– С радостью, – ответил Эндрю.

Они уселись в алькове. Абониту поднял рюмку.

– За вас, Эндрю! – провозгласил он. – За ваши будущие успехи!

– Да. И за ваши!

– Вам они нужнее. – Нигериец улыбнулся. – Я видел ваше интервью на студийном просмотре.

– Я так и подумал, что ваш визит связан с моим появлением на телеэкране. – Эндрю пригубил виски, ощущая на языке знакомое, но основательно забытое пощипывание. – Весьма вам благодарен.

– Дружище, я не поверил своим глазам! – Абониту не смог сдержать смеха. – Чтобы Эндрю Лидон покупал обезьяний член у торговца амулетами!

– Так вот что это было? А они утверждали, что эта вещь приносит счастье…

– Наверное, так оно и есть – в каком-то смысле. – Лицо Абониту обрело свойственное ему выражение заинтересованности и одновременно важности. – Не беспокойтесь, Эндрю. На экран это не попадет. Я начисто вырезал эпизод с вами.

Эндрю пожал плечами:

– Я не стал бы возражать, чтобы он пошел. Теперь, видимо, придется вернуть фунт? Боюсь, он почти полностью растранжирен.

– Эндрю, я весьма опечален, что вы дошли до такого состояния. Поверьте, я говорю правду. Когда я увидел ваше лицо на экране монитора, мне очень захотелось разыскать вас, но одновременно я чувствовал смущение, ибо боялся, что приведу в смущение вас. С этим все ясно?

– Более или менее. Однако вам не следовало волноваться. Смущаться может только тот, кому еще удается держаться на поверхности.

– Я, к примеру? Думаю, вы совершенно правы. Тот вечер, когда вы угостили меня ужином, – для вас, возможно, малозначительный эпизод, для меня же это было необыкновенно важно. Чтобы так запросто отужинать в клубе на Пэлл-Мэлл… Раньше я только читал о такой жизни, вы понимаете меня… Это было чудесно, Эндрю! Я попытался выразить это в своем письме из Африки, но, возможно, не добился цели.

– Я не ответил на ваше письмо. Извините.

– Вам помешали дела. Теперь насчет смущения. В каком-то смысле я был доволен, когда увидел, как низко вы пали. Я достаточно откровенен с вами?

– Даже очень.

– И одновременно мне было неудобно за вас – так оно и есть до сих пор. Мне хотелось бы оказать вам помощь.

Вас это не оскорбит?

– Положите денежки на стол, – посоветовал Эндрю, – и отвернитесь. Я тихонько улизну.

Абониту поморщился:

– Мне не до шуток. Вам хотелось бы снова работать на телевидении уже здесь, в Лагосе?

– «Белых просят не обращаться». Где я только это не слышал! Но я все равно ходил на студию. Там мне это доходчиво растолковали.

– Мой дядя, – спокойно пояснил Абониту, – председатель Совета по телевещанию. Его зовут Оба Мекани Натела. Благодаря ему я стал продюсером. Мне нужен ассистент. Я могу выбрать любого, кто мне понравится.

– Не возникнет ли у вас затруднений, если ваш выбор падет на белого?

– Нигерийцы не имеют ничего против белых, пока их не слишком много и они знают свое место. Вам, наверное, приходилось слышать кое-что из этой оперы?

– Кое-что, – кивнул Эндрю.

– Простите меня. Не следовало так говорить.

– Лучше говорите, Або. Я и бровью не поведу. Вы делаете мне серьезное предложение?

– Совершенно серьезное.

– Принято. – Эндрю протянул через стол руку, и нигериец горячо пожал ее. – Я не стану усугублять ваше смущение, вдаваясь в детали испытываемой мной благодарности.

– Вот и не надо, – поспешно заверил Абониту. – Лучше выпьем еще по одной, чтобы отпраздновать наше будущее сотрудничество. – Он прищелкнул языком, и рядом вырос официант, ожидающий распоряжений. – Снова двойной скотч. В последний раз вы дали нам не «Хейг».

– Простите, сэр. «Хейга» больше не осталось.

Абониту пожал плечами:

– Тогда несите то, что есть. Потеряв Британию, вы лишились дома, – повернулся он к Эндрю, – я же остался без мечты, без мира, которым я не мог наслаждаться, но который радовал меня самим фактом своего существования. Как вы думаете, чья потеря горше?

– Может быть, еще не все потеряно. Кривая Фрателлини…

– Нет, это было бы детским оптимизмом. Я видел последние данные. Интенсивность солнечного излучения перестала снижаться, однако нет ни малейших признаков возврата к старому. Установился новый постоянный уровень, только очень низкий. Возврат ледникового периода. – Он криво усмехнулся. – Белую башню Тауэра и Мраморную арку укроют вечные снега.

Эндрю допил виски.

– Как скоро я и моя… невеста сможем выбраться из этой лачуги?

– Прямо сейчас. Пока не подыщете квартиру, поживете в отеле.

– Она работает уборщицей в больнице. Может быть?..

– Мы заедем за ней, как только выйдем отсюда. Потом вы сможете забрать из хижины все необходимое.

Эндрю помолчал и выговорил:

– Если я не поостерегусь, вам не миновать смущения.

Прямо не знаю, как…

Абониту залпом осушил рюмку.

– Давайте возьмем такси, Эндрю, – предложил он.

Прожив неделю в гостинице, они переехали в роскошную квартиру в новом фешенебельном доме окнами на море.

Приходилось только удивляться, до чего быстро забылись недавние лишения и как запросто человек способен привыкнуть к комфортабельной жизни. Эндрю многое напоминало теперь былые времена: вокруг снова звучал прежний жаргон, он занимался знакомым делом, слышал все те же высказывания и шуточки. Он обнаружил, что в здешнем телевизионном мире публика делится на два класса: на одних, обладавших настоящими способностями, держалось буквально все – к ним принадлежал Абониту; другие же просто получали зарплату и делали вид, что в чем-то смыслят. Однако и в этом не было ничего нового.

Мадлен и он быстро оказались в знакомом кругу. Возможно, их приняли за своих слишком поспешно и нарочито, однако искренность чувств новых приятелей не вызывала сомнений. Кое-какие нюансы не могли не вызывать протеста, но без этого не обходится в любом обществе, так что со временем они перестали их замечать.

Зато сколько удовольствия доставляло им открывать для себя заново чудеса комфорта и маленькой роскоши! Зарплата Эндрю была очень высокой даже по прежним стандартам, а в суматошном лагосском обществе, изнанкой которого оставалась нищета и дремучее невежество, деньги значили буквально все. В городе постоянно открывались новые рестораны, где готовили лучшие европейские повара и где можно было поесть ничуть не хуже, чем когда-то в Лондоне; хотя опасность войны с Южно-Африканским Союзом была излюбленной темой газет и телепередач, перебоев с южноафриканскими винами не наблюдалось. Раньше Эндрю не знал их вкуса, но теперь начинал в них разбираться. Дождливый сезон остался позади, небо очистилось от туч; однако кондиционеры, мирно жужжавшие у них в квартире, на студии и повсюду, где им доводилось бывать, спасали от жары. К их услугам были бесконечные пляжи с мельчайшим белым песком и гольф с утра пораньше или под вечер, когда спадала жара. Но главное удовольствие состояло в том, что Эндрю снова занимался знакомым делом, а также во взаимопонимании с Абониту, который, считаясь его начальником, неизменно прислушивался к его мнению.

О лучшей жизни трудно было мечтать.

Однажды на нее попробовала посягнуть Кэрол. Она позвонила в студию, и они договорились о встрече в том же баре, где состоялась знаменательная беседа Эндрю с Абониту. Кэрол дожидалась его за столиком, теребя тонкую сетчатую перчатку. Она улыбнулась, увидев, что Эндрю протягивает ей руку.

– Как странно – выходит, мы с тобой здороваемся за руку?

– Странно? Пожалуй, отчасти. Что будешь пить, Кэрол?

– Ты можешь раскошелиться на «Дюбоннэ»? Настоящий! У них еще осталось несколько бутылок.

– Разумеется. С джином?

– Нет. Я теперь избегаю крепких напитков. Энди, я так рада, что у тебя снова все в порядке! Не могу выразить, какое это облегчение!

– Как ты об этом узнала?

– Видела твою фамилию в титрах. Я не слишком часто смотрю здешнее телевидение, но в тот вечер мне нечем было заняться. Программа «Ежедневно», ассистент режиссера – Эндрю Лидон… Боже, все как прежде!