Я усмехнулась. История всегда повторяется дважды. Первый раз как трагедия, а второй… Верно, как фарс. Там банкир — и сейчас банкир. С одинаковыми характерами…

Я решила, что пора прощаться. Самое основное, как мне казалось, я выяснила. Данных о психической болезни графа нет никаких. И с этим результатом я могу вернуться в усадьбу. Гостюхин поднялся вслед за мной и немного удивленно спросил:

— Это все, что вы хотели узнать?

— В принципе, да. Меня интересует только этот период в жизни Белопольских.

— Ну, боюсь, что я мало чем смог вам помочь.

— Мне так не кажется, — я немного помолчала, а потом спросила, больше для очистки совести: — А скажите, этот художник Васин, который написал портреты… О нем вам что-нибудь известно?

— Немного. Он проходил свидетелем, когда открыли уголовное дело.

— И что показывал?

— Да так… Дескать, ничего особенно не заметил. И с графом, и с графиней у него ровные отношения, без всяких конфузов. А потом, уже после следствия, он стал бредить… Дескать, является ему покойница и зовет за собой… Вот он на этой почве умом и тронулся. Это известно доподлинно.

— Ага… Вот, значит, откуда пошла история о привидении. Господин Васин первый вынес ее в народ.

— Вы тоже ее слышали?

— Разумеется. И даже поверила в нее. Ну так… Чуть-чуть.

— А вообще в наших краях для художников климат плохой…

— Почему?

Этот вопрос, я уже задала в коридоре, где торопливо натягивала на себя куртку. Мне казалось, что если я еще хоть немного задержусь в этом доме, то просто задохнусь…

— Не знаю. Только плохой и все тут. Васин руки на себя наложил, почти сразу после следствия.

— Надо же, — сказала я, уже открывая входную дверь.

— Да… — проговорил Гостюхин. — А в советские годы был один художник… Очень популярный, хотя вы вряд ли его знаете… Стрелкин. Однофамилец ваш. Слыхали?

Я не успела ничего ответить, как он с жаром продолжил рассказ. А я изо всех сил вцепилась в дверную ручку.

— Так вот, у него тут любовь несчастная приключилась. И чуть он тут не помер.

— В каком смысле? — спросила я, ошарашенная тем, что отец вообще бывал в этих местах.

— Актрисочку он одну любил. Сильно любил. Я тогда при Доме творчества краеведческим отделом заведовал… И любовался…

— Что?

— На них. Они светились оба. У нее здесь дом, вот он и уходил к ней частенько. А в Доме творчества картину писал…

— Какую?

— Саму усадьбу и графиню, которая тонет в болотах.

— А почему он решил ее написать?

— Ну я ему рассказал эту историю. Это ж ежу понятно, куда труп можно было спрятать. Только на болота и отнести… Он весь впечатлился… И стал писать.

— Поэтому и с актрисой расстался?

— Нет… Там другая история… Он мне как-то по пьяни признался, что хотел было жениться на ней… жить вместе… А не выходит…

— Почему?

— Дочь встала на дыбы. Никак не хотела, чтобы отец еще раз женился. Он потому и приехал сюда, чтобы побыть с актрисой… Да никак не мог смелости набраться, чтобы ей сказать, что не станет жениться. Из-за дочери. Очень он переживал из-за этого.

— А что за актриса? — сдавленным голосом спросила я, хотя уже знала, какое имя он назовет.

— Не помню. Знаю, что в те годы она была очень известна. Но точно помню другое. Видимо, он ей все же рассказал, потому что однажды я ее встретил у озер на болотах… У нее такое лицо было, что я испугался, как бы она чего с собой не сотворила.

— Спасибо вам, — пробормотала я плохо слушающимися губами. — Мне пора.

Я вышла на улицу. Колени тряслись, и ноги с трудом меня слушались. «Видно, нога еще недостаточно зажила», — успокаивала я себя, хотя и понимала, что травма здесь ни при чем. Меня подкосило то, о чем поведал мне краевед. Мой отец… Он выбрал единственную женщину, которую я была бы рада видеть рядом с ним… Но почему? Почему он так поступил? Мог ведь познакомить нас… Хотя… да, мне ведь русским языком сказали — из-за меня. Дескать, я встала на дыбы. Мысли у меня путались, и я, с трудом передвигая ноги, дошла до машины.

Я села в машину и задумалась, не в силах переварить услышанное. Надо же, какие дела творятся на белом свете! У отца с Ксенией был не просто роман, а то, что называется любовью. И было это настолько серьезно, что Ксения хотела даже выйти за него замуж. Странно… Но я совсем ничего не помню. Хоть убей. Не помню нашего с ним разговора… Неужели я смогла позабыть такую, можно сказать, судьбоносную для него вещь? Удивительно все-таки устроена наша память. Столько мелочей помню, а вот это забыла… Я машинально вставила ключ и завела «старушку». Пора трогаться, родная. Ну, давай, девочка… «Старушка» сдвинулась с места, и мы не спеша поехали в сторону усадьбы. За окном мелькали одинокие и почти голые, как и положено в октябре, деревья, а я все ломала свою не очень умную голову над вопросом: зачем Ксении такие теплые и почти родственные отношения с человеком, который сломал ей жизнь? Со мной, то есть.

Этот вопрос саднил у меня в душе, как заноза, и я резко остановила «старушку». Ничего не понимаю… Неужели я была такой эгоисткой, что устроила отцу какую-нибудь сцену? Но и об этом моя память услужливо молчала. Я достала сигареты и закурила. Еще бы чашку кофе, и мне стало бы легче… Я развернула машину и двинулась к близлежащему бару. А когда вошла туда, то первым делом заказала чашку крепкого эспрессо.

Итак… Мне наверняка было лет пятнадцать-шестнадцать, когда отец стал встречаться с Ксенией… Ну давай, вспоминай… Нет. Заклинило. Я даже не помнила каких-либо отрывочных зарисовок, которые могли бы навести меня на события того периода.

И тут меня удивило другое… Почему мне не пришла в голову самая простая мысль? Ведь можно спросить у Ксении… Во всяком случае, я хочу узнать и о том, что было, и, главное, почему она так благородно и так по-христиански ведет себя со мной?

Я позвонила. Дома Ксении не было, а мобильник она отключила. Наверняка на съемках и вернется неизвестно когда. И что теперь? Можно оставить ей сообщение… Потом дождаться, когда она вернется… Нам о многом нужно поговорить.

Отсюда плавно вытекало иное действие. В усадьбу мне сегодня ехать не судьба. Пора наведаться в Питер. Действительно, ехать туда мне все равно придется, хотя бы для того, чтобы встретиться с Женей и обсудить с ним кое-что, напрямую связанное с женой Громова. А потом нужно позвонить Карпычу, а еще лучше увидеться с ним, чтобы собрать максимальную информацию о Васине. Хватит мне блуждать в трех соснах собственного сознания. И лучше все это сделать сегодня. А завтра… Завтра я обязательно увижу Ксению и все выясню.

И я развернула машину.

Едва я переступила порог своей квартиры, как в кармане куртки заверещал мобильник. Я посмотрела на дисплей, номер был незнаком, но я все же решила ответить.

— Да…

И, к своему удивлению, услышала взволнованный голос Громова.

— Лера! Куда же вы пропали? С вами все в порядке?

Боже мой, я ведь уехала спонтанно и даже никого не предупредила в усадьбе.

— Да… все нормально. Просто пришлось срочно уехать в Питер.

— Что-то случилось? — Он замолчал, а потом, словно на что-то решившись, продолжил: — Может быть, мне приехать? Вам нужна помощь?

Нет, помощь мне была не нужна. А вот его общество… Мне ужасно хотелось его видеть. Но почему-то я чувствовала, что его приезд нас не сблизит, а, наоборот, только отдалит. И, наступив на горло собственной песне, ответила:

— Честное слово, у меня все хорошо. Я завтра во второй половине дня буду в усадьбе. У меня есть для вас неплохие новости.

— Не совсем понял вас…

— Да о графе… Он был абсолютно здоров. Это засвидетельствовала судебная психиатрическая экспертиза.

Я услышала слабый вздох облегчения, который невольно вырвался у Громова.

— Лера… Я хотел вам сказать… — И он снова замолчал.

— Что? — почти шепотом спросила я, замирая.