Абониту поправил очки; над его правым ухом красовался теперь глубокий шрам, и пластырь не давал правильно пристроить дужку.

– Эти очки надо беречь как зеницу ока, – пояснил он. – Единственная запасная пара.

– Ты считаешь, что это правильный ход – уйти и беседовать со мной наедине? Я старался держаться от тебя подальше.

– Спасибо, что ты обо мне позаботился, но в этом не было необходимости. Теперь я держу их в руках, и было бы ошибкой хоть в чем-то идти на компромисс. Они не поднимутся против меня, увидев, что я говорю с тобой наедине.

Другое дело – если бы они решили, что я боюсь это делать.

– Возможно, ты и прав. Я молился за тебя все это утро. – Эндрю посмотрел на приятеля. – Я не думал, что ты добьешься успеха, Або.

– Я тоже в какой-то момент утратил надежду. Но моим родичам всегда везло в бою. Рассказывают, что один мой предок уже лежал простертый на земле, ожидая, когда в него вонзится копье, но в этот момент человека, стоявшего над ним, поразило молнией.

Он сопроводил свои слова улыбкой. Перед Эндрю стоял совершенно спокойный, учтивый человек. Было трудно поверить, что он еще сегодня утром пинал Муталли в лицо и, задыхаясь, всаживал в него раз за разом окровавленный кинжал.

– Что же ты сообщишь в Лагос?

Они поддерживали связь с Нигерией с помощью мощного коротковолнового передатчика, находившегося раньше на борту судна, которым командовал Муталли. Абониту уже успел пересадить оператора вместе с передатчиком в свой «ховеркрафт». Каждый вечер им полагалось передавать в Лагос закодированное послание.

– Скажу, что он погиб в результате несчастного случая и что члены экспедиции избрали меня его преемником. Это руководству понравится: они гордятся своей демократичностью.

– А что будет после возвращения?

Абониту пожал плечами:

– Если нам удастся вернуться невредимыми, это уже не будет иметь значения.

– Что ты за человек? – не удержался от вопроса Эндрю.

Абониту окинул его взглядом.

– Черный человек. Несколько лет назад один из ваших лидеров заявил в парламенте, что все африканцы – лгуны. – Он улыбнулся. – Пусть это звучит как парадокс Эпименида,[22] но я могу присоединиться к этому заявлению: африканец Абониту называет всех африканцев лгунами. На самом деле это, конечно, никакой не парадокс. Быть лгуном – не значит не говорить ни единого слова правды. Кроме того, мы убийцы, мошенники и тираны. Иногда. Именно этого ты, Эндрю, и не можешь в нас понять.

– Зачем ты меня спас?

– Я спасал не тебя, а себя. – Он оглядел белую пустыню. – Хотел бы я знать, где сейчас Карлоу и Прентис – если они еще живы.

– Должно быть, жалеют о содеянном. Им, наверное, сейчас очень одиноко.

– Значит, ты не последуешь их примеру, Эндрю?

– Разве ты не клялся в моей надежности еще сегодня утром? Не из-за этого ли возник весь сыр-бор?

– Частично. Ты не последуешь за ними?

– Нет. К чему подвергать себя опасности замерзнуть, умереть от голода или погибнуть от руки выжившего, но одичавшего соплеменника?

– Это не ответ.

– Тогда давай так: я сделал свой выбор. В отличие от них.

И каждый мой поступок только подтверждает это. С каждым днем решение становится все более непоколебимым.

– Хорошо, – резко произнес Абониту. – Завтра мы будем в Лондоне. Ты понадобишься мне в качестве проводника. – Он усмехнулся. – Кстати, теперь будешь управляться с камерами самостоятельно. Лидеру это не к лицу.

– Жаль, что у меня не оказалось камеры сегодня утром.

– И мне жаль. Осталось бы хоть что-то для потомков – если мне суждено пасть от удара молнии.

– Лондон, – молвил Эндрю, – уже завтра… Как ты думаешь туда въезжать? По реке?

– Единственный разумный путь. И единственно возможный. Как по-твоему?

– Верно.

– Что ты скажешь о таком возвращении в свой город?

– Не знаю…

– Ты растроган? Возбужден?

– Нет. Скорее ошеломлен. Мне хотелось бы побыстрее покончить со всем этим.

– А я чувствую воодушевление, – признался Абониту. – И сам себе противен из-за этого. Принцессы и фараонши Древнего Египта требовали, чтобы их тела переодевали после смерти для бальзамирования только разложившимися. Они полагали, что в противном случае бальзамировщик не сможет удержаться и надругается над ними. Лондон – это мертвая фараонша…

– Но не разложившаяся. Она заморожена. Ты сможешь беспрепятственно предаваться некрофилии, Або. Но у египтян были более простые и куда более приятные возможности – например, оскопить бальзамировщиков.

– Дело в том, что страсть знакома даже евнухам. Кроме того, у них могли трудиться и полноценные мужчины. Бывают случаи, когда единственным выходом может служить только неприятное решение. Ты не согласен?

– Полностью согласен, – ответил Эндрю.

Абониту взял Эндрю за руку; это был прямой, откровенный жест. Стоя в стороне от остальных, они были видны как на ладони.

– Ты мне нужен, Эндрю, – сказал он. – Не как проводник и не как оператор. Нужен как друг. Если ты бросишь меня одного с моими соплеменниками, мне конец.

Так ты остаешься?

– Да, – сказал Эндрю. – Остаюсь.

Шлюзы в верховьях Темзы заставили снизить скорость; кое-где приходилось делать крюк, чтобы преодолеть препятствие. В районе Тедцингтона, совершая очередной объезд, они очутились на поле сражения или расправы. Повсюду возвышались снеговые курганы, из которых торчали замороженные руки и ноги, неестественно скрюченные в смертельной агонии.

– Видишь? – спросил Абониту у Эндрю, когда они медленно продвигались по этому жуткому полю. Ближайший курган был усеян следами недавней деятельности – скорее всего раскопок. Выдранные из мерзлоты трупы еще не успело замести снегом. У одного не хватало руки, у другого – ноги. Эндрю поймал себя на том, что представшее глазам зрелище не вызывает у него ничего, кроме легкого приступа тошноты.

– Да, – отозвался он. – Я этого и ожидал.

– Я тоже. Но видеть все самому – другое дело. Погляди-ка туда.

Эндрю повиновался.

– Что-то застигло его – или ее – врасплох.

На снегу валялась отрубленная от туловища рука. Она определенно принадлежала молодой, изнеженной женщине. На запястье оставались золотые часики.

– Должно быть, здорово перепугался, раз бросил добычу. Мы можем возвращаться к реке?

– Думаю, да. Сворачиваем на северо-восток – туда, между деревьев.

– Хорошо, – согласился Абониту. – Здесь слишком гадко.

В Чисвике их встретило некое подобие жизни. Сперва на берегу замерзшей реки мелькнули странные фигуры, некоторые из которых при приближении «ховеркрафтов» отступили к домам, другие – посмелее или полюбопытнее – остались поглазеть и даже размахивали руками. Рев турбин заглушал любые звуки, какие могли бы доноситься с их стороны, однако один мужчина определенно взывал о помощи. Видя, что «ховеркрафты», не останавливаясь, мчатся по льду, он побежал, стараясь не отстать от них. Команда наблюдала за ним с интересом и подбадривала криками, когда же он растянулся на снегу, окончательно выдохнувшись, осыпала его глумливыми насмешками.

В районе Чисвикского моста копошение людей имело более осмысленный характер. На левом берегу Темзы и на самом мосту собралась толпа. Эндрю насчитал примерно тридцать – сорок душ; в основном это были мужчины, но среди них затесалось несколько молодых женщин самого непреклонного вида. Их определенно собрала здесь новость о приближении «ховеркрафтов», однако в отличие от оставшейся позади группы эти люди были настроены враждебно: они потрясали кулаками и выкрикивали угрозы. Некоторые нагибались и, нащупав предметы потверже, швыряли их в сторону «ховеркрафтов».

– Местное население как будто настроено не слишком дружелюбно, – с улыбкой прокомментировал Абониту.

Над их головами пронесся свист.

– Кто-то из них вооружен, – сказал Эндрю.

Али, мусульманин из племени хауса, исполнявший обязанности капитана на судне Абониту, предложил: