— Я больше не увижу его…

— Никто не может отнять его у вас, если вы не захотите отдать его сами. Послушайтесь меня, оставьте дитя пока здесь! Пойдемте же!

Патер запер келью и, взяв Амаранту за руку, повел ее к лестнице. Поднявшись по ней в совершенной темноте, они осторожно и неслышно вышли, наконец, из аббатства. Антонио провел Амаранту к дальней стене; тут, в тени каштановых деревьев, никто не мог ее увидеть.

— Подождите минуту, — шепнул он молодой женщине, оставляя ее одну.

Сердце ее сильно билось… Ей так хотелось на свободу… Она вполголоса читала молитву.

Антонио вернулся с маленькой лестницей, приставил ее к широкой толстой стене и взобрался наверх, за ним последовала и Амаранта. Тогда он опустил лестницу по другую сторону стены, шепнув Амаранте, чтобы она спускалась, а он присоединится к ней чуть позже.

Амаранта спустилась на улицу; тогда Антонио подтянул лестницу и, опустив ее в монастырский двор, сошел вниз, отнес лестницу на место, а ключ от кельи Амаранты — в столовую и вернулся во двор монастыря. Теперь молодая женщина была в безопасности.

Он постучал у двери привратника, который без слов с поклоном отворил ему и пошел со связкой ключей к наружным воротам. Отворив ворота, он еще раз поклонился.

— Да сохранит тебя Бог, брат мой, — сказал Антонио.

— Да не оставит Он и тебя вовеки своей милостью, — отвечал привратник.

Патер был на улице. Ворота за ним заперли. Когда шаги дежурного брата затихли на монастырском дворе, Антонию подошел кожидавшей его Амаранте, и два монаха направились по улице Гангренадо, окутанной безмолвием ночи.

После описанного нами кровопролития ночлежку дукезы велено было закрыть. Старуха притворилась очень удивленной, когда альгвазилы объявили ей это. Затем в продолжение некоторого времени полиция являлась неожиданно, по ночам, чтобы удостовериться, соблюдается ли ее приказание, и, не находя больше ничего подозрительного, перестала тревожить дукезу.

Старуха перенесла этот жестокий удар безропотно и очень спокойно. У нее были уже другие, новые планы, для осуществления которых не хватало какой-нибудь тысячи дуро, но была уже готова очень крупная сумма.

Однажды, когда дукеза только что успела позавтракать в знакомой нам уже первой комнате домика, где она пересчитывала деньги, к воротам подъехал экипаж.

Осторожно выглянув в окно, она увидела несколько старомодное, но еще очень приличное ландо с хорошо одетым кучером.

В экипаже сидела или, лучше сказать, полулежала какая-то сеньора; на вид ей можно было дать от сорока до шестидесяти лет, но вообще, глядя на черный цвет ее крашеных волос и сильно набеленное и нарумяненное лицо, возраст ее определить было трудно. На ней была модная парижская шляпка с дорогими французскими цветами, огромная яркая, пестрая шаль и до того пестро убранное платье, что не было возможности определить его настоящий цвет. Рядом с этой сеньорой сидел маленький человечек, напоминающий хомяка своим красненьким, безбородым лицом с длинными бакенбардами. Он был в белом жилете, таком же галстуке и нарядной летней накидке.

Увидев, что сеньор вышел из экипажа и подошел к воротам, дукеза поспешно оправила свое старое атласное платье и взглянула в маленькое туалетное зеркало. Оно дало ей удовлетворительный ответ. В это время у двери раздался резкий голос, спрашивающий, дома ли дукеза Кондоро?

— Дома, сеньор, — отвечала Сара, отворяя сама за неимением прислуги.

Крошечный господин в модной, гладкой как зеркало . шляпе вернулся к ландо и ловко, несмотря на свои годы, помог выйти даме. При этом она кокетливым движением руки, обтянутой сиреневой лайковой перчаткой, приподняла платье, так что можно было видеть богато вышитые белые юбки и хорошенькие ботинки. Затем, оглядев невзрачный домик и узкую, низенькую калитку, она жеманно спросила супруга, пропустившего ее вперед:

— Туда ли мы пришли, Капучио?

— Да, душечка, дукеза отворила дверь и отвечала на мой вопрос.

— Сама? — удивленно спросила сеньора, спуская немного с плеч темно-красную шаль.

— Сама, — подтвердил супруг, любезно наклоняя голову в завитом парике.

Оригинальная пара вошла в дом. Кучеру было велено заняться лошадью; кучера хороших домов никогда не стоят у подъезда, а ездят шагом взад и вперед по улице, чтобы лошадь не застоялась. И этот кучер сделал так же, хотя его лошадь горячностью не отличалась.

Следуя приглашению дукезы, сеньора и за ней сеньор вошли в комнату. Последний снял шляпу и провел рукой по волосам, чтобы удостовериться, крепко ли сидит темно-рыжий парик.

— Позвольте представиться, сеньора дукеза, — сказал он, слегка кланяясь, и прибавил, указывая на, видимо, разочарованную супругу, а потом на себя:— Сеньора Капучио, сеньор Капучио!

— Очень приятно, чему обязана честью? — отвечала Сара Кондоро со всеми манерами прежней герцогини.

— Сама дукеза? — с непостижимым нахальством спросила сеньора, слегка указывая пальцем на старую Сару.

— Да, душечка, — отвечала последняя, показывая на себя, — сама дукеза Кондоро, не прежняя, конечно, но все-таки дукеза!

Сеньор Капучио, видимо, был сконфужен манерами жены. Он казался образованнее ее, а она же сильно напоминала особу с сомнительным прошлым, разыгрывавшую из себя сеньору.

— Мы пришли кое-что предложить вам, сеньора дукеза, — сказал он.

— Прежде всего, — прервала жена, схватив его за руку, — позвольте нам сесть, сеньора дукеза!

— Пожалуйста, — отвечала Сара, указывая на старую коричневую софу.

Сеньор взял себе стул, любезно предоставив дамам место на софе.

— Да, предложить кое-что, сеньора дукеза, — продолжала его жена, — но мне все кажется, что мы…

Капучио видел, что его дражайшая половина все еще недоверчиво оглядывает убогую комнату и готовится опять сделать какое-нибудь неприличное замечание, но он знал, что у нее бывают страшные припадки гнева и что с ней надо действовать крайне осторожно.

— Я хозяин большого кафешантана на улице Сиерво, — перебил он ее. — Салон Капучио принадлежит к самым элегантным в Мадриде.

— В целом свете! — вскричала сеньора с уверенной, самодовольной улыбкой. — Что перед ним «Клозери де Лила», «Шато де флер»… Я все это видела… Что все эти кафе! Помойная яма, сеньора дукеза, мусорная яма!

— Вы, конечно, знаете мое заведение? — снова вмешался супруг. — Мой салон великолепен, у нас ангажированы самые хорошенькие, интересные певицы.

— Вчера, например, две цыганки! — вскричала сеньора, целуя кончики пальцев. — Прелесть!

— И танцовщицы тоже, — продолжал Капучио. — Каждую ночь заведение полно народу!

— На улице Сиерво? — спросила дукеза. — Это таверна где-то во дворе?

— Салон Капучио не таверна, — отвечала оскорбленная сеньора.

— Нельзя сказать, чтобы он был во дворе, — старался замять резкое замечание супруги сеньор Капучио. — Вход находится между двумя домами, а за ними, в глубине, и само заведение с прекрасным садом.

— А, знаю, знаю! — сказала дукеза. — Я на прошлой неделе видела его — маленький, закоптелый зал с четырьмя отдельными кабинетами и биллиардной; перед окнами сад, не больше этой комнаты…

— О, гораздо, гораздо больше! — вскричала сеньора.

— Да, больше, — подтвердил, улыбаясь, сеньор Капучио. — И у нас всегда такая отличная публика. Мы слышали, сеньора дукеза, что вы хотите устроить такое же заведение, а мы хотим продать наше, так не угодно ли вам будет взглянуть на него?

— Вы хотите продать его, сеньор Капучио?

— Настоящее золотое дно, — отвечал он с грустной миной и пожимая плечами, — но сеньора хочет уехать!

— Нам это уже надоело, сеньора дукеза, — подтвердила жена. — Мои нервы больше не выносят такого шума! У нас хорошенькое именье в Аранхуэсе, мы уедем туда!

— Да, хотя салон очень прибыльный, — сказал сеньор Капучио, — нам хочется отдохнуть; мы еще, конечно, не стары, но нервы моей жены…

Капучио снова пожал плечами в знак сожаления.