— А как ты тогда проплешины на полях объяснишь?

— Да просто, — пожала Юля плечами. — Я, конечно, не биолог, но в земле может быть что угодно — соль, например. Насыпь соли — и ничего расти не будет. Или еще что. Это анализ делать надо. А вы его делали? Конечно, нет. Проще сказочку придумать.

— А Маринка? Которую Левониха подняла? — уже с нескрываемым интересом поинтересовалась Катя.

— А что Маринка? Да травы ваша Левониха знала. Легенду надо поддерживать? Надо. Вот она нагнала на мужика жути, сварила травки, а мужик сам свою жену ими и отпаивал. И все счастливы и довольны — случилось чудо, — расхохоталась Юля. — Кать, ну нельзя же быть такой легковерной! Ну ты голову-то включи! Ведь все белыми нитками шито!

— Ой, Юлька… Ты неисправима. Это же надо быть такой бесстрашной! — покачала головой Катя.

— А я как ваша Левониха! Через сто лет и про меня легенды рассказывать начнут, как я приехала и колдунью вашу по деревне палкой гоняла, — толкнув Катю локтем, смеялась Юля. — Ой, Катерина! Сказочница ты моя! Давай девок наших собирать, да домой пошли! Еще печку топить надо!

Приближался день рождения Леры. Юля решила отметить его дома. Пригласить деревенских детей, вызвать аниматора и устроить большой праздник. Возвращаясь с работы, она увидела гуляющих на площадке мамочек, и остановилась.

— Ой, как хорошо, что я вас всех застала! Давно все вместе не гуляли! Здравствуйте, — радостно поздоровалась Юля.

— Да вы с Катюхой поздно очень выходите, — ответила одна из девушек. — Мы уж и разойтись успеваем. Это сегодня что-то заболтались.

— Ну, я пока с работы, пока Лерку покормлю… Вот и выходим поздно, — улыбнулась Юля. — Девчонки, я хотела вас всех с детьми пригласить в гости. У Леры день рождения будет, приходите в следующее воскресенье в одиннадцать. Я аниматора приглашу. Пусть дети поиграют!

Мамочки начали переглядываться и опускать глаза. Наконец, Женя, видимо, самая смелая, сказала:

— Юль… Ты извини, но… Мы Леру здесь поздравим. Спасибо огромное за приглашение, но…

— Но к Игнатовым вы не пойдете, да? — продолжила Юля. — Так нет там больше Игнатовых. Есть Ланевские.

— Юль, не обижайся… Но ты же не знаешь ничего. Лерка у тебя сильно голодная? Может, побегает с ребятами немного?

— Сейчас из машины выпущу, — улыбнулась Юля. — Сказку мне рассказать хотите? — спросила девушка, вернувшись к ним.

— Какая ты… Юль, не сказки это. Жил когда-то купец…

— Галочка, милая, прости, но про Левониху и ее купца-любовника, что приезжал к ней на белой лошади, мне Катерина рассказала уже. Не впечатлило, — улыбнулась Юля. — Другую сказку давайте!

— Ну ты даешь… Так перевернуть. Не веришь, значит… А про девчонку ее тебе Катюха тоже рассказывала? — спросила Женя.

— Нет, не совсем, — ответила Юля. — Сказала только, что привезла она девчонку маленькую и всё.

— Привезла. Она как по осени в полнолуние лошадью-то обернулась, так и пропала. Люди уж думали — сгинула она вовсе, а она вернулась весной, да не одна…

Девчоночка махонькая была, годика два от роду. Где уж Левония взяла ее, о том она молчала. Девчушка бабушкой ее звала. Да и та ее внучкой кликала.

Ну, внучка и внучка. Но на колдовку она вовсе лицом не походила, сразу видно — не ее кровь. У Левонихи-то волосы хоть и темные, но все ж не черные, русые просто, да прямые, не курчавились. И глаза серые, чуть с голубизной, необычные такие, как омуты. Светлые, а по краю как черным обведенные, будто прозрачные. Смотришь в них, и тонешь. Хоть и красива она была, но все ж не так. А вот девчушка, что она привезла, вообще писаной красавицей стать обещала. Волосы черные, курчавые, ресницы длиннющие, густые, глазищи карие на пол лица, брови черные вразлет, да аккуратные такие, будто нарисованы, личико остренькое, но до того красивое — глаз не отвести. Сама смугленькая, и точеная вся, как статуэточка. И чем старше становилась, тем больше расцветала.

Любила Ливония ее без памяти. Ради нее даже в деревню выходить стала, погулять дитятку выводила. Правда, недолго — до лета. А после Аринка сама гулять стала бегать, с ребятами играть. Но странная была — с утра никогда не выходила, только после того, как солнце с зенита сойдет. И как краем деревьев коснется, домой бежала. Сперва-то сторонились ее все, а потом ничего, стали детей подпускать. И в гости к себе частенько звали — уж больно хороша девчушка была.

Как подрастать Аринка стала, стало понятно, что тоже колдовкой будет. И, как и бабка, в обиду себя не даст. Года четыре тогда ей исполнилось уже. Играли они с ребятами в салки. И Гришка, мальчишка один, водил. А постарше был года на два. Конечно, догнал малую быстро, и то ли силы не рассчитал, то ли специально так сильно толкнул, но Аринка упала. Сильно. Разбила коленки, руки в кровь ободрала, да и носом хорошо приложилась. Встала, а не плачет. Брови на переносице сдвинула, глазами сверкнула, руку правую сбоку чуть приподняла, вроде как ждет чего — ей прутик в руку-то и прилетел.

Аринка на Гришку смотрит, глаз не сводит, а он стоит как вкопанный. Она обошла вкруг него, прутиком по земле ведет, а сама глаз от Гришки не отводит. Даж не моргнула ни разу. И молчит. А как сомкнулся круг, что прутик в пыли оставлял, вспыхнула черта пламенем.

Гришка орет не своим голосом, мечется в круге том, а выйти за него не может. Ребята испугались, шарахнулись в ужасе, а она стоит, смотрит на него и улыбается. А в глазах пламя танцует…

Тут и Левониха прибежала. Встала сбоку от Аринки, взглянула на это безобразие, и спокойно так ей говорит:

— Сильна. Молодец. А двоих удержишь?

— А боле никто не виноват, — а голос глухой, низкий, словно и не девчушка четырёхлетняя произносит.

— Замуж собралася?

— Куды?

— Ну какжеть? Кровь от мужеска пола старше себя через боль на землю сронила, виновника споймала, в оборот взяла. Осталося приворот произнести — и вот он, готов под венец. Только что ты с им делать-то станешь, ась? Ты пламя-то прими, не то, неровен час, взаправду хомут на себя наденешь.

— Нет.

— А коли нет, тогда держи, покуда не упадешь. Только запомни крепко, Арина: силой я делиться не стану. Выгоришь вся — знать, так тому и быть. Кровушку-то матери-земле отдала, а она сил на огонь не даст.

Вздохнула Аринка, брови еще больше сдвинула — пламя стихло почти, но не погасло. Подошла к воющему от страха Гришке:

— Проси у меня прощенья за то, что пихнул.

А Гришка приметил, что пламя и до колен не достает, и давай по новой внутри круга-то метаться — выбраться хочет.

— Чаво сигаешь, козел будто? Смог обиду причинить, а ответ за то держать не хочешь? — склонив головку на сторону, с интересом спросила Аринка.

— Прости, что пиханул тебя! Отпусти! — не своим голосом взвыл Гришка.

— Да я и не держу тебя. Ступай, куды хошь, — поворачиваясь к нему спиной, спокойно сказала девочка, и тут же огонь погас, как не было. Даже следа на земле не осталось.

Перепуганный Гришка выскочил из круга как ошпаренный, и, подтягивая сползающие, промокшие штаны, издалека погрозил девочке кулаком. Остальные ребята тоже прыснули врассыпную.

С того дня Аринку все сторониться стали. Играть с собой боле не звали, убегали от нее. Одна только Нюрка Игнатова, годом старше, по-прежнему гулять ее звала, да ходила за ней везде хвостиком.

Дети то приметили, и Нюрке тоже солоно пришлось. Попервой-то только убегали от них обоих, да просто Нюрку гнали прочь, когда одна, без Аринки приходила, но вскоре стали в нее камешками кидаться, прогоняя. С каждым разом камешки становились все крупнее. Девочка раз стерпела, второй, но, когда ей больно попали в спину довольно увесистым камнем, развернулась, схватив палку, и угрожающе замахнулась на ватагу ребят, гнавшихся за ней:

— Ща как дам больно! Надоели уже!

— Не пугай, пуганые! — старший, лет семи-восьми лохматый пацаненок в коротких, разлохмаченных снизу штанах, державшихся на веревке, утер нос рукавом. Явно побаиваясь, переступил в пыли с ноги на ногу босыми ногами, но все же крикнул Нюрке: — Ты почто с этой ведьмачкой малой водишься?! Совсем дурная, да?!