30. Герцогиня Ормонд разыскала меня нынче и уговорила с ней пообедать. Леди Мэшем все еще находится в ожидании родов. Она ужасно простужена. Мне не удалось закончить свое письмо к последней почте, потому что я был не в духе. Лорд Болинброк продержал мои бумаги шесть недель кряду, но так ничего с ними и не сделал. Обретается ли еще Тиздал в сем мире? Я посоветовал бы ему заняться богословской полемикой, дабы снискать себе известность у потомства. Герцог Ормонд прибудет сюда не раньше, чем дня через три или четыре. Я хочу склонить его присоединиться к моим усилиям примирить наших друзей и попросил поэтому герцогиню дать мне возможность переговорить с ним сразу же по его приезде хотя бы час с глазу на глаз, чтобы дать ему представление об истинном положении людей и вещей. Судя по всему, герцога Шрусбери едва ли вскоре объявят вашим наместником, по крайней мере, так мне сейчас кажется; впрочем, решения без конца меняются. Герцог Гамильтон дал мне нынче фунт превосходного табаку. Очень хотел бы, чтобы у ДД был точно такой же и у БСС тоже, если ей это по вкусу. Из-за этого табака мне пришлось четверть часа выслушивать рассуждения герцога о политике. А теперь по особому указанию леди Оркни для меня изготовляют письменный стол, а также шьют ночную рубашку. Она заботится обо мне как мать. Думаю, что не без наущения д[ьяво]ла меня угораздило на днях в разговоре с ней упомянуть об ужасном косоглазии ее кузины, и это при том, что сама она, бедняжка, как вы знаете, косит, словно дракон. В другой раз мы долго беседовали с ней о любви, и она привела любимое изречение своей сестры Фицхардинг[940], которое очень мне понравилось, что у мужчин желание рождает любовь, а у женщин любовь рождает желание. В Лондоне по-прежнему множество старьевщиков[941], и каждое утро я слышу голоса женщин, предлагающих посекшийся атлас, тафту и прочее, и мужчин, продающих поношенные кафтаны, камзолы и плащи. Погода у нас в последнее время стоит преотвратительная. Из двадцати дней не было и двух, хоть сколько-нибудь сносных. Я опять проигрался в ломбер лорду Оркни и другим, но со всем тем за нынешний год потерял всего только двадцать три шиллинга, так что в рассуждении карточных денег я не такой уж неудачник.

Собрания нашего Общества пока еще не возобновлялись. Надеюсь, что нынешней зимой мы по-прежнему будем совершать кое-какие добрые дела, и, кроме того, лорд-казначей обещает в скором времени посодействовать учреждению академии для исправления нашего языка. А теперь я должен снова копаться в этих нудных письмах в поисках нужных мне сведений. Надеюсь все же, что в итоге вы увидите нечто весьма примечательное. Ну, на сей раз достаточно. Да благословит вас господь всемогущий.

Лондон, 15 ноября 1712.

[суббота]

Прежде, нежели это письмо дойдет до вас, вы услышите об одном происшествии[942], быть может, самом ужасном из всех, когда-либо случавшихся; нынче утром в 8 часов слуга сообщил мне, что герцог Гамильтон дрался с лордом Мохэном и убил его, а сам был доставлен домой раненым. Я тотчас же послал его в дом герцога на Сент-Джеймс-сквер, но привратник едва мог отвечать из-за душивших его слез, а вокруг дома собралась большая толпа. Короче говоря, они дрались нынче утром в 7 часов, и негодяй Мохэн был убит на месте, но в тот момент, как герцог наклонился над ним, Мохэн успел всадить в него шпагу чуть не по самую рукоятку и, пронзив ему плечо, попал прямо в сердце. Герцога попытались перенести к кондитерской, что возле Ринга в Гайд-парке, где и происходила дуэль, но он скончался прямо на траве, прежде чем его успели туда донести, и в 8 часов, когда несчастная герцогиня еще спала, был уже привезен в своей карете домой. Секундантами были Макартни и некий Гамильтон; они тоже дрались друг с другом, и оба теперь скрылись[943]. Поговаривают, что будто бы герцога Гамильтона заколол лакей лорда Мохэна, но другие утверждают, что это дело рук Макартни. Мохэн оскорбил герцога и, тем не менее, сам же послал ему вызов. Я бесконечно огорчен гибелью несчастного герцога: это был человек прямой, честный и добросердечный; я очень его любил и думаю, что он тоже любил меня. Его самым заветным желанием было, чтобы я поехал с ним во Францию, однако он не решался высказать его мне, а те, кому он об этом говорил, отвечали, что не могут без меня обойтись, и это истинная правда. Бедную герцогиню поместили пока в соседнем доме, где я провел с ней два часа и откуда только что пришел. Никогда еще я не был свидетелем столь печального зрелища, у нее поистине все основания для безутешного горя, и едва ли кто мог понести во всех отношениях большую утрату. Она растрогала меня до глубины души. Ее временное пристанище оказалось неудобным, и ее хотели перевести в другое, но я этому воспротивился, поскольку там не было ни одной комнаты, расположенной в глубине дома, и уличные разносчики листков Граб-стрит терзали бы ей слух, выкрикивая известие об убийстве ее супруга. Вы, я думаю, уже слыхали о том, как я случайно уцелел, открывая присланную лорду-казначею картонную коробку; в газетах наплели об этом всякого вздора, но теперь мы представили, наконец, подлинный отчет о случившемся[944], который был напечатан в вечернем листке. Я только не позволил упоминать мое имя, потому что его и так уж слишком часто называли в связи с этим и до смерти замучили меня расспросами. Сам удивляюсь, как это мне удалось сохранить такое присутствие духа, обычно я этим не отличаюсь. Но так уж, видно, угодно было господу, чтобы я спас и себя и лорда-казн[ачея], ибо там было как раз по пуле на каждого из нас. Один джентльмен сказал мне, что если бы я был убит, виги объявили бы это справедливым возмездием, потому что оба дула были изготовлены из роговых чернильниц, коими я пользовался, сочиняя свои губительные для них памфлеты. Здесь появилось описание этого происшествия — поделка в духе Граб-стрит[945], полная всяких несообразностей и небылиц. Признаться, мне это очень не нравится, и я все больше и больше хотел бы очутиться среди своих ив. В людей вселился какой-то дьявольский дух, и министры должны напрячь все свои силы, иначе им конец. [Ноци, дологие плоказницы. Я собилаюсь баиньки —]

16. У меня было намерение закончить вчера мое послание, но я был совершенно выбит из колеи. Нынче утром я отправил леди Мэшем письмо, в котором попросил ее написать несколько слов утешения несчастной герцогине, а днем пообедал с ней в Кенсингтоне, где она собирается рожать и провести два последующих месяца. Она обещала уговорить кор[олеву] написать герцогине несколько ласковых слов, а завтра я попрошу лорда-казн[ачея] навестить и утешить ее. Я опять провел нынче с нею 2 часа и нашел ее в еще худшем состоянии, нежели вчера. Приступы отчаяния, правда, стали реже, сменившись глубоким унынием. У нее бездна остроумия и живости, ей примерно 33 года, она хороша собой и грациозна и не дает спуску тому, кто ее хоть чуть-чуть заденет, из-за чего у нее множество недоброжелателей и мало друзей. Леди Оркни, ее невестка[946], узнав о случившемся, приехала в Лондон навестить герцогиню, что свидетельствует о ее доброте и участии. Они всегда питали друг к другу крайнюю неприязнь, и бедная герцогиня из себя выходила, слыша от людей, что я частенько бываю у леди Оркни. Однако я решил помирить их, потому что теперь герцогиня едва ли кому может внушать зависть и должна учиться смирению у самого сурового наставника — несчастья. Я намерен убедить кабинет министров выпустить указ (если только они найдут это возможным) с обещанием награды тому, кто задержит негодяя Макартни[947]. Что прикажете делать с этими убийцами? Я не смогу окончить это письмо нынче вечером, да в этом и нет надобности, ведь у меня все равно не будет возможности его отправить раньше вторника; кроме того, завтра коронер должен произвести осмотр тела герцога, и я буду больше обо всем осведомлен. Но какая вам обо всем этом забота? Разве бедняжку МД печалят несчастья друзей беебдгп? Однако это случай из ряда вон выходящий. Уже поздний час, и я ложусь спать. Это письмо опять напоминает дневник. [Ноци].