подбежала к нему, приподняла его голову, и на нее взглянули мечтательные голубые глаза… но не Чарльза, а Гарета.

Гарет проснулся как от толчка, перед самым рассветом. Сквозь раздвинутые шторы в комнату проникал слабый свет, где-то за окном пел черный дрозд. Он поежился от холода и натянул на себя одеяло, прикрыв плечи. В комнате было пусто, огонь в камине догорел, приятели давно разошлись. «Наверное, после того как я заснул, их выставил Люсьен», — подумал Гарет, не уверенный, благодарить ли за это брата или возмущаться его поступком. Ему вдруг вспомнились слова, сказанные вчера доктором: «Вам повезло, чертовски повезло, милорд. Еще полдюйма — и вы лишились бы ребра, а попади пуля чуть выше — легкого и, вполне возможно, жизни».

Мысль об этом здорово отрезвляла.

Рана оказалась гораздо менее опасной, чем он думал сначала, но он потерял много крови. Да черт с ней, с этой раной, подумал он и застонал. Сейчас его мучила адская боль в голове. «Но виновата в этом скорее не рана, а ирландское виски», — преисполнившись раскаяния, подумал Гарет.

И все же, если бы ему вновь пришлось пережить схватку с разбойниками, он бы поступил так же. Несмотря на жестокое похмелье и пульсирующую боль в области задетого пулей ребра, он был вполне доволен собой. На его лице заиграла глупая улыбка. Приятно, черт возьми, быть героем дня… а уж удовольствие, которое он получил, когда мисс Джульет Пэйдж пришла к нему, чтобы пожелать доброй ночи, и, наклонившись, прикоснулась прохладными губками к его лбу, не описать словами. Он вздохнул, откинулся на подушку и снова улыбнулся довольной улыбкой. Такой знак внимания говорил о том, что его одобряют.

Гарет не привык, чтобы его кто-нибудь одобрял.

Он закрыл глаза. Черный дрозд все еще пел за окном, и он, начиная снова засыпать, представил себе, как Джульет Пэйдж с благоговением смотрит на него, словно он отважный герой, раненный на поле брани, а она — посланный небом ангел милосердия.

Когда час спустя к нему в комнату зашел Люсьен, Гарет крепко спал… и все еще улыбался.

Великий герой проспал завтрак. К тому времени весть о нападении разбойников и отважном поступке Гарета распространилась по всей округе, и в замок начали поступать цветы, записочки и даже стихи, восхваляющие его подвиг.

Дикарь и раньше пользовался успехом среди дам, но никогда еще их восторженное отношение не проявлялось столь бурно, как в то чудесное апрельское утро. Узнав о его подвиге, о том, что он рисковал жизнью, спасая людей, и был «тяжело ранен», все женское население Беркшира пришло в неистовое волнение. Группа краснеющих от робости и хихикающих девиц из деревни принесла ему букет свежей сирени. Полдюжины роз принесли от леди Джейн Сноу, а следом появилась целая дюжина роз от ее сестры леди Энн. Коробку конфет и сочные апельсины прислала мисс Эми Вудсайт. Письма и записочки сыпались десятками. Мисс Салли Чилкот, такая же безмозглая, как и ее братец Нейл, разразилась восторженными стихами.

Люсьена все это раздражало, и, когда в очередной раз лакей вошел с посланием на серебряном подносе в столовую, где все они сидели за завтраком, он потерял терпение.

— Будет ли этому конец? — пробормотал он и в сердцах швырнул послание в кучу писем, растущую на столе перед пустым стулом Гарета.

Взяв чашку с кофе, он снова погрузился в чтение «Джентлменз мэгэзин»[2].

— Ну вскрой его, Люс, — капризно растягивая слова, сказал Эндрю, намазывая маслом кусочек хлеба. Он вытянул шею, пытаясь разобрать замысловатый почерк. — Посмотрим… Ага! Поэма, посвященная отважному лорду Гарету де Монфору. — Он презрительно фыркнул.

— Что бы там ни было написано, это предназначено только для Гарета! — заявила Нерисса, державшая Шарлотту на коленях. — Ты просто завидуешь Гарету… ведь не тебе уделяют столько внимания.

— Ошибаешься, милая сестричка. У меня есть дела поважнее, чем отбиваться от внимания назойливых особ женского пола.

— Не потому ли это, что назойливые особы женского пола не балуют тебя своим вниманием? — огрызнулась в ответ Нерисса.