— Что надумал, Игнатушка? — спросила серьезно. — Десять ден осталось, покуда уехать можно.

— Никуда я не поеду, Арина. И семью трогать не дам. Маринке вон рожать уж скоро, куда я ее потяну? И как с Митькой путешествовать? Он же маленький совсем! — заговорил Игнат.

— А имя дочке-то придумал? — склонив головку набок, серьезно спросила Аришка. — Дочь у тебя родится. Увидеть ты ее не увидишь, так хоть имя дай, да не частое, чтобы опосля записать ее смогли. Да помни — десять дней тебе на раздумья осталось, — сказала так да исчезла.

А через две недели война началась. Радио в деревне не было, и в колхоз спешно прискакал посыльный на лошади, нашел председателя и сообщил ему о войне. И распоряжение товарища Сталина о мобилизации передал.

Мужиков позабирали всех. Сперва-то брали до тридцати пяти лет. Но мальчишек пока не трогали — ежели не было двадцать три года, дома оставались. А мужиков молодых всех позабирали. Уже в воскресенье ввечеру председатель колхоза повестки раздал всем и деньги, чтоб завтра в военкомат явились.

Мужики ушли… Деревня разом притихла, будто вымерла. Никто не понимал, что делать, как жить. Притихли даже дети. Матери цеплялись за взрослых сыновей, умоляя их остаться дома, а те мотались в город, послушать радио. Они и новости приносили. Каждый день к вечеру вся деревня собиралась на пятачке, а парни, пришедшие из города, рассказывали, что передавали по радио. Сводки были печальными, и лица людей мрачнели день ото дня. Чем ближе подходила линия фронта, тем чаще оставшиеся мужики в возрасте собирались и уходили на фронт.

А месяц спустя позабирали и парней остававшихся, и мужиков лет до пятидесяти пяти, из тех, что добровольцами еще не ушли. Семнадцатилетние подростки, которых гоняли от военкомата, злились и строили планы, как добраться до фронта. Были и девчонки, молодые, которые тоже воевать собрались, но их гонял сам военком, лично крича на них охрипшим голосом, уж вовсе слов не выбирая. Каждый день, недосчитавшись подросших сыновей, а порой и дочерей, выли и стонали бабы, закрывая лица платками, стянутыми с головы.

У Нюрки сына, Сереженьку, тоже на фронт забрали. В живых-то у нее только Танька, вторая дочь, да Сережа и остались. Олька еще когда померла, а лет через пять и сына одного схоронила. Петька все еще живой был. Плохой совсем, еле сидел уж, лежал по большей части — сил совсем у него не было, но живой.

Танюшка еще до войны в город перебралась, замуж там вышла, уж двоих деток родила, да третьего ждала. А как забрали мужа на фронт, к матери обратно перебралась, в колхоз устроилась. Сергей пока только присматривал себе жену, но тоже из городских — с деревни-то за него замуж никто не пойдет, Аринки боятся.

Советская армия отступала. В июле начались бомбежки. Бои шли недалеко. Часто раненые добредали до деревеньки, и жители, как могли, подлечивали их и по возможности отправляли в тыл. Молодые ребята сбегали из дома и уходили на фронт, благо тот уже совсем рядом был.

Аринку видели часто. Девочка с потерянным видом бродила по деревне, порой подходила к малышам и затевала с ними игру, даже не пытаясь скрываться. Порой, приходя в ярость, начинала пылать огнем, со злостью кидая огненные шарики куда попало. И от того, что огонь от шариков не разгорался, злилась еще пуще, и, вытирая горящими ладошками слезы, текущие из глаз, снова принималась швыряться пламенем. В такое время все старались на глаза ей и вовсе не попадать, ждали, покуда не перебесится.

Потом немцы пришли. Перед тем пару дней бомбили страшно. Бои шли недалеко, и деревеньке тоже доставалось. Бомбы упали на колхозные постройки. Весь колхоз разбомбили, сено, едва собранное, что сгорело, что разметало по полям. В три дома бомбы попали. Конечно, все, кто там был — все погибли. Стекла у многих повылетали от взрывов, пришлось окна ставнями закрывать — где нынче стекла-то добудешь? Бабы ревели белугами, в дома заходить боялись. В те дни все подростки, начиная с шестнадцати лет, а порой и меньше, поговорив с Аринкой и взяв тех раненых, что идти могли, ушли из деревни.

После бой сместился, а потом и вовсе затих. Деревня замерла в ожидании. А на следующий день в нее въехали немцы на машинах и мотоциклах. Прозвучала команда, и из крытых грузовиков посыпались солдаты. Они выпрыгивали и выпрыгивали, и казалось, им не будет конца. Взяв автоматы наизготовку, немцы быстро разбежались по деревне.

Воющих баб, причитающих стариков, плачущих от ужаса детей принялись сгонять прикладами в парк. А потом поднялся шум — нашли раненых солдат. Настрой фрицев резко изменился. Они и так не были дружелюбны, а тут словно вовсе озверели. Зазвучали выстрелы и женские крики. Озверевшие фашисты, вытаскивая женщин за волосы из домов, насиловали и избивали их, детей, которые кидались на защиту матерей, расстреливали на месте, младенцев попросту брали за ноги и били головами о стены.

Пришли и к Нюрке. Выбив ударами прикладов дверь, быстро обошли весь дом, Нюрку с Танькой и детьми автоматами погнали на улицу. То ли от испуга, то ли от того, что ей попали прикладом в выдающийся живот, Татьяну согнуло на пороге в жестокой схватке. Немец, не ожидавший этого, наткнулся на женщину, державшуюся одной рукой за косяк, второй за живот. Разъярившись, он пинком выпихнул ее на улицу, и, схватив за косу, поволок к центру двора. Испуганные дети попытались побежать к матери, но у Нюрки хватило ума удержать их. Взяв младшую на руки и вцепившись мертвой хваткой в руку старшего, она замерла там, где сказали, и, боясь издать хотя бы звук, обливаясь слезами, смотрела на расправу над дочерью. Еще двое фрицев волоком вытащили на двор Петьку и бросили недалеко от Нюрки.

Татьяну выволокли в центр двора и принялись пинать ногами. Очень быстро женщина потеряла сознание. Ее облили водой, попытались поставить на ноги. Не получилось. Снова принялись пинать. Земля под Татьяной становилась красной.

Дети кричали, Петр, страшно матерясь и обливаясь слезами, цепляясь руками за землю, пополз к Тане. Один из немцев неосторожно подошел близко к Петру. Тот, увидев сапог в зоне досягаемости, схватил его и резко дернул на себя. Немец, закричав, упал. Нюрка, притянув к себе старшего внука и прижав голову младшей к плечу, вжалась в стену дома, прикрывая собой детей.

Обернувшиеся на вскрик немца солдаты бросились к ругающемуся сослуживцу. Оставив стонущую Татьяну на время в покое, они принялись за Петра. Отпинав его как следует ногами, пока не начал харкать кровью, подтащили к стонущей на земле женщине, и, облив бензином из привезенной на мотоцикле канистры, подожгли. После чего, подгоняя ударами в спину, Нюрку вместе с детьми погнали к парку. Внук еле успевал семенить маленькими ножками, в ужасе вцепившись в бабкину руку.

Согнав в кучу всех уцелевших, их начали сортировать. Стариков и маленьких детей лет до семи-восьми сгоняли в одну кучу, туда же швыряли выдернутых из рук матерей младенцев. Мальчиков постарше отогнали отдельно, взрослых женщин отделили от девушек, детей старше семи лет, но не вошедших в пору юности — отдельно. Мальчикам и женщинам дали лопаты и, загнав в овраг, заставили копать. Тех, кто рыл землю недостаточно быстро, расстреливали на месте, крича остальным на ломанном русском:

— Быстхго! Быстхго! Работайт!

Застрелив шестерых, немцы добились активности. Яма быстро углублялась.

Пока копали яму, подогнали машину, и, сортируя девушек, тех, что покрасивее и поздоровее, загоняли в машину, остальным вручали лопату и тоже гнали в овраг. Также поступили с детьми — тех, что выглядели крепкими и здоровыми, засовывали в другую машину, худеньких и слабеньких, отогнав в сторону, окружили.

Когда яма была готова, копавших ее отогнали в сторону, а стариков и маленьких детей, подгоняя прикладами, выстроили вдоль. Напротив встали солдаты с автоматами. Неожиданно перед стоявшими спиной к яме появилась пылающая Аринка. Размазывая горящими кулачками слезы по лицу, она уставилась на немцев.