Царь Лестригонов куда-то вышел, зато только что возвратилась Лала — она снимала с себя шубку, когда я проснулся.

Я был укрыт одеялами. Она подошла и убрала их, сказав, что пора съездить на Грик Стрит и забрать оттуда вещи, чтобы перевезти их в новые апартаменты, которые она устроила нам этим утром.

Оказалось, что Лу уже находилась там, и снова заснула, по словам Лалы, всего за несколько минут до ее ухода.

Я не мог не испытывать неприятного чувства от того, каким образом все это было подстроено. Вероятно, я выказал это своим поведением. Впихнув меня в машину, ту самую, которую я угнал в Барли Грандж той первой ночью восторга, Лала начала подводить разговор к моему невыраженному словами чувству обиды.

Она любезно извинилась, что не предлагает мне сесть за руль. Я слишком хорошо знал, что не смог бы проехать и сотни ярдов по городу. Я отрекся от звания зрелого мужчины, и должен был покорно ехать туда, куда меня пожелают везти. Можно было счесть небольшой удачей, что я попал в сносные руки.

На Грик Стрит нас ожидал сюрприз. Как выяснилось, за пять минут до нашего прибытия туда заходил джентльмен с дамой; и они очень хотели со мной повидаться. Они сказали, что снова зайдут через полчаса. Я представить себе не мог, кто именно пожелал навестить меня на этом свете, и событие быстро исчезло из моей памяти. Мне не терпелось поскорее убраться из этих комнат с их невыразимо гнусной атмосферой. Мне не хотелось, чтобы их увидела Лала; но я обнаружил, что не в силах паковать вещи в одиночку. Запах в этом притоне был невероятно гадок.

Лу не описала и сотой части тех мрачных мерзостей, что стали нам привычными.

Вонь и в самом деле меня одолела. Сил не осталось. Я беспомощно рухнул на стул и принялся вяло озираться по сторонам в поисках героина, чтобы взбодриться.

Скорей всего со мной случилось что-то вроде обморока; так как взявшись невесть откуда, мое лицо овеял свежий, холодный ветер. Наши вещи были уже уложены, словно по волшебству, и погружены в машину. Счет также был оплачен.

Когда я садился в кабину, хозяйка поинтересовалась, что ей делать, если эта пара появится еще раз. Я оставил ей адрес моей новой квартиры. Когда я устраивался на сиденье, прозвенели четкие, настойчивые звуки голоса Лалы.

— Вам лучше следует им сказать, что Сэр Питер далек от выздоровления. По видимому на этой неделе он будет не в состоянии кого-либо видеть.

Я сидел, как кукла, сотрясаемый вибрацией мотора. Я был пустым сосудом; однако почувствовал, как мы выбрались из запутанной паутины улиц и автомобиль рванулся вперед, словно совершая побег из некого инфернального лабиринта.

В новой квартире я застал Лу. Она сидела в большом кресле, крепко сжимая его ручки. На ее лице читалась та же повесть, что и на моем. Мы понимали, что чудом перенесли страшную болезнь. Мне показалось жуткой несправедливостью, что вместо заботливого ухода вплоть до выздоровления, от нас потребовали проявить предельную моральную и физическую выдержку и отвагу.

Ни один из нас не мог предпринять ни малейшего усилия без помощи наркотика. Казалось логически невозможным, что мы собственными силами должны противостоять наркомании; и мы слишком хорошо знали по опыту, что достигли состояния, в котором даже недолгое опоздание при приеме дозы могло привести к полнейшему упадку сил и смерти.

— Дети, я оставлю вас на часок, чтобы дать вам время расположиться, а потом нам можно будет съездить и позавтракать в деревне, как вы считаете? Но вам, разумеется, постоянно будет нужен героин, но я вижу, что запас у вас есть, и не малый, так что беспокоиться не о чем. Вредит не употребление наркотика, а незнание того, что ты употребляешь. Поэтому я привез вам пару таблиц, расчерченных по часам; и все, чего я от вас хочу, это получить обещание ставить крестик в нужном месте после каждого приема.

Условие было достаточно легкое. Невзирая на все сказанное Царем, мы страшились принудительного лишения, которое испытали в Барли Грандж, и которое довело нас до таких крайностей.

Однако, последнее замечание Лалы рассеяло все наши мрачные опасения. Инициатива была полностью отдана в наши руки. Все, о чем нас просили, это вести запись того, что мы делали.

Я не мог понять, чем факт записи в дневник может отличаться непосредственно от самого действия.

Как раз тогда и появился Царь Лестригонов, и на полчаса отвлек нас совершенно абсурдной историей о каком-то пустяковом приключении, которое случилось с ним в то утро. Несмотря на его бодрость и увлекательный рассказ, мои руки инстинктивно тянулись к деревянной коробочке, где я держал героин.

Я принял дозу. Царь тотчас же прервал свой рассказ.

— Продолжайте, — вяло произнес я. — Я не хотел вас прерывать.

— Это ничего, — ответил Царь. — Я только подожду, когда вы это зарегистрируете.

Лала приколола мою таблицу на стенку. Я посмотрел на часы, подошел и нацарапал крестик в нужной клеточке.

Когда я сел на место, то отметил, что Царь наблюдает за мною с улыбкой человека, которому мой поступок доставил своеобразное удовольствие. Теперь то я знаю, что его забавляла природа моего беспокойства.

Он в нескольких словах завершил свой рассказ, и сразу же в упор спросил меня, как проходит лечение.

На что я ответил, что не могу говорить даже о начале лечения, да и не вижу откуда бы ему взяться, и указал на состояние мертвой точки.

— Полноте, — сказал Лам. — Вы же не принимаете во внимание то, что говорится всякими докторами, и бывает в девяти из десяти случаев ими тут же забыто. Причем только это и спасает их от разоблачения, как назойливых невежд. Известно ли вам, что посмертное вскрытие покойников в больницах Нью-Йорка показывает, что почти в пятидесяти процентов случаев имел место неверный диагноз? Нет, Сэр Питер, пока мы с вами теряем время, обсуждая наши неприятности, есть лишь одна вещь, которая работает на нас денно и нощно, и эта вещь — Vis medicatrix naturae .[25]

Лала выразительно кивнула.

— Разве вы не заметили это в полевом госпитале? — поинтересовалась она у Лу. — Лучше всех выздоравливали те раненые, которых оставили в покое. Хирурги только старались как можно лучше исправить тот ущерб, принесенный ранением природе. Что-либо помимо этого было уже лишним.

— Мы вернемся примерно через час, — сказал Царь, — и захватим вас на ланч в Хиндхэде. Между прочим, есть ли у вас перочинный ножик?

— Да, а что, — ответил я удивленно. — А зачем?

— В противном случае я бы одолжил вам свой. Он может вам понадобиться для очинки вашего карандаша.

Мы с Лу пустились в разговоры, как только они ушли. Нам было уже лучше в этом отношении, раз уж в нас снова пробудился интерес к самим себе. Во время отсутствия нашего друга мы прибегали к героину лишь один или два раза; и наше соперничество в деле ведения графиков сделалось чем-то вроде маленькой семейной шутки.

Мне стало ясно, что так позабавило Царя Лестригонов в первый раз. Я четко осознал признаки раздражения от необходимости подниматься и ставить крестик. Мне никогда не случалось нарушать данное мне слово. В наблюдении за графиком было нечто увлекательное.

Поездка стала откровением. Мы словно вырвались на свежий воздух из склепа, полного мертвецов. Острый холодный ветер ударял нам в лица, почти ослепляя.

Только возле самого постоялого двора мы вспомнили, что уехали, позабыв героин. Царь, когда услышал о нашей беде, тотчас стал само сочувствие. Он сразу же предложил съездить и привезти его для нас; однако Лала выразила протест, заявив, что умирает от голода, и убеждена, что ланч восстановит наши силы не хуже героина, а Царь Лестригонов может смотаться за ним сразу после еды.

Мы согласились. Тем более свежий воздух пробудил в нас обоих острейший аппетит. Трапеза немного улучшила наше состояние, и перед ее завершением наш хозяин незаметно выскользнул из-за стола, и через десять минут воротился с пакетиком порошка.