– Мы и дальше будем видеться, правда? И не только ради выяснения практических деталей.

Да, не только ради этого. Дэвид был единственной ниточкой, связывавшей его с Кэрол; порвать с ним означало потерять всякую возможность оставаться в курсе ее дел.

– Мак-Кей снова затеял сегодня утром старый разговор, – сказал Эндрю. – До него дошли слухи, что правительство стало относиться к «Зиме Фрателлини» более серьезно, поэтому он попросил вытянуть что-нибудь из тебя.

Пришлось воспользоваться старым предлогом, о котором уже давно не было речи, но ничего не поделаешь.

– Если наши встречи не прервутся, мне совершенно все равно, какова их причина. Что касается слухов, то, думаю, они исходят от ребят из ведомства энергетики и топливных ресурсов – хотят обезопасить себя от повторения истории 1947 года. Сейчас мы закупаем впрок американский уголь.

– Есть ли что-нибудь новенькое об уменьшении солнечной активности?

– Ничего из ряда вон выходящего. Активность продолжает падать. Американцы рассчитывают получить новую информацию с недавно запущенных спутников.

– И никто не тревожится всерьез?

– Думаю, в Совете по углю, наоборот, потирают руки.

Было большое перепроизводство, едва отделались от излишков, а теперь нахватали новых заказов. Кстати, ты заметил, как взлетели акции нефтяных компаний?

– Это все дурь, больше ничего, – сказал Эндрю и с прежней горечью продолжал:

– Холод неприятен только тогда, когда ты оказываешься в его власти незащищенным.

А так даже любопытно понаблюдать из окна уютной натопленной комнаты за озябшими прохожими на улице.

После затянувшейся паузы Дэвид ответил:

– Не думаю, что так и будет, Энди. – Он приподнял кружку, демонстрируя, что она пуста. – Ну, поставишь мне еще?

Дети приехали домой на короткие каникулы, и Эндрю виделся с ними всего два раза. Все остальное время они провели с Кэрол. Однако провожать их на вокзал Ватерлоо явились оба.

Все ученики из их частной школы набились в один поезд; в окнах мелькали лица мальчиков и юношей в возрасте от восьми до восемнадцати лет, а на платформе толпились родители. Эндрю был из небогатой семьи и поэтому учился в обычной классической школе. Когда ему было лет тринадцать, он единственный раз видел такой же забитый важничающими мальчишками состав, и теперь подивился, насколько же все осталось по-прежнему. Системе удалось восторжествовать над средой. Он не знал, счастливы ли его сыновья; оставалось надеяться, что счастливы.

– Где мое письмо заведующей? – спросила Кэрол.

– Кажется, где-то здесь, – ответил Робин.

– Поищи получше.

Мальчик пошарил по карманам и нашел письмо.

– Все в пятнах от ириски, – всполошилась Кэрол. – Нет, не отойдет. Оставь в этом конверте, а когда приедешь в школу, переложи в чистый.

– Она решит, что я специально вскрыл письмо, если увидит на конверте мой почерк.

– Вряд ли. Там нет ничего особенного. Просто насчет снимков.

– Заведующая – ходячий ужас, – сказал Джерими.

– Хитрющая, – пояснил Робин.

– Тогда отдайте ей испачканный ириской конверт и объясните все как есть, – предложил Эндрю.

– Это вызовет у нее еще больше подозрений, – сказал Робин. – Что ж, придется попробовать. Кажется, мы сейчас тронемся.

Кэрол подставила лицо для поцелуя. Мальчики потрясли Эндрю руку.

– Будьте молодцами, – напутствовал их Эндрю.

– И вы, – откликнулся Робин. По его лицу пробежала тень сомнения. – Наверное, лучше мы станем писать вам обоим? По отдельности?

– Можете черкнуть мне пару словечек, когда выдастся время, – сказал Эндрю. – В студию, у меня пока нет постоянного адреса.

– Ясное дело, – кивнул Робин.

– Нам повезло, что у нас такие смышленые дети, – сказал Эндрю, когда они покидали платформу.

– Да.

Он подал контролеру перронные билеты.

– Может быть, выпьем чего-нибудь, прежде чем разбежаться?

Кэрол неуверенно подняла на него глаза:

– Ну, не знаю…

– Ладно, ладно, даю слово, что не стану ничего подсыпать в твой джин.

– Хорошо, – улыбнулась она.

Идя рядом, они соблюдали точно отмеренную дистанцию: достаточно большую, но не слишком, чтобы не вызвать удивленных взглядов. Его рука время от времени касалась ее руки, и он бормотал слова извинения, думая, что проходит полезную практику в ведомстве жизненных нелепостей.

Эндрю поставил рюмки на маленький столик у двери буфета. Стол был довольно грязным, на нем громоздился поднос с использованной посудой. Рядом полная женщина громогласно призывала к порядку троих откормленных отпрысков.

– Есть ли в Британии хоть один вокзал, где бы можно было спокойно посидеть и выпить в приличной обстановке? Ненавижу вокзалы!

– Думаю, мы станем в конце концов просто друзьями, Энди, – сказала Кэрол. – Но пока слишком остра память о разрыве. Если мы будем часто видеться, ты обязательно станешь демонстрировать обиду.

– А если мы не видимся, то я будто и не обижаюсь?

– Хотя бы не показываешь обиды.

– Тут есть существенная разница?

– Я и без того буду мучить себя упреками. Может, не так настойчиво, зато я по-прежнему буду тебя уважать.

– Это крайне важно. Ты даже представить себе не можешь, до чего это важно!

– Ну вот, демонстрируешь обиду… Я эгоистка, да?

На Кэрол был голубой шерстяной костюм, под цвет глаз.

Высокий ворот закрывал шею, гладкая ткань облегала грудь.

До Эндрю донесся запах незнакомых духов – скорее всего подарок Дэвида. С каждым днем она все больше отдалялась от той жизни, какой они жили недавно вдвоем; с каждым днем возвращение становилось все более немыслимым.

– Я вижусь с Дэвидом. Вот когда, наверное, обида должна проявляться больше всего. Или ты воображаешь, что в счастливом будущем, нарисованном твоим воображением, я смогу дружить с тобой, оставив побоку твоего мужа?

– Пусть Дэвид сам разбирается с этим. Но не думаю, чтобы твоя обида стала заботить его столь же сильно, как меня. Да и ты не сможешь слишком долго глядеть на него зверем.

Эндрю был вынужден согласиться.

– Очарование беспринципности, – определил он. – Мечта всякой женщины.

– Ты снова за свое! Если бы я на это реагировала, то только рассерженно. А Дэвид умеет обратить все в шутку.

Ты бы просто покатился со смеху.

А он еще питал надежду на сближение! Ничего конкретного, никаких чувств – просто прощупать, не утратила ли страсть частички недавнего накала, просто обрести хотя бы призрачную надежду, что путь назад не заказан. Теперь Эндрю понимал, насколько тщетными были его мечты, и предпочитал помалкивать.

– Я рада, что вы с ним встречаетесь, – сказала Кэрол. – И что ты видишься с Мадди.

Она употребила то же уменьшительное имя, которым пользовался Дэвид, – еще один намек на ее близость с другим и на его, Эндрю, отверженность. Бог знает, была ли это любовь, но он еще никогда в жизни так ее не хотел. Эндрю припомнил их первую встречу, на летней вечеринке: на Кэрол было красное платье с кисеей, и она флиртовала со Стивом Уилтширом. Молва считала их любовниками. Эндрю вспомнил и желание, и обжигающую ревность, и ясное осознание того, что он ей совершенно не пара. Только на этот раз все было во сто крат хуже.

– Итак, дела устраиваются наилучшим образом, верно? – саркастически произнес он.

Кэрол встала и натянула белые шелковые перчатки.

– Не поможет, Энди. Мне пора. Спасибо за угощение.

В первых числах ноября началась вьюга, а следом, когда еще не успел растаять снег, скопившийся в канавах и в садах, разразилась еще одна, куда более свирепая и ледяная.

Потом снег валил уже без сопровождения ураганного ветра, зато почти не переставая. К концу месяца столбик термометра опустился ниже нуля и застыл. Переполненные поезда и автобусы еле ползли в Лондон и обратно по обледеневшим рельсам и дорогам. Запасы угля быстро таяли, в прессе и по телевидению людей вовсю призывали экономить топливо. В первую неделю декабря метели почти прекратились, и среди туч стало иногда проглядывать водянистое солнце; однако за день успевал подтаять только верхний слой снега, который тут же застывал с наступлением сумерек. Вскоре снегопады возобновились.