Они примолкли, изнемогая от грохота соседского радио.

С улицы раздался заливистый женский смех. Бинг Кросби и Фрэнк Синатра запели знаменитый дуэт из «Высшего общества». Где-то неподалеку заунывно выла собака. Нагретый воздух был переполнен зловонием.

Мадлен перевела взгляд на ближнюю стену. Эндрю посмотрел туда же. Ее внимание привлек старый швейцарский календарь. На картинке цвели великолепные альпийские цветы, за ними на фоне шелкового голубого воздуха тянулись вверх заснеженные склоны.

– Мы там бывали… – прошептала она.

Его рука застыла. Но Мадлен повернулась к нему и посмотрела в глаза. Почти касаясь губами его лица, она прошептала:

– Я рада, что у меня есть ты, Энди. Как я рада!

Он поцеловал ее, и она с готовностью ответила на поцелуй.

– Дверь, – спохватилась она. – Там есть замок или задвижка?

Эндрю встал и подошел к двери. В замке не было ключа.

Задвижка держалась на одном гвозде и не устояла бы даже перед ребенком. Однако он запер дверь и вернулся к Мадлен. Она лежала на драном сером одеяле, в помятом платье, с растрепанными волосами и с залитым потом лицом, но Эндрю был счастлив, ибо это была его любовь.

Когда через неделю по крыше забарабанили первые капли дождя, Мадлен и Эндрю застыли на матрасе, боясь спугнуть нежданное счастье. Однако оно оказалось мимолетным.

Очень скоро выяснилось, что крыша во многих местах протекает, на полу образовалась лужа, грозившая подмыть матрас. Пришлось встать, зажечь лампу и подставить под самые зловредные струи таз и кувшин. Уснуть было уже немыслимо.

Дождь хлестал всю ночь и большую часть следующего дня. Когда он прекратился, в комнате залило весь пол. Мадлен ушла в больницу, и Эндрю принялся ползать по полу с тряпкой, воспользовавшись стихийным бедствием, чтобы убраться в их убогом жилище. Они занялись этим уже на второй день после вселения, однако чистотой пока и не пахло. К счастью, Эндрю ухитрился спасти от намокания матрас и одеяла, водрузив их на стол. Ко времени возвращения Мадлен ему удалось навести относительный порядок. Кроме того, он успел приготовить ужин: хлопья, фрукты, жиденький кофе, хлеб и сыр из козьего молока.

Мадлен падала с ног от усталости, как всегда под конец рабочего дня. Она предпочитала не распространяться о своих обязанностях, однако Эндрю и сам видел, что работа вытягивает из нее последние силы. Войдя, она обреченно сбросила туфли, облепленные грязью; грязными оказались и ее лодыжки.

– На улице настоящая трясина, – пожаловалась Мадлен. – Как долго продолжается здесь сезон дождей?

– Месяца три, кажется. Присядь, я вымою тебе ноги, полегчает.

Она показала Эндрю пакет:

– Кое-что с кухни.

В пакете оказался рис в пластмассовой коробочке. Эндрю положил его к остальным запасам провизии, висевшим в сетке под потолком. Мадлен со вздохом села.

– Так и не стало прохладнее? Я-то надеялась, что дождь принесет прохладу, но куда там!

Эндрю принес таз, опустился на колени и не спеша обмыл ее ноги.

– Тебе удалось заглянуть в офис? – спросил он, не поднимая головы.

Мадлен кивнула, не в силах вымолвить слова от усталости.

– Писем нет?

Бейтс позволил им пользоваться своим адресом.

– Есть, но не от Кэрол. От Дэвида.

Она расстегнула сумочку и протянула ему письмо. Эндрю показал Мадлен свои мокрые руки, и она взяла листок так, чтобы он мог прочесть текст. Письмо оказалось недлинным и не слишком содержательным. Дела шли не блестяще, но улучшение вот-вот должно было наступить. В Лондоне все было по-прежнему; в данный момент Дэвид ничем не мог им помочь: действовало строжайшее эмбарго на экспорт драгоценных камней и других заменителей валюты, которые, кстати, все равно невозможно было раздобыть. Все ресурсы драгоценностей Пейла были упрятаны в сейфы на Чансери-Лейн.[14] Мадлен предлагалось сохранять оптимизм в ожидании лучших времен. Дэвид передавал также пламенный привет Энди.

– И ничего о своем переезде, – заметила Мадлен.

– Кажется, ситуация под контролем. Возможно, это нам придется возвращаться.

– Королевское семейство улетело на Ямайку, – сообщила она усталым голосом. – Об этом говорили в новостях.

– Навсегда?

– С длительным государственным визитом.

– Это еще не значит, что в Лондоне все рухнуло.

– Не значит. Но он все равно не может писать откровенно. Все письма подвергаются цензуре.

– Странно, что до сих пор нет вестей от Кэрол, – проговорил Эндрю.

– Вдруг что-нибудь будет завтра…

– У Бейтса никаких новостей насчет работы для меня?

– Нет. Пока. – Она погладила его по голове. – Не волнуйся, милый. Завтра мы получим письмо от Кэрол.

Однако шли дни, а вестей от Кэрол все не было. Через две недели они оставили всякую надежду, ибо надежда отвлекала от суровой повседневности. Эндрю удалось получить работу на сносе домов, но уже через несколько дней он ее потерял. Мадлен все так же трудилась в больнице и время от времени приносила кое-какую провизию с больничной кухни. Тратить они старались как можно меньше, чтобы создать резерв наличности. На третью неделю Эндрю слег с лихорадкой. Мадлен вызвала врача и нашла для Эндрю чернокожую сиделку, чтобы не пропускать работу. Через четыре дня он снова был на ногах, однако на лечение ушли все накопленные деньги.

Эндрю еще некоторое время чувствовал сильную слабость, так что не могло быть и речи о тяжелом физическом труде. Оставалось целыми днями бродить по улицам, надеясь, что каким-то чудом подвернется работенка. Он припомнил, что в юности приезжал в Лондон и с такой же настойчивостью искал романтических приключений. Разум и тело изнывали от беспомощности и безнадежности и жаждали хоть какого-то применения.

Как-то раз Эндрю очутился на набережной, и ему показалось, что он видит своих сыновей. У парапета, глядя на волны, стояли двое белокожих пареньков примерно их возраста и телосложения. Эндрю рванулся было к ним, но вовремя замедлил шаг, поняв, что обознался. Однако могло ведь случиться, что они учились в Ибадане и знали Робина и Джерими. Он стал переходить улицу, чуть не угодив под колеса «роллс-ройса». Белый шофер посмотрел на него с осуждением; нигерийские бизнесмены, занятые беседой, так и не подняли голов.

Мальчики тоже были погружены в какой-то важный разговор. Вслушиваясь в долетающие до него слова, Эндрю делал вид, что заинтересованно разглядывает горизонт.

– Итуно очень славный, – говорил младший. – И никакой не хвастун. А ведь он – сын вождя.

– И Акки такой же, – подхватил старший. – Он пригласил меня к себе на следующие каникулы. У них огромный домище рядом с Ифе. – Мальчик смущенно хихикнул. – Я даже сморозил глупость: думал, что они йоруба, потому что там живет это племя, а они – собо…

– Трудно во всем этом разобраться. Он действительно пригласил тебя погостить?

– Да, на неделю. Я сразу написал об этом папе. У них бассейн в сто футов длиной!

Даже не сами их слова, долетавшие до слуха Эндрю, а скорее их тон заставил его вспомнить детство, школу, площадку для игры в «пятерки» и разговор мальчиков-евреев, который ему однажды довелось подслушать, – в нем сквозила точно такая же неуверенность и хвастливая претензия на допуск в общество, которое все равно отвергнет их, и мальчики это знали. Эндрю было тогда тринадцать лет, и он Уже умел смотреть в корень, не обращая внимания на внешние обстоятельства, однако тогда ему не хватило сострадания, чтобы не почувствовать презрения к этим изгоям.

Эндрю вспомнил про свой помятый костюм и стоптанные башмаки. Мальчики все еще не замечали его. Он побрел прочь.

Мадлен получила новое письмо от Дэвида, столь же краткое, ободряющее и бессодержательное, как и первое. Эндрю не знал, ответила ли она ему; она ничего не говорила об этом. Дэвид, как и Кэрол, был очень далеко от них – и географически, и во всех прочих смыслах. Эндрю никогда прежде не представлял себе, что между двумя людьми может существовать близость, подобная той, что возникла между ним и Мадлен. В былые времена он отнесся бы к подобной перспективе с сомнением, даже брезгливостью, однако действительность была такова, что каждый день проходил у него в предвкушении момента, когда она вернется в их лачугу и они снова будут вместе. Иногда он начинал раздумывать о том, что произойдет, когда к ним присоединится Дэвид, поскольку казалось весьма маловероятным, чтобы Кэрол поступилась ради него благами, которые ей удалось приобрести. Однако эти мысли не вызывали у него беспокойства: он завоевал Мадлен и не сомневался, что сможет сохранить ее. Даже в тяжелейших обстоятельствах, когда каждый день приносил дополнительные подтверждения его неспособности хоть как-то изменить положение, грозившее полным физическим истощением, это заставляло Эндрю с надеждой взирать в будущее. Иначе он давно бы уже поддался черному отчаянию.