Нашу с Лориком радость не сильно омрачало и вчерашнее известие о тяжелом ранении ротмистра Киннеса. Сыгравший в нашей жизни не последнюю роль офицер получил пулю в голову, позавчера его отправили по воздуху в Коммихафк, но как сказал знакомый корнет из его полка, шансов выжить практически не было, чудом приходилось считать, что ротмистр был еще жив, когда его грузили в дирижабль.

- А знаешь, - сказала вдруг Лорка, - Киннес мне выйти замуж предлагал... - Ни хрена себе, какие подробности!

- Через два месяца после того, как ты уехал, - продолжила она, грустно усмехнувшись. - А когда я отказала, так и не приходил больше, пока твоим сватом не приехал.

Да уж... И ведь мало того, что ни словом не обмолвился, так еще и вел себя так, что никто бы и не подумал! Уважаю. И жалко, конечно. Вернусь в Коммихафк, надо будет узнать точно, что и как. Если корнет не ошибся с печальным прогнозом, то и на могилку сходить поклониться...

Но это было вчера, а сегодня мы летели на дирижабле. Поднявшись на борт воздушного корабля, мы представились его командиру, командор-лейтенанту Борлейсу (звания в воздушном флоте употреблялись флотские), затем уже Борлейс взаимно представил нас и своего штурмана лейтенанта Хирта. Борлейс с Хиртом были единственными офицерами в экипаже, остальные пять человек носили старшинские нашивки - рулевой, радист, два моториста, один из которых старший, и бомбардир. Все они по очереди назвались, но их фамилий я, увы, не запомнил. Дальше командир ознакомил нас с перечнем того, что можно и что нельзя во время полета. Ничего сложного: можно было занять места на не шибко удобных откидных сиденьях, можно было выполнять все приказы командира, можно было испрашивать разрешения командира на любое действие, если командир не сильно занят, нельзя - все остальное. Пока заканчивалась подготовка к полету и эти суровые правила еще не начали действовать, я решил осмотреться. Все-таки изнутри я видел воздушный корабль впервые, так что интерес мой был вполне оправданным.

Дирижабль построили по полужесткой схеме, то есть в длинную жесткую ферму встроили гондолу и моторы, а сверху прикрепили матерчатую оболочку с матерчатыми же газовыми баллонами. В передней остекленной части гондолы размещались места командира и штурмана, а также те самые откидные сидушки для пассажиров. Сразу за офицерскими местами стояла тумба с рулевым колесом самого что ни на есть корабельного вида, затем два ряда стеллажей с аккуратно уложенными бомбами. Приглядевшись, я понял, что стеллажи складные и в сложенном виде как раз оставляют место для груза или носилок с ранеными. Ну и уже в корме размещались два движка, от которых шел привод на винты, смонтированные снаружи по бортам. дальше за брезентовой ширмой располагался гальюн. Удобно, однако.

Все бы ничего, но вот сама несущая ферма вызвала у меня не то чтобы опасения, но, скажем так, некоторые сомнения. Нет, я, конечно, понимал, что дело свое господа инженеры, проектировавшие сие чудо техники, знали, но вот вид конструкции, собранной на болтах из стальных уголков и деревянных брусьев, как-то настораживал. Ну так, самую малость. За прочность фермы я не переживал, но вот вес... Насколько сильно потянет он всех нас вниз, случись что с целостностью баллонов? Но изменить тут что-либо было не в моих силах, и потому я прогнал от себя неуместные мысли, чтобы проще и легче принять неизбежное.

Тем временем с предполетной подготовкой закончили, командир приказал запустить моторы на холостой ход, и я почувствовал, что наш корабль разворачивается. То есть не сам по себе разворачивается, а его разворачивает наземная команда. Еще полминуты - и заложенные уши наглядно подтвердили, что дирижабль весьма быстро набрал высоту. Хороший зевок помог устранить неприятное ощущение и стало слышно, что изменился звук работы движков - ага, стало быть, включили сцепление.

Моторы быстро наполнили гондолу слегка приторным запахом выхлопных газов и глуховатым рокотом, а с учетом того, что нюхать и слушать все это приходилось, сидя на жестких и вообще неудобных откидных скамейках, то приходилось признать, что над обеспечением комфорта для экипажей и пассажиров конструкторам воздушных кораблей стоило бы поработать куда более тщательно, чем у них это пока что получалось.

Однако же один плюс у пассажирских сидений при всех их недостатках все же нашелся - обзор с этих мест оказался уж больно хорошим, так что не сильно печалило и то, наши места располагались по бокам от командира и штурмана, то есть оба офицера сидели между нами с Лоркой, и пообщаться с женой во время полета возможности не имелось.

А жаль - было бы о чем поговорить! Даже пасмурная погода не смогла испортить впечатление от открывшегося нам вида. Живая топографическая карта расстилалась под нами, оживляемая еле ползущими по ней слегка извивающимися змейками, как воспринимались с высоты пешие, конные и гужевые колонны, обходящие периодически попадающиеся на пути препятствия, как правило, большие лужи, образовавшиеся в результате недавней оттепели, а сейчас покрытые тонким неверным льдом. Что ж, значит, и бомбардировку будет видно столь же хорошо.

Но вот тут я ошибся. Бомбили мы в режиме зависания над целью - как раз одним из отходивших к Империи островов, где мераски устроили что-то вроде промежуточной остановки по пути на тот берег - и из-за того, что наши бомбы рвались прямо под нами, с моего места взрывы видны не были. Зато удалось посмотреть работу бомбардира. Собственно, прицеливался для бомбометания и определял момент сброса бомб штурман, а удерживал дирижабль на месте командир, по приказам которого мотористы регулировали обороты двигателей, а рулевой подкручивал вправо-влево штурвал. Бомбардир все это время стоял наготове возле бомбовых стеллажей, предварительно, по команде все того же штурмана, открыв бомбовые люки.

- Сброс по одной! - громко крикнул штурман. Бомбардир коротким движением дернул вниз рычаг на стеллаже левого борта, нижняя полка сложилась, сбросив в заранее открытый люк бомбу. Ага, если бы весь стеллаж опорожнил, наш кораблик полегчал бы на шестьсот кило разом, и подбросило бы его вверх со всеми положенными эффектами и заложенными ушами. А так - скинули сотку и ничего, слегка приподнялись, но именно что слегка.

Рулевой по приказу командира тронул штурвал, дирижабль подался вправо и штурман вновь скомандовал 'сброс по одной'. Так повторялось, пока стеллаж левого борта не опустел, затем пришла очередь стеллажа правого борта, и все пошло по второму кругу, с той лишь разницей, что после сброса каждой бомбы командир приказывал рулевому отводить дирижабль левее. Как я понял, делалось это для того, чтобы все бомбы не попадали в одну точку, а ложились с некоторым разбросом, обеспечивая большую площадь поражения.

Когда номер тридцать седьмой (или, если угодно, 'Селли', кому как больше нравится) лег на обратный курс, я смог увидеть последствия всего, чему только что был свидетелем. Воронки от бомб довольно равномерно распределились по острову, среди них валялось что-то, что при известной фантазии можно было определить как конские и человеческие тела или, по крайней мере, их фрагменты. Да уж, мастерство не пропьешь...

Бли-и-и-ин... Больно-то как... Я попытался пошевелиться и тут же понял, что зря. Жуткая боль, охватившая, казалось, меня всего, заставила горько пожалеть об этой необдуманной попытке. Что ж, нет худа без добра - вернувшись в неподвижное состояние, я через некоторое время смог хотя бы определиться, где же у меня болит по-настоящему.

Рука. Правая, что особенно неприятно. Локоть и предплечье как будто горели. Черт, кажется, руку я сломал.

Нога. Левая. Точнее, левое колено. Ныло, как будто внутрь коленной чашечки запихнули что-то лишнее.

И до кучи - шея. Нет, не сломал, а то вряд ли сейчас был бы способен об этом думать. Скорее всего просто стукнулся, но уж больно, мать его, качественно.